Сталин в преддверии войны - Александр Орлов

Это нашло отражение и в попытках возобновить связи по военной линии. Так, в январе 1936 года Уборевич, следуя в Париж по приглашению французского генштаба, встретился в Варшаве с германским военным атташе в Польше майором Кинцелем. В беседе с ним он выразил желание встретиться с кем-нибудь из высшего генералитета, в частности, с военным министром и главнокомандующим вермахта В. Бломбергом100. Осенью того же года по приглашению главнокомандующего сухопутными войсками Германии генерала Фрича Уборевич присутствовал на маневрах. Од-

нако чуть наметившийся подъем сменился спадом. Показательно, что миссия Уборевича вызвала неудовольствие Гитлера. Попытки СССР нормализовать отношения с Германией продолжались до осени 1936 года.

Однако в этот период внешняя политика Германии все больше приобретала ярко выраженный антисоветский характер. 25 ноября 1936 года в Берлине были подписаны германо-японское Соглашение против Коммунистического интернационала и дополнительный протокол к нему. В документах содержались рассуждения о «подрывной деятельности» Коминтерна, угрожающей не только «спокойствию, общественному благосостоянию и социальному строю», но и «миру во всем мире». Договаривающиеся стороны обязались в течение ближайших пяти лет «поддерживать сотрудничество в деле обмена информацией о деятельности Коммунистического интернационала». В целях обеспечения такого рода сотрудничества в дополнительном протоколе объявлялось о намерении создать постоянную германо-японскую «анти-коминтерновскую комиссию»1.

Одновременно в Берлине было подписано германо-японское Дополнительное секретное военное соглашение. В нем договаривающиеся стороны обязались «не предпринимать каких-либо мер, которые могли бы способствовать облегчению положения Союза Советских Социалистических Республик» в случае его «неспровоцированного нападения» на Германию или Японию, а также «без взаимного согласия не заключать с Союзом Советских Социалистических Республик каких-либо договоров, которые противоречили бы духу настоящего соглашения»101. Подписание германо-японского Антикоминтерновского пакта положило начало сближению двух главных агрессоров, вынашивавших планы войны против СССР. Через год (6 ноября 1937 г.) к Антикоминтерновскому пакту присоединилась Италия. С объединением Германии, Италии и Японии в рамках Антикоминтерновского пакта завершился первый этап формирования фашистско-милитаристского блока. Возник так называемый мировой политический треугольник Берлин — Рим — Токио.

Антикоминтерновский пакт и война в Испании положили конец попыткам СССР нормализовать отношения с Германией.

В условиях уклонения Англии и Франции от сотрудничества в борьбе за коллективную безопасность, нараставшей враждебности по отношению к Советской стране со стороны гитлеровской Германии, перехода фашизма к прямым актам агрессии (Эфиопия, Рейнская зона, Испания) правительство СССР было вынуждено решительно встать на путь противодействия экспансионистским замыслам нацистского руководства. «Фашизм ныне перестает быть внутренним делом» тех стран, которые его придерживаются», — говорил Литвинов в ноябре 1936 года102.

Реальные изменения в германской политике, принявшей враждебный характер по отношению к СССР, угрозы Гитлера направить экспансию на восток побуждали Сталина и в целом советское руководство искать пути обуздания фашистских агрессоров, активизировать политику коллективной безопасности при поддержке организованного антивоенного движения широких масс. Однако международная обстановка в 1936 году была уже не та, что в 1934—1935 годах. Изменилось многое.

