Искусство путешествовать - Ален Боттон

Привлекали Хоппера и поезда. Его завораживала атмосфера полупустых купе и вагонов, тишина, царящая внутри их, в то время как снаружи колеса ритмично отсчитывают все новые и новые стыки рельсов. Пейзаж, разворачивающийся за окном под этот монотонный аккомпанемент, погружает пассажира в расслабленно-задумчивое состояние, в котором мы оказываемся склонны размышлять над тем, о чем не стали бы думать в другой, более привычной и спокойной, обстановке. Женщина, изображенная на картине «Купе С, вагон 293» (1938), находится именно в таком состоянии: она вроде бы и читает книгу, но в то же время ее взгляд, похоже, время от времени отрывается от страницы, обегает внутреннее пространство вагона и задерживается на пейзаже за окном.

Путешествия по праву считаются повивальными бабками, помогающими появиться на свет самым разным мыслям. Где еще так хорошо думается, как в летящем самолете, на корабле или в мчащемся по рельсам поезде? Существует некая непреложная и даже по-своему изящная связь между тем, что оказывается перед нашими глазами, и теми мыслями, которые рождаются при этом в нашем сознании: величественные панорамные виды способствуют погружению в размышления на серьезные, принципиально важные темы; новые пейзажи порождают мысли о том, о чем человек раньше даже не задумывался. Неспешно разворачивающийся внутренний диалог с самим собой словно ускоряется под воздействием проносящегося за окном или иллюминатором пейзажа. Похоже, разум отказывается включать мыслительный аппарат на полную мощность, когда, кроме как думать, больше ему делать особо нечего. Напряженно думать по команде оказывается столь же тяжело, как, например, шутить по заказу или долго изображать иностранный акцент, говоря на родном языке. Процесс мышления идет куда лучше, когда сознанию параллельно подкидываются и другие задачи — когда мы, например, одновременно слушаем музыку или смотрим в окно на проносящиеся мимо деревья. Музыка и движущийся пейзаж за окном — эти внешние раздражители вновь и вновь заставляют сознание вернуться к тем сложным и нерешенным вопросам, которые в другой, вроде бы более комфортной, обстановке разум скорее будет склонен забыть или пропустить. Рассеянно созерцая пейзаж за окном или слушая вполуха какую-то мелодию, мы менее склонны бояться собственных воспоминаний, оценочных суждений, стремлений, рождающихся в нашем сознании оригинальных мыслей. Убаюканные внешними раздражителями, мы оказываемся готовы рассмотреть собственные суждения вполне объективно — как чужие, неизвестно откуда взявшиеся в наших головах мысли.

Эдвард Хоппер. Купе С, вагон 293, 1938 г.

Из всех видов транспорта поезд, пожалуй, больше всего способствует погружению в размышления: пейзаж, разворачивающийся перед пассажиром, сидящим в вагоне, не столь монотонен и однообразен, как тот, что открывается перед человеком, путешествующим на самолете или на корабле. Вид за окном меняется достаточно быстро, чтобы не успеть надоесть, и в то же время не с такой поспешностью, чтобы мы не успели идентифицировать появляющиеся перед нами объекты. Вид из окна поезда предлагает нам на миг ворваться в чью-то чужую жизнь, запечатлеть в памяти эту панораму и унестись прочь, с тем чтобы через несколько секунд оказаться свидетелем той или иной сцены, разыгрывающейся в жизни уже совсем других людей. Так, например, мы можем успеть заглянуть в окно стоящего рядом с насыпью дома и увидеть, как хозяйка достает чашку с полки кухонного шкафа. Через секунду мы увидим дворик, где на скамеечке дремлет мужчина, а затем перенесемся в парк, где ребенок с восторгом ловит мяч, брошенный ему кем-то, так и оставшимся для нас невидимым.

Когда я еду в поезде и созерцаю открывающийся передо мной равнинный пейзаж, мне как-то легко и спокойно думается о таких вещах, как смерть отца, как статья о творчестве Стендаля, которую я должен написать, и как недоверие и подозрительность, вдруг возникшие в отношениях между двумя друзьями. Всякий раз, когда сознание пытается увильнуть от возложенной на него действительно нелегкой работы, я даю ему эту передышку, на время отвлекаясь от напряженных размышлений и сосредоточиваясь на том или ином появляющемся за окном объекте. Тех нескольких секунд, в течение которых этот человек или предмет находится в поле моего зрения, обычно как раз хватает на то, чтобы где-то в глубинах подсознания сформировалось новое звено прервавшейся было цепочки рассуждений. По прошествии нескольких часов таких размышлений и грез наяву, являющихся нам в поезде, мы с легкостью возвращаемся к самим себе, то есть начинаем думать о том, что действительно для нас важно, и переживать из-за того, что действительно имеет значение. Зачастую стать самим собой оказывается легче где-нибудь в пути или в чужом городе, но вовсе не дома. Здесь, в привычной обстановке, все настраивает нас против работы над собой: мебель настойчиво шепчет, что человек не может измениться просто по той простой причине, что это не дано диванам и шкафам; домашний уют и знакомый интерьер привязывают нас к тому человеку, каким мы предстаем перед окружающими и который, вполне возможно, не имеет ничего общего с нашим настоящим внутренним «я».

