НОВАЯ КВАРТИРА - Антон Гопко

— А, понятно, — сказала Маруся. Серёжа называл друзьями всех, кто помнил, как его зовут.

— Он недавно у меня ночевал, — добавил Сергей, будто угадав её мысли. — Неделю или две назад. Аркаша!!! — снова раздался оглушительный вопль.

— Ну чего тебе ещё?

— Ты не помнишь, Андрюша когда приезжал?

— Не помню.

— Ну это, впрочем, и не важно. Тут мы с ним нажрались водки, а ночью с нами смешной случай приключился. Мы с ним вместе на кровати спали, на полу холодно было.

«Как же вы, бедные, уместились?» — подумала Маруся, посмотрев на располневшее, широкое тело брата и на его узкую железную кровать.

— Так я среди ночи проснулся и спросонья не помню, что у меня Андрюша ночует, — продолжал свой рассказ Сергей. — А ещё не протрезвевши! И тут я вижу: рядом с моей головой что-то чёрное, мохнатое. А у Андрюш, Андрюш, Андрюшечки шевелюра густая такая, чёрная. Да я спросонья не догадался, что это Андрюша, представляешь! Думаю, кошка. Сразу начал соображать, как она сюда попала. Под дверью, думаю, пролезла. Там узко, правда, ну да чёрт его знает. Ладно, думаю, раз вошла, значит, наверно, и выйти сможет. Ну и стал я её прогонять. «Кыш, — говорю, — кыш, кыш». Она не уходит.

— А что ж ты её руками не погнал? — серьёзно спросила Маруся, подделываясь под мировосприятие брата.

— Не хотелось мне чёрную кошку руками трогать. Мало ли, может, нечистая сила какая.

— Да неужели же ты не чувствовал, что рядом с тобой человек лежит? В такой узкой кровати!

— Да не проснулся я ещё, плохо соображал. И потом — пьяный был. Думаю, что же мне дальше делать. Так спать, думаю, опасно — ещё чего доброго в лицо вцепится. И тут мне приходит в голову мысль: кошка должна бояться собак. Притворюсь-ка, думаю, собакой. Сначала я залаял тихо, я бы даже сказал, робко так: гав! гав! Смотрю, не уходит! Ну тогда я уже во весь голос загавкал, минуты две, наверно, лаял. И разбудил своим гавканьем Андрюшу.

— И что? — спросила зачарованная рассказом Маруся.

— Ничего. Испугался, вскочил. Подумал, я с ума сошёл. Больше уже не заснул. Забавный случай, да? Нет, правда?

Маруся насилу дождалась чая (чайник грелся очень долго), быстро его выпила и засобиралась домой.

— Заходи, — сказала она брату на прощанье.

— Ой, не знаю, — замялся тот. — Боюсь я к вам ходить. У вас охранники злые.

— Да ты оставь им документ — и тебя пустят.

— Страшно свои документы чужим людям отдавать. Мало ли, — загадочным голосом сказал Сергей. — Да и твою соседку я боюсь.

— Анжелу, что ли?

— Да. Такая серьёзная девушка Анжела. Таких строгих взглядов. Она, наверно, меня хулиганом считает.

Маруся была просто счастлива уйти из душной комнаты брата. На улице слегка морозило и начинало смеркаться. Был как раз тот короткий и противоестественный период суток, когда ещё довольно светло, но фонари уже горят. Марусе было грустно — как всегда после визитов к Сергею. Даже быстро подошедший автобус не поднял ей настроения. Она села у окна и первым делом, сняв перчатку, ладошкой и кулачком растопила иней на небольшом участке стекла. Всю дорогу она, по своему обыкновению, смотрела в окно неподвижным взглядом, видя и не видя машины, огни, деревья.

С головокружительной быстротой темнело. Стекло неумолимо затягивалось инеем, но Маруся, не замечая даже этого, всё смотрела и смотрела в окно. Она думала о том, как она сейчас пойдёт к Лизе, и как там ей станет хорошо и спокойно.

X.

Несмотря на приём, оказанный Саше, Маруся не перестала ежедневно навещать его и Лизу. Разговаривала она по возможности только с Лизой, стараясь не глядеть в сторону Саши и не обращать внимания на его реплики.

Учась с Лизой в одной группе, Маруся могла общаться с ней ещё и по утрам. Но если вечером радость общения отравлял Саша, то на занятиях Марусю часто мучил вопрос: не помогай она Лизе в учёбе, стала бы та постольку с ней общаться? Проверить не было никакой возможности, но к концу каждого учебного дня Маруся непременно приходила к выводу, что её подруга — корыстная лицемерка и твёрдо решала больше к Лизе не ходить.

«Не буду я с тобой общаться, посмотрим тогда, как ты запоёшь, моя милая, — думала Маруся. — Не пойду к тебе сегодня, не пойду завтра, послезавтра. Если хочешь со мной общаться, сама придёшь, а не хочешь — не буду навязываться».

