Искусство путешествовать - Ален Боттон

И вот в этих самых обыкновенных, всем привычных и многократно осмеянных за свою серость и заурядность местах Хоппер находил поэзию: poésie des motels, poésie des petits restaurants au bord dʼune route. Его картины (и соответствующие им названия) можно классифицировать в соответствии с явно проявляемым им интересом к пяти типам сюжетов пейзажей и интерьеров, так или иначе связанных с путешествиями:

1. Отели

Номер в отеле, 1931.

Фойе гостиницы, 1943.

Номера для туристов, 1945.

Отель у железной дороги, 1952.

Окна гостиницы, 1956.

Мотель «Вестерн», 1957.

2. Дороги и заправочные станции

Шоссе в штате Мэн, 1914.

Бензин, 1940.

Шоссе № 6, Истхэм, 1941.

Одиночество, 1944.

Четырехполосное шоссе, 1956.

3. Кафе и столовые

Автомат, 1927.

Солнечный свет в кафетерии, 1958.

4. Виды из окна поезда

Домр железной дороги, 1925.

Нью-Йорк, Нью-Хейвен и Хартфорд, 1931.

Насыпь, 1932.

В Бостон, 1936.

На подъезде к городу, 1946.

Дорога и деревья, 1962.

5. Интерьеры вагонов и другого подвижного состава

Ночь в «Эль Трейне», 1920.

Локомотив, 1925.

Купе 3, вагон 293, 1938.

Рассвет в Пенсильвании, 1942.

Сидячий вагон, 1965.

Доминирующей темой полотен Хоппера является одиночество. Людям на его картинах всегда неуютно. Они не чувствуют себя в своей тарелке, они сидят или стоят в чужом для них пространстве в полном одиночестве — кто-то рассматривает записку, сидя на краешке гостиничной кровати, кто-то сидит в баре, кто-то смотрит в вагонное окно, кто-то читает книгу, сидя в кресле в гостиничном холле. Все о чем-то думают, и все выглядят очень ранимыми и уязвимыми. Ощущение такое, что все эти люди только что бросили кого-то или же кто-то бросил их самих. Они чего-то ждут, чего-то ищут — не то работу, не то секс, не то просто дружескую компанию. Ради этого они и пустились в дальний путь по незнакомым, чужим им местам. Чаще всего художник изображает своих героев поздним вечером или ночью. За окнами гостиниц и вагонов обычно темно, а угадывающийся за стеклами городской или же сельский пейзаж кажется мрачным и враждебным.

На картине «Кафе-автомат» (1927) изображена женщина, сидящая за столиком в кафе с чашкой кофе в руках. Женщина одна, за окном темно и, судя по одежде и головному убору героини, на улице холодно. Просторное помещение кафе ярко освещено, и, похоже, кроме этой женщины, в нем нет никого. Интерьер кафе оформлен в сугубо функциональном стиле: крепкий стол с каменной столешницей, основательные, тяжелые деревянные стулья, белые стены. Женщина погружена в себя и, кажется, немного напугана. Ей, очевидно, непривычно бывать одной в общественном месте. Похоже, в ее жизни что-то пошло не так. Сама того не желая, она провоцирует зрителя на то, чтобы придумать ее историю — историю потерь и предательства. Она старается успокоить дрожащие руки и не расплескать кофе в чашке. Дело происходит часов, например, в одиннадцать вечера в феврале в одном из больших городов на севере Америки

Эдвард Хоппер. Кафе-автомат, 1927 г.

«Кафе-автомат» — это картина об унынии и грусти. Тем не менее это вовсе не унылая картина — в нее вложены энергия и мощь‚ сравнимые по силе воздействия с каким-нибудь крупным, хрестоматийно известным печальным музыкальным, произведением. Несмотря на строгость обстановки и пустоту в помещении, кафе вовсе не выглядит грязной придорожной забегаловкой. Вполне возможно, что в большом зале есть и другие посетители — каждый из них так же одинок, как и эта женщина. Они задумчиво пьют кофе и, точь-в-точь как она, оторваны от окружающего мира и от окружающих их людей. Именно в таких местах возникает хорошо известный положительный, даже целительный эффект одиночества на людях, одиночества среди подобных тебе столь же одиноких людей. В придорожных кафе и столовых, в ночных кафетериях, в гостиничных холлах и станционных буфетах мы порой остро ощущаем это чувство одиночества в людном месте, которое помогает нам в какой-то момент вновь обрести ощущение единения с окружающим миром. Незнакомая, зачастую неуютная и казенная обстановка, яркий свет, чужая, не всегда удобная мебель порой помогают почувствовать облегчение, когда мы избавляемся от ложного чувства домашнего уюта и комфорта. Может быть, именно здесь легче преодолеть уныние, от которого никак не удается избавиться в собственной гостиной с привычными обоями, знакомыми фотографиями в рамочках и прочими элементами интерьера, казалось бы, призванными создавать ощущение покоя и надежности и не справившимися с возложенными на них задачами.

