Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо - Герд Шверхофф

сословий сделала христианство настолько успешным, что оно начало свое триумфальное шествие почти автоматически после фазы суровых гонений и героических мученичеств, в то время как язычество угасло постепенно и как бы само собой – этот образ, представленный во многих работах прошлых лет, давно устарел. Становление христианства в качестве государственной религии сопровождалось многообразным принуждением со стороны властей – как словесным, так и физическим[121]. Логика этого развития коренится в Моисеевом различении, которое присутствовало в христианском послании с самого начала и которое отличало его от многих других предложений на древнем рынке религий. Ведь даже если религиозные культы имперской эпохи и новая искупительная религия христиан имели много точек соприкосновения[122], фундаментальное различие между ними остается: «Языческий культ нуждался в адептах. Христианство требовало верующих. (…) Христианская монотеистическая вера означала исключительность, сплочение и избранность одновременно. Считая, что знает единственно возможный путь, она защищала себя от ложных богов и ложных учений». Начиная со второй половины III века христианское духовенство безудержно пользовалось властью государства и применяло «позиции веры как политическое оружие»[123].

Масштабы и грани этого принижения противников многообразны и вряд ли могут быть описаны исчерпывающим образом[124]. Христианские полемисты достигли большого мастерства в нападках на своих языческих оппонентов, иногда апокалиптически, иногда иронически. Уже такое обозначение нехристиан (и неевреев), как pagani, т. е. как «деревенские» или «неотесанные», является понятийным обесцениванием[125]. Однако этот термин все же следует считать тонким по сравнению с другими аргументативными операциями христианских идейных лидеров. «Миллионы проповедей в течение четвертого века шли рука об руку с яростной полемикой против „врага“ и посеяли семена, которые вскоре должны были дать ростки». «Лавина сошла, когда в 80-х годах четвертого века произошли первые нападения на языческие храмы и церкви „других“ христиан. Проповедь ненависти и насилия по отношению к еретикам, язычникам и евреям, а также сравнения отступников со змеями, скорпионами или свиньями создали для этого основу на целые века»[126]. Представление о христианской ревности к истине дает сочинение «О заблуждениях языческих религий» («De errore profanarum religionum»), которое римский сенатор Юлий Фирмик Матерн написал после своего обращения в христианство. Как и другие христианские авторы, он в разных формах выражает основной тезис, согласно которому за многообразными культами и идолами стоят дьявольские силы, желающие отвлечь от поклонения единому истинному Богу. После описания самых разнообразных языческих культов этот трактат завершался красноречивым призывом переплавить их культовые предметы и разрушить их храмы. Он усилил свою карательную фантазию, угрожая физическим уничтожением не только самим провинившимся, но и всем их семьям (De errore 28, 6; 10), и без колебаний призвал самого императора словами Ветхого Завета (Втор. 13: 6–18) наказывать смертью всех, кто подстрекает к идолопоклонству.

Против этих надменных христианских голосов языческие апологеты перешли в оборону – насколько их голоса еще можно услышать, ибо большинство из них погребено под толстым слоем христианской пропаганды или просто уничтожено. В высшей степени символичное противостояние язычества и христианства развернулось в старой имперской столице Риме вокруг убранной со своего традиционного места в зале Сената статуи Виктории – богини победы. В начале 380-х годов старший понтифик Квинт Аврелий Симмах изо всех сил сопротивлялся этому решению[127]. Выражая позицию делегации языческой сенатской аристократии императору в Милане, Симмах задействовал все риторические приемы. Он даже дал слово самой римской богине, которая требует уважения к своей старости (Sym. rel. III, 9–10). Главный аргумент заключался в том, что успехи римского общества были тесно связаны с уважением к традиционным богам: речь идет об успехах как военных, то есть о победах над многими врагами, так и юридических, поскольку присяга у алтаря гарантировала верность сенаторов. Напротив, пренебрежение и святотатство (sacrilegium) по отношению к старым богам привели бы к засухе и неурожаям (Sym. rel. III, 16). Поразителен оборонительный стиль аргументации Симмаха. В его изложении защита старой религии лишь очень косвенно связана с нападением на новую – без сомнения, это отражает господствовавшие взаимоотношения с позиции силы, но также и традиционную открытость политеистических культов. Просьба о «мире богам отцов наших» включает в себя и признание других богов, ибо в конечном счете есть много путей к истине (Sym. rel. III, 10).

Миланский епископ Амвросий был совсем другим: его энергичное вмешательство в дела молодого императора Валентиниана в конечном итоге успешно предотвратило возвращение статуи в зал Сената. Только поклонение единому и истинному христианскому Богу обеспечивает спасение, тогда как все языческие боги – злые демоны. Возведение для них жертвенника не может быть совершено без святотатства (sine sacrilegio) (Ambrosii ep. 17, 10). С мрачным сарказмом Амвросий высмеивал доводы Симмаха: не сила богов спасла Рим от осады Ганнибала, а воинская доблесть (Ambrosii ep. 18, 4–6). А голод от неурожаев? Он и раньше случался под властью языческих богов, все равно тот или иной регион страдал от неурожая, и вообще языческие капища уже много лет повсеместно упразднены – почему боги только теперь удосужились отомстить за это (Ambrosii ep. 19)? В то время как гнев Божий должен был стать в высшей степени оправданным мотивом в христианско-иудейской традиции, предполагаемый гнев языческих богов открыто высмеивался.

Споры вокруг алтаря Виктории велись не только на словах, и на этом распри не прекратились. Демонстративное разрушение святилища египетско-эллинского городского бога Сераписа в Александрии, осуществленное в 392 году местным епископом Феофилом, стало кульминацией многолетних конфликтов между христианами и язычниками[128]. Феофил приказал пронести по городу в карикатурной процессии предметы языческого культа, которые были найдены во время земляных работ при строительстве нового здания церкви. Спровоцированные этим кровопролитные уличные столкновения между двумя религиозными партиями дали епископу законный повод для того, чтобы храм Сераписа – а вместе с ним, вероятно, и многие другие культовые сооружения – был разгромлен разъяренной толпой, а находящиеся в нем культовые изображения уничтожены. Согласно христианским летописцам, деревянный колосс разломился на множество частей, а оставшийся торс был сожжен в городском амфитеатре[129], что послужило началом решительной христианизации египетской столицы. Жестокое линчевание философа-неоплатоника, учительницы Гипатии, христианской толпой в 415 году стало еще одним ярким проявлением религиозной борьбы[130]. Даже если, как показывают последние исследования, она, возможно, стала жертвой политической борьбы за власть, епископская пропаганда все же свидетельствует о решающем идеологическо-религиозном резонансе: Гипатия была заклеймена как ведьма, чья черная магия якобы привела имперского префекта к атеизму.

Не только приверженцы старых культов, но и манихеи, представители богооткровенной религии, зародившейся в Персии, пали жертвой христианских ревнителей истины, становились жертвами унижений, угроз и гонений. Более того, иудеи, от которых христианство уже давно отстранилось, подвергались