Преодоление невозможного - Аким Сергеевич Лачинов

особенно штейгер (ребята называли его подземным полицаем). Бригадир орал на пленных, подгонял их, заставлял оставаться после смены, чтобы выполнить норму. А если кто-то не справлялся с нормой, он доносил об этом начальству. И тогда начиналась экзекуция. Благо, вскоре этого бригадира задавило клетью. Пленные гибли, как мухи, от недоедания, тяжёлой работы, издевательств и избиений. Бывало, людей избивали до смерти, бросали на транспортёр, и вместе с углём уже мёртвый пленный попадал на-гора. Особенно часто так делали на пятнадцатом участке – участке смерти, как его называли пленные.

Как-то раз в лаве, где я работал, крепильщики замешкались с креплением, и произошёл обвал. Некоторые погибли, я получил несколько ушибов, но остался жив. Меня перевели в другую лаву. Здесь уже стоя, нельзя было работать, так как высота была 35-40 сантиметров, поэтому мы работали, лёжа на животе. Здесь тоже погибло немало ребят.

Не помню, по какой причине меня перевели в штрек регулировщиком транспортёра. Пожалуй, легче этой работы и не было. В мою обязанность входило следить за транспортёром, чтобы не получилось затора. В этом случае я должен остановить мотор, ликвидировать затор и опять запустить транспортёр. Сижу себе в сторонке и наблюдаю за транспортёром. Кругом тишина. От монотонного движения транспортёра глаза закрываются, и я засыпаю. Хорошо, если рядом нет немца. А если он появится, то неминуемо разразится буйством: «Verdammt, was machst du!» («Будь проклят, что ты делаешь?») И я получу очередной удар по голове.

Однажды подошли ко мне ребята и попросили, чтобы я остановил банд, то есть транспортёр. «Ну, как же я его остановлю, ведь штайгер меня убьёт», − отвечаю им. «Но мы не в силах работать, на ногах стоять не можем и голодные», − умоляюще продолжают они. Конечно, мне было жаль их, но жаль и себя. И всё-таки я рискнул. Остановил банд, взял перочинный нож и перерезал банд поперёк. Через несколько минут пришёл штайгер, поколотил меня как следует, послал в мой адрес много проклятий, но оставил в живых.

На следующий день меня перевели на другую работу – грузить штемпеля на транспортёр. Штемпеля были деревянные и металлические. Меня прикрепили помощником к одному чокнутому немцу, бывшему музыканту эстрадного оркестра, лет 22-25, высокого роста, шатену с носом картошкой, голубыми глазами и неуравновешенным характером. То он относился ко мне приветливо и снисходительно, то орал, как дикий зверь. Однажды он меня чуть не задушил за то, что я неправильно сложил штемпеля. Он схватил меня за горло обеими руками, давил и кричал благим матом. Я правой рукой кулаком дал ему в живот, и он меня отпустил. Тогда я был потрясён и потом часто задавал себе вопрос: почему немец меня не убил, ведь за убийство пленных немцев не наказывали.

Через несколько дней этого недотёпу отправили на фронт, и я остался работать один. С одной стороны, было очень тяжело: не так-то просто на голодный желудок кидать штемпеля, особенно железные, которые весили по 35-50 кг каждый. Но всё же мне повезло. Дело в том, что штемпеля с поверхности спускали на лифте. А лифтом управлял немец из Австрии. Кабина, откуда он управлял, стояла во 2-й зоне.

После оккупации Австрии то ли принудительно, то ли добровольно этот немец оказался в Германии на шахте Беккеверт. Во время кратковременных перерывов, когда не было штемпелей, я по длинной металлической лестнице поднимался к нему в кабину. Так я с ним познакомился. С первой встречи я ему понравился, и он стал мне сочувствовать.

Каждый день в 12 часов слышу его доброжелательный отеческий голос: «Wladislawus, (австриец всегда так меня называл) kom hier!» («Владиславус, иди сюда!») По длинной лестнице я поднимался к нему наверх. Он встречал меня всегда приветливо, с улыбкой. Сперва спрашивал, как моё здоровье, как работается, а потом доставал из портфеля бутерброды, один давал мне, а другой съедал сам. Бутерброд состоял из двух ломтиков (скибочек) хлеба, а между ними маленькие кусочки колбасы или мяса, иногда просто тонкий слой маргарина. Если бы не он, я бы не выжил.

Этот немец меня уважал, а за что, сам не знаю. Очень часто говорил мне: «Владиславус, вот скоро кончится война, я свою дочь выдам замуж за тебя, она красивая, тебе понравится». В то время думать об этом было смешно и нереально. Но две противоречивые мысли часто возникали в голове. Одна мысль твердила: «А вдруг я останусь в живых – почему я должен умереть?» А другая говорила: «А почему мне должно повезти, когда сотни тысяч погибли и гибнут? Ведь здесь хуже, чем на фронте – каждый день, каждый час жизнь висит на волоске».

Работа была очень тяжёлая, редко выпадало несколько минут для передышки. Иногда ко мне заходил один немец. Пожалуй, это был единственный человек из всех встречавшихся мне немцев, который действительно и сознательно был противником нацизма и убеждён в правоте советского народа, в победе его над фашизмом и гитлеризмом.

Если память не изменяет, его звали Карлом. Он добывал в забое уголь отбойным молотком. На вид лет 45-50, среднего роста, худощавый, волосы каштановые с проседью. Он вызывал симпатию к себе. По его словам, в 1914 году он пошёл на фронт защищать чьи-то интересы, а чьи – он толком тогда не понимал. Попал в плен к русским. В 1920 году побывал на приёме у В.И. Ленина. С большой любовью рассказывал о Ленине, Сталине, Тельмане, советском народе и твёрдо верил, что вот-вот придёт крах германскому фашизму.

Однажды он пришёл ко мне и, как обычно, осведомился о моём здоровье, о работе. Мне приятно было разговаривать с ним, он морально поддерживал меня. Только он начал рассказывать о положении на фронтах, как вдали показался свет штейгерского фонарика. Мы уже знали, что это особый фонарь, он излучал сильный свет, по которому даже на большом расстоянии мы узнавали штейгера. Его боялись все: и пленные, и немцы, потому что он выполнял обязанности не только мастера и техника, но и подземного полицая. Увидев яркий свет, я крикнул: «Штейгер!» Мой собеседник Карл вздрогнул, повернулся на свет и словно безумный схватил топор и начал колотить по штемпелю. К этому времени штайгер подошёл близко и, увидев действия Карла, начал кричать: «Was machst du? Du bist dum!» («Что ты делаешь? Ты тупица!») Штейгер был прав. Только сумасшедший человек мог так делать. Ведь штемпель поставлен для крепления, чтобы потолок не обвалился. Конечно, Карл совсем не дурак. Но почему же он так поступил? Потому