Когда Советский Союз после вмешательства фашистских государств в испанскую гражданскую войну начал оказывать помощь республиканцам, это было воспринято буржуазными правительствами Запада как стремление Советов установить там коммунистический режим. Помощь СССР международному коммунистическому и демократическому движению рассматривалась в европейских столицах как подрывная деятельность, направленная на ускорение мировой революции. Этому отчасти способствовали и действия представителей Коминтерна. Буквально обескураживали сведения о деятельности представителей СССР и Коминтерна в странах Западной Европы даже тех политиков и дипломатов, которые занимали резко антигерманские позиции и стояли за сотрудничество с Советским Союзом. Так, сотрудник советского полпредства в Лондоне С. Коган сообщил в мае 1936 года в Москву о беседе «совершенно надежного источника» с Р. Ванситтартом, заместителем министра иностранных дел Англии, известного своими антигерманскими взглядами. По докладу агента, Ванситтарт «очень заинтересован в связи с его антигерманской политикой в том, чтобы добиться более тесных отношений между Советским Союзом и Великобританией. Но политика Советского Союза, выражающаяся в посылке денег во Францию, Испанию и Англию, является главным препятствием, мешающим этому. Они имеют прямые доказательства от своих секретных агентов относительно размеров, которых достигает это субсидирование деятельности коммунистического и народного фронтов. Можно безусловно сказать, что деньги прямо льются во Францию, а в Испанию в особенности. Он вынужден был воздержаться от предоставления кабинету всех фактов, которые имеются в его распоряжении, иначе они заняли бы резкую линию против Советского Союза. Он это сделал из-за его заинтересованности в том, чтобы между обеими странами были установлены лучшие отношения»103

Наконец, массовые репрессии, укрепление культа личности Сталина и его влияние на все стороны жизни страны и внешнюю политику резко изменили отношение к СССР со стороны западных правительств. Об обстановке в Советском Союзе американский посол в Москве У. Буллит еще в начале 1935 года так докладывал госдепартаменту США: «Прежде джентльмены, с которыми я находился в контакте (я особенно в связи с этим упоминаю о гг. Молотове и Литвинове), претендовали на такую искренность, которая, возможно, существовала в первые годы советского режима, при первом комиссаре иностранных дел Чичерине, бывшем еще при царе атташе посольства в Лондоне. Но теперь все это изменилось. Реальность перестала существовать. Люди, руководящие Россией, находятся в незавидном положении. Им приходится скрывать от всего мира, и в частности от представителей других правительств, то обстоятельство, что они не имеют возможности принимать важное решение в области внешней политики без ведома и одобрения политбюро коммунистической партии»104.

Отрицательную реакцию на Западе вызывало также отсутствие определенности внутри советского руководства в отношении выбора политических ориентиров. В упоминавшемся выше донесении Когана указывалось, что правительственные круги Англии, располагая информацией относительно совещаний, которые имеют место в Политбюро ВКП(б), озабочены тем, что Литвинов, с одной стороны, «стоит за ясную ориентацию» на Англию, а Ворошилов — с другой, на Германию, надеясь «добиться лучших отношений» с ней. «Сталин еще не решил для себя, какую точку зрения принять»105.

Тревога сквозила и в докладах Сурица из Берлина. Так, в октябре 1936 года он писал Литвинову: «Общее международное положение в Европе очень мрачно, перспективы его развития должны расцениваться лишь наиболее пессимистично... СССР все ненавидят и все боятся. Международные отношения СССР с другими странами сейчас в Европе весьма плохи, и очень мало или почти нет никаких надежд на их улучшение. Дело идет к развязке, государства чувствуют, что нет иного выхода»106.

Таким образом, вступившие в действие новые факторы как международного, так и внутреннего характера в значительной мере осложнили к 1937 году положение СССР на международной арене. События 1937—1938 годов еще более усугубили общую обстановку. Угроза войны в Европе нарастала.

В этих условиях в Советском Союзе произошли значительные, даже можно сказать коренные, изменения в оценке внешнеполитического положения СССР и оценке задач по подготовке страны к войне, вероятность которой все более возрастала.

По мере того как завоевательная политика Гитлера приобретала все более четкие очертания, а его угрозы в адрес СССР повторялись все чаще, ориентация на «мировую революцию» в Кремле сменилась на политику великодержавности, политику национальных, а не интернациональных интересов, политику восстановления исторических традиций России, воспитания патриотизма, культа оборонного сознания народа. И конечно, сталинское политическое чутье и опыт работы с массами сыграли здесь решающую роль. Но это не было единовременным актом, процесс был длительным. Рецидивы психологии «мировой революции» давали о себе знать. Ведь у Сталина в речи на XVII парт-съезде есть и такой пассаж: «Народы СССР будут драться насмерть за завоевания революции. Она (будущая война. — А. О.) будет самой опасной для буржуазии еще и потому, что война будет происходить не только на фронтах, но и в тылу у противника. Буржуазия может не сомневаться, что многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям, которые затеяли преступную войну против отечества рабочего класса всех стран»107. Но здесь речь идет не о мировой революции, а о защите Советского Союза.