Хоппер приглашает нас посочувствовать одинокой женщине в ночном кафе, предлагает посочувствовать ей в ее одиночестве. Она предстает перед нами человеком достойным, умеющим держать себя в руках, разве что, быть может, чуть излишне доверчивым и немного наивным. Ощущение такое, словно она только что на полной скорости налетела лбом на острый угол мироздания. Хоппер предлагает зрителям встать на сторону этой женщины, встать на сторону тех, кто в пути, тех, кто находится в чужом месте, а не тех, кто преспокойно сидит дома. Персонажи хопперовских картин вовсе не противники дома per se, просто так получилось, что дом, похоже, каким-то образом сумел обмануть и предать их, причем делал это неоднократно. Потрясенные этим предательством, они вынуждены бежать из дома в ночь, в темноту, в чужой город, вынуждены мчаться куда-то по незнакомой дороге. Круглосуточно работающая столовая, зал ожидания на вокзале и мотель становятся временными убежищами для тех, кто по каким-то весьма веским и благородным причинам не смог обрести дом в привычном, понятном остальным людям мире. Эти места становятся святилищами для тех людей, которых Бодлер удостоил бы почетного звания «поэта».

Машина несется по извилистой ночной дороге. Свет фар вырывает из темноты то саму ленту шоссе, то окрестные поля, то деревья, которыми обсажены обочины. При этом на мгновения стволы высвечиваются так четко, что становятся видны все изгибы и извилины узоров коры на каждом из деревьев. Возникает ощущение, что ты попал в больничную палату, если не в операционную — так ярко и контрастно высвечены придорожные кусты и стволы деревьев. Впрочем, в следующую секунду «операционная» погружается во мрак и пропадает в ночи где-то за задним бампером машины, а сам автомобиль продолжает нестись вперед, вырывая фарами из темноты все новые и новые участки дороги и окружающего ландшафта.

Машин на шоссе мало, лишь изредка на встречной полосе сверкают фары машин, так же стремительно несущихся в противоположном направлении прочь из ночной тьмы, от приборной панели по салону расходится едва заметное красновато-фиолетовое свечение. Неожиданно впереди в разрыве между деревьями появляется залитое ярким светом пятно: это заправочная станция, последняя по времени — перед наступлением ночи и в пространстве — перед тем, как дорога нырнет из полей и перелесков в густую лесную чащу. «Заправка» (1940). Управляющий станцией вышел из вагончика дежурного оператора, чтобы проверить показания счетчика одной из колонок. Помещение заправочной станции освещено ярко, как днем. Это видно по вырывающемуся через открытую дверь лучу света. Там, внутри, скорее всего, играет радио, вдоль стен выстроились канистры с маслом и стеллажи со сладостями, журналами, дорожными картами и тряпками для протирки окон.

Эдвард Хоппер. Бензоколонка, 1940 г.

«3аправка», как и «Кафе-автомат», — картина, написанная тринадцатью годами раньше, — изображает оторванность от остального мира и одиночество. При этом по воле художника одиночество и изолированность вновь оказываются не мрачными и давящими, а скорее пронзительно заманчивыми, привлекательными, пусть даже и мучительно горькими. Откуда-то из глубины, с правой стороны холста, на зрителя, как туман, наползает пелена ночной темноты. С другой стороны к шоссе подступила непреодолимая стена ночного, непроницаемо-темного леса. Заправочная станция — словно последний сторожевой форт на границе чужого и неведомого царства ночной мглы. Именно здесь, в таком уединенном, забытом богом, месте людям гораздо легче почувствовать себя близкими друг другу, чем где-нибудь в шумном перенаселенном городе при свете дня. Кофейные автоматы и журналы — эти символы маленьких человеческих слабостей, желаний и проявлений тщеславия — противопоставляются огромному нечеловеческому внешнему миру — милям и милям ночного леса, тишину которого время от времени нарушают лишь шелест листвы да похрустывание веток под лапами пробирающихся сквозь темноту медведей и лис. Как-то по-иному — более трогательно и душевно — воспринимается и отпечатанный кричащими ярко-розовыми буквами на обложке одного из журналов призыв следовать моде и непременно красить ногти этим летом в актуальный сиреневый цвет. С такой же теплотой воспринимается и рекламная вывеска над кофейным автоматом, столь же настойчиво приглашающая вкусить аромат свежесмолотых кофейных зерен. Здесь, на границе света и тьмы, на последней остановке перед марш-броском через бескрайний ночной лес как-то острее чувствуется то, что объединяет нас с другими людьми, чем то, что нас с ними разделяет.