От этих храбрых мыслей Марусе становилось очень грустно. Слишком много душевных сил было потрачено на Лизу, чтобы можно было вот так просто подумать: «Не хочешь общаться — не буду навязываться». На глаза Марусе наворачивались слёзы, когда она спрашивала себя: «Неужели всё? Неужели нужно забыть? Но как?»

Постепенно плаксивое настроение, которое всё-таки было хоть чуть-чуть, а приятно, сменялось апатией, полной тоски и отчаяния, когда глаза сухие, а в голове неумолимо повторяются одни и те же мысли, которые, точно компьютерный вирус, разъедают мозг, не давая думать ни о чём другом: «За что ты меня так мучаешь? Что я тебе сделала?» В сознании возникал образ Лизы, до невозможности притягательный и симпатичный, с неуловимыми чертами, заметными только Марусе и потому особенно дорогими: один глаз чуть-чуть больше другого, белое пятнышко на носу — след от ветрянки. И под обаянием этого образа образ Лизы — расчётливой лгуньи терял свою убедительность.

Если бы Лиза никогда не заходила к Марусе, в свою прежнюю комнату, было бы ещё не так страшно, но, как мы уже видели, она иногда заглядывала попросить перца или соли или же переписать домашнее задание. Поэтому Маруся всё время была обращена в слух, боясь прослушать стук в дверь. А для самоуспокоения она пыталась угадывать, что в данную минуту делает Лиза. Маруся размышляла примерно следующим образом: «Так, сейчас она отдыхает. Пришла уставшая и отдыхает, переодевается и всякое такое. Теперь, наверно, кушает, — думала Маруся примерно через полчаса. — Теперь заканчивает пить чай», — думала она, уже нервничая, и ежесекундно посматривала на циферблат здоровенного замызганного будильника, вместо тиканья, свойственного большинству будильников, издававшего гулкое кудахтанье. Нетерпеливое ожидание: «Приди! Приди, Лизочка, пожалуйста!» — сменялось возмущением: «Почему ты не заходишь? А вдруг я заболела! Вдруг мне плохо, у меня температура! Почему ты не придёшь меня проведать? Я ведь каждый день захожу тебя проведать! Ты же знаешь, бессовестная, что если мне плохо, то обо мне некому, кроме тебя позаботиться!»

Однажды, путём огромных усилий, ей удалось сдержать себя и не идти к Лизе. Правда, она два раза за вечер выходила гулять, а вернувшись, буквально вывела из терпения Анжелу своими расспросами, точно ли она (Анжела) не слышала никакого стука в дверь, не включала ли она громко свой магнитофон, не выходила ли, не спала ли, и уверена ли она в своих ответах. В итоге всё получилось только хуже. Маруся настолько не мыслила своей жизни без общения с Лизой, что, по её мнению, раз она не пришла, Лиза должна была предположить, что-то случилось, и забеспокоиться. Но Лиза не выразила ни малейшего беспокойства и на следующий день даже не спросила Марусю, где та пропадала, на что Маруся жутко разозлилась и наговорила Лизе грубостей, за которые потом долго и униженно извинялась.

Но таков был лишь один день. Во все остальные дни Маруся приходила к Саше с Лизой и никогда не уходила раньше, чем через час. Ни в будни, ни в выходные, ни при каих обстоятельствах не отказывала она себе в этом визите. Началась сессия, но и она не изменила этой привычки. Даже если завтра экзамен, даже если он был сегодня после бессонной ночи, Маруся приходила, усаживалась, по своему обыкновению, на тумбочку и, чтобы не создавалось страшных томительных пауз, говорила, говорила, говорила.

Как же она приходила к решению всё же пойти к Лизе? Различными путями. После нескольких часов (в лучшем случае, обычно быстрее) тщетного ожидания и слежения за временем и за шорохами желание видеть Лизу становилось просто нестерпимым. Тогда её начинали подстрекать три коварные мысли, против которых Маруся каждый раз оказывалась бессильной придумать какие-либо аргументы. Первая мысль: «Я нужна Лизе, даже если она этого не понимает». Вторая была: «Если я сейчас не пойду, она от меня совсем отвыкнет». Из неё вытекала третья мысль, самая призывная: «Я о ней думаю, а она обо мне нет, значит, надо к ней пойти и сказать что-нибудь такое, чтобы она обо мне тоже думала». Эти три мысли безжалостно выворачивали Марусину душу наизнанку и неуклонно подтачивали её гордость. И Маруся начинала придумывать. Либо она вдруг вспоминала, что у Лизы кончился чай, и несла его ей, либо же приносила тетрадку или учебник, которые Лиза просила давно, а теперь и думать о них забыла. Случалось и наоборот: Маруся забирала что-нибудь своё, предварительно заботливо и навязчиво всученное. Также хорошим способом было вернуть Лизе с Сашей какой-нибудь предмет утвари, тёрку или половник, предусмотрительно взятый с единственной целью быть потом возвращённым.