Гостиничный номер — вот еще одно отличное место для того, чтобы уйти от привычного хода мысли и состояния сознания. Лежа на кровати в гостинице в номере, где стоит абсолютная тишина, нарушаемая, пожалуй, лишь гулом поднимающегося и спускающегося лифта, который время от времени доносится откуда-то из глубины здания, мы легко преодолеваем те преграды, которые наша повседневная жизнь и накопившийся опыт возводят между нами и нашим подлинным внутренним миром. Именно здесь, в незнакомой комнате, так хорошо думается о том, как проходит наша жизнь и чего мы в ней достигли. Почему-то в привычной обстановке и повседневной жизни у нас нечасто хватает на это времени и мужества. Новая обстановка — целый мир, состоящий из совершенно незнакомых деталей, интерьеров и пейзажей — помогает нам сосредоточиться на том, до чего обычно не доходят наши мысли, погруженные в привычную рутину. В этом нам помогает абсолютно все: кусочки мыла, упакованные в обертку с логотипом гостиницы, лежащие на краю ванны; шеренга маленьких бутылочек в мини-баре; меню гостиничного ресторана, услужливо обещающее доставку обеда или ужина в номер в любое время суток, и вид с двадцать пятого этажа на незнакомый город, безмолвно раскинувшийся от входа в гостиницу до самого горизонта.

Эдвард Хоппер. Номер в гостинице. 1931 г.

Лежащий на столике в гостиничном номере казенный блокнотик может оказаться той заветной тетрадью, в которой путешественник неожиданно для самого себя запишет все то, о чем давно собирался подумать, о чем давно хотел поговорить сам с собой начистоту — откровенно и без всяких недомолвок. Свидетелями этой напряженной работы мысли станут и карточка с вариантами меню для завтрака («Вывесить на дверной ручке снаружи до 3 часов ночи»), до которой у погрузившегося в размышления постояльца так и не дойдут руки, а также подсунутые под дверь листочки с прогнозом погоды на следующий день и пожелание спокойной ночи от дежурной смены гостиничных администраторов.

То, насколько высоко мы ценим сам процесс поездки куда бы то ни было, путешествия как такового независимо от пункта его назначения, связано, как однажды заметил критик Раймонд Уильямс, с резкой переоценкой всех ценностей человеческого существования, случившейся примерно двести лет назад — когда в результате коренного переворота в восприятии реальности путешественник, человек, знакомый с внешним миром, стал восприниматься как человек, имеющий некое моральное превосходство над тем, кто ведет оседлый образ жизни и не покидает родной дом надолго:

«С начала восемнадцатого века свойственная человеку инстинктивная симпатия к себе подобному, сочувствие к окружающим и участие начинают выводиться обществом не из практики постоянного проживания в близком соседстве и взаимодействии с себе подобными, но из опыта пребывания в одиночестве, в первую очередь во время долгих походов и путешествий. Одиночество, уединенное существование, тишина и невозможность перекинуться с кем-нибудь словом начинают расцениваться как главные условия воспитания в человеке подлинного человеколюбия в противовес холодному, отчужденному сосуществованию и каждодневному общению в рамках, навязываемых человеку сложившимися в обществе нормами и правилами».

Если мы находим что-то поэтичное в заправочной станции или в придорожном мотеле, если нас манят к себе аэропорты и вагоны с вокзалами, то это происходит, скорее всего, потому, что, несмотря на все свои архитектурные недостатки и не самые комфортные условия, предлагаемые этими строениями для случайного путника, несмотря на, быть может, излишне яркую цветовую гамму и сильное, режущее глаз освещение, мы подсознательно ощущаем, что эти места предлагают нам тот материал, переработав который мы приближаемся к своему настоящему, порой уже хорошо забытому «я», учимся смотреть на привычный, кажущийся порой единственно возможным мир с совершенно иной стороны и порой даже находим в себе силы сломать сложившиеся привычки и стереотипы поведения.