Мужья и любовники - Рут Харрис

– Ладно. Но только в последний раз.

– Да-да, конечно, обещаю, – сказал он довольный, что она уступила. – Может, нам обоим лучше съехать со своих квартир и найти местечко, которое было бы по-настоящему нашим.

У Кэрлис даже сердце подпрыгнуло: ну уж на сей-то раз, убеждала она себя, Уинн не отступится от своего слова. На сей раз все будет по-другому, и какое-то время казалось, что перемены действительно наступили. Теперь он уставал повторять, как много она значит для него, и вроде не лукавил. Он звонил ей каждодневно и приглашал на ужин в дорогие рестораны, которые вообще-то были ему не по карману. Он приносил ей подарки. Однажды это была его детская фотография, которую мать нашла, листая старые семейные альбомы, – он дал понять, что другим женщинам он таких подношений не делал. Даже будучи смешным, он умел быть приятным. Но два дня, четыре дня, неделю спустя Уинн вновь обрушивался на Кэрлис, обвиняя ее в том, что она заманивает его в ловушку. Старая песня, старый голос – и прежняя Кэрлис.

И все равно она не переставала твердить себе, что настанет день и все будет иначе. Она пообещала себе, что когда-нибудь будет счастливой. И никогда не сдастся. Никогда.

Помимо Уинна и Нормы, только отец продолжал играть важную роль в жизни Кэрлис. Джейкоб Уэббер по-прежнему жил один в большой, неуютной квартире на Уэст-Энд-авеню, где некогда прошло детство и отрочество Кэрлис. Каждое воскресенье она навещала его и готовила обед. Оказываясь там, она оплачивала его счета, проверяла чековую книжку, покупала продукты и напоминала хозяину дома, что нужно провести дезинфекцию, починить протекающий кран и радиатор, который почему-то начинал грохотать каждый день в полшестого утра. Впрочем, самого Джейкоба более всего занимали гастрономические проблемы.

– Я все худею и худею, – говорил он дочери, и это было чистой правдой. Одежда на нем висела, что особенно было заметно при его высоком росте. – Наверное, мне просто надоело то, что я привык есть. Ты в этих делах разбираешься. Может, подскажешь мне что-нибудь новенькое?

Это было очень похоже на отца: сначала комплимент, и тут же – задание. Она давно привыкла к этому – с тех самых пор, как заболела мать и ей с девятилетнего возраста пришлось заниматься домом. Ты так хорошо готовишь, говорил отец, сделай-ка обед. Ты всегда так здорово делаешь покупки, сбегай в магазин. Ты такая чистоплотная, отнеси белье в прачечную. И Кэрлис послушно все исполняла. Теперь, оказавшись вдовцом, на пенсии и сосредоточившись преимущественно на еде, Джейкоб Уэббер свою энергию и интеллект посвятил размышлениям о том, что следует и что не следует есть. Поскольку плитой он пользоваться отказывался, годились только готовые продукты.

Ему не нравились сандвичи из местной булочной, потому что хлеб там обычно черствый. Он отказывался от китайской кухни, потому что в ней было слишком много жира. Ему не нравились консервированные сардины, ибо они вызывали у него тошноту. Ему не нравился сыр, ибо, полежав несколько недель в холодильнике, он покрывался плесенью. Он отказывался от мороженой и консервированной пищи, потому что в ней было слишком много искусственных добавок. От любых смесей он тоже отказывался, потому что потом слишком долго приходилось мыть посуду. А мойка ему была так же не по душе, как и газовая плита.

– Как насчет кукурузных хлопьев? – спросила Кэрлис, решив, что уж тут-то придраться не к чему. Не надо готовить, не надо мыть посуду – просто наливаешь молоко и ешь. – Есть несколько разных сортов, можно выбрать по вкусу.

– Но ведь придется покупать молоко, – сказал он. – Я живу один и всю бутылку не выпью, и оно скиснет.

– Теперь молоко продают в маленьких пакетах, – возразила она, решив, что нашла наконец то, что надо.

– В маленьких пакетах? – переспросил он подозрительно. – Первый раз слышу.

Кэрлис решила, что в следующий раз принесет ему молоко в маленьком пакете и несколько сортов кукурузных хлопьев. Пусть хоть попробует. Она была уверена, что ему понравится и он скажет: «Спасибо, какая ты умница, как хорошо придумала». Ну а пока надо было закупить продуктов на неделю.

– Как насчет копченой семги? – с надеждой спросила она.

– В ней слишком много костей, – ответил он.

– Так вынь, – не сдержалась, в конце концов, она.

– Ладно, подумаю, – сказал он.

Столь же капризен и упрям был он, жалуясь на то, что ему скучно и плохо. Что бы Кэрлис ни предлагала – навестить старых друзей, посмотреть фильм, который ему должен понравиться, почитать книгу, – все было не по нему. Она только что не на уши вставала, пытаясь придумать развлечения, которые сделают жизнь отца не такой скучной и убогой. «Подумаю», – большего от него нельзя было добиться. Когда в воскресенье под вечер она уходила от него домой, унылая и одинокая квартирка в Йорквилле казалась ей райским уголком. Она неустанно стремилась заслужить одобрение отца, "точно так же, как неустанно боролась за Уинна, – и хоть ничего не получалось ни тут, ни там, попыток не оставляла. Ну, с отцом-то хоть понятно. Пусть он был совершенно невозможным человеком, но в глубине души она знала, что любит его и всегда будет ему потакать. Именно поэтому ей так стыдно было, что, уходя от отца домой, она всякий раз испытывала ощущение, будто вырывается из тюрьмы.

По мере того как семидесятые катились к своей середине, Кэрлис стало казаться, что наконец-то, наконец-то, наконец-то жизнь поворачивается к лучшему. Она уже не так безнадежна, не такая невидимка, не такой мышонок, как прежде. Глядя на себя, Кэрлис как бы раздваивалась: Кэрлис-тигрица и Кэрлис-тряпка. На работе проявлялась одна Кэрлис, в частной жизни – другая. Всякий раз, когда отец спрашивал ее совета и тут же отвергал его, всякий раз, когда Уинн затевал с ней эту игру в кошки-мышки: плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет, – она чувствовала себя абсолютно беспомощной. Она не знала, как, не обижая отца, положить конец его бесконечным капризам; она не знала, как добиться от Уинна такого отношения, какое ей было нужно.

На работе Том, Мишель и даже мистер Хайнз вроде по-настоящему ценили ее. После того как она написала материал о кожевенной империи Челлини и газеты поместили его на специальной, в восемь полос, вкладке, Джошуа Хайнз послал ей письменное поздравление.

В глазах Кэрлис Джошуа Хайнз всегда был подобен далекой планете – недосягаемый, блестящий, всесильный, невидимо и уверенно управляющий всей ее судьбой. Джошуа Хайнз занимал огромный угловой кабинет, где работал под охраной двух секретарей и двух помощников. Кэрлис была там только однажды, когда Том по селектору велел ей принести какие-то бумаги. Кабинет и его убранство – красивая современная мебель и картины (все оригиналы, стоит, должно быть, кучу денег) – произвели на нее сильное впечатление. Произвел впечатление и его хозяин – хорошо ухоженный, загорелый мужчина, совершенно лысый, несмотря на то что было ему только сорок с небольшим. Повадка у него была генеральская, а улыбка – кажется, во всем городе свет зажигается.