Темная полоса - Яна Розова

– Ладно. – Он снова улыбался, причем намного шире, чем раньше. – А теперь – п-поехали.

– Куда?

– Работать.

– Я не готова.

Он покачал головой и пошел к своей машине. Я потопталась немного на месте, зачем-то обернулась на бизнес-центр, но последовала за художником.

– По-прежнему любишь В-вивальди?

…Женька стоял возле музыкального центра, занимавшего целый угол в его немаленькой мастерской, перебирая разбросанные диски.

– Вивальди, «Рамштайн» – все равно.

– Тогда «Сплин». Сядь на табуретку. Хочешь воды?

– Нет.

– А водки? У меня только в-вода или водка.

– Ладно, давай водку.

Он налил в стакан немного прозрачной жидкости из красивой фляжки, стоявшей на столе, и принес его мне. Остановился рядом. Я взяла стакан у него из рук и отпила глоток. Не люблю водку. Еле переношу ее запах и вкус. Пила раньше только с Борянкой.

Женька взял у меня пустой стакан, поставил его, не глядя, на столик сбоку от себя. Потом обеими руками убрал волосы с моего лица. Его прикосновение, его взгляд были сейчас профессионально отстраненными. Женька смотрел на меня как на гипсовую фигуру. Это немного смущало.

– «Титаник», сцена в каюте, дубль второй, – попыталась пошутить я.

Шельдешов никак не отреагировал.

– Сиди так, – сказал он, отходя к мольберту.

Следующие два часа он работал не разговаривая, не отвлекаясь, не отвечая на телефонные звонки.

А я рассматривала его мастерскую, во всяком случае тот сектор, который был доступен моему взгляду, учитывая тотальный запрет на перемену позы. Я тут была впервые.

Мастерская Шельдешова находилась совсем неподалеку от нашего бульвара, в доме, который заслуженный художник Станислав Шельдешов получил от Союза художников лет тридцать назад. Подразумевалось, что здесь он организует свою студию, в которой сможет с полной самоотдачей творить шедевры социалистического реализма. Студия стала и домом для всей небольшой творческой семьи Шельдешовых, включающей, кроме художника-отца, художника-сына и их маму, преподавателя школы искусств. Позже к ним присоединилась Инна.

Дом был одноэтажный, его еще до революции построил для себя какой-то купец, которому приспичило жить в малюсенькой казачьей станице Малые Грязнушки. После революции дом конфисковали, разместив в нем сельсовет. А потом, когда в Грязнушках построили химзавод, куда съехались специалисты химической отрасли со всего Советского Союза, а станицу переименовали в город Гродин, этот дом передали отделу культуры.

Отличительная особенность студии заключалась в том, что большую, метров около тридцати, комнату освещали девять высоких, хоть и узких окон, выходящих на юг. Поэтому здесь было удивительно, волшебно, светло и просторно.

Кроме комнаты в доме был только коридор и туалет с душевой.

Судя по всему, сейчас студией пользовался только Женька. Вокруг была развешана и разбросана его одежда, а в коридоре громоздилась только мужская обувь, да и пахло здесь как-то по-мужски.

Студию заполняли вещи, которые и должны были ее заполнять: мольберты, стеллажи, где были свалены листы ватмана, тюбики с красками, бутылки с растворителями, какие-то ящики, коробки и всякое, конечно очень ценное, добро, а еще стоящие в несколько рядов по периметру комнаты и развешанные на стенах картины.

Устав смотреть в одном направлении, я решилась задать живописцу вопрос:

– А Инна сюда не приедет?

– Ой, какая же ты трусливая! Боишься, что она тебе глаза выцарапает?

Его шутка показалась мне какой-то гадкой. Как можно шутить после всего, что между нами троими случилось?

– Перестань, – ответила я.

Женя глянул на меня скептически и покачал головой:

– Что ты в самом деле? Чужие з-здесь не ходят. Инка работала в этой студии в последний раз… лет десять назад. Еще при моем отце. А когда он умер, Инна сказала, что не может больше здесь находиться – ей все напоминает о Станиславе Владимировиче и бла-бла-бла. Даже свои юношеские работы не забрала. Они так и стоят там, за стеллажами. Она сейчас живет в своей квартире, которую ей брат купил.

– Не шути больше на эту тему.

– На какую т-тему? – спросил он.

Я не ответила. Он не повторил вопрос.

Прошло еще около сорока минут, а затем Шельдешов отложил кисть, сел в драное кресло у стены и закрыл глаза ладонями.

– Все? – спросила я.

Он молча кивнул.

– З-завтра я заеду за тобой в восемь утра.

– Нет! Завтра ты поедешь на урок к моей дочери.

Женька отнял руки от лица.

– Б-блин! Я забыл. Так что я должен сказать твоей…

– Варьке.

– Да, прости, Варе? Что она способная, что я повешу ее работы в своей галерее? Знаешь, протекция – это не очень хороший путь в искусстве. Даже если рассматривать искусство как бизнес. Уж я-то з-знаю.

– Нет. Женя, скажи ей правду. Нелицеприятную, если она заслуживает. Не щади ее. Я прошу у тебя правды. Если ты решишь, что она не без способностей, – скажи ей это. Но только если это правда.

– Ладно. – Видимо, Женька чувствовал, что не все так уж просто, но лезть в душу не хотел. – Поедем, я отвезу тебя домой.

– Я сама доберусь.

Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы пребывавшая в бешенстве дочурка увидела его машину и потом догадалась, кому она принадлежит.

Глава 4

В студии я отключила звук своего телефона, а в маршрутке обнаружила восемь пропущенных звонков от Соньки. Мое сердце тревожно забилось. Неужели опять произошло что-то плохое?

– Наташа, он пришел ко мне домой. Он сказал, что собрал все доказательства, и теперь Лешку будут судить! А если я не заплачу, то Лешка погибнет еще в СИЗО. Это будет выглядеть так, будто он не выдержал ломки и повесился. Наташенька, мой сын, мой Лешик!

В маршрутке – рядом со мной, напротив – сидели люди. Они смотрели на меня, и я чувствовала, что мое взволнованное состояние кажется им ужасно интересным: надо же, смотри – у тетки такой офигевший вид! Я старалась говорить тише и не смотреть на окружающих.

– Кто пришел?

– Дмитриев! Он пришел, чтобы вытребовать у меня взятку.

– Сколько?

– Десять миллионов рублей.

Я попросила водителя маршрутки остановиться и вышла в прохладную темноту города. Здесь можно было поймать такси, чтобы добраться до Соньки.

В такси я набрала Дольче. Он был уже в курсе событий, предлагал изловить Дмитриева и прижать его к стене. Пусть, скотина, отвянет со своими миллионами! Иначе мы накатаем такую телегу куда повыше, что… У нас же есть знакомый прокурор!

Я ответила, что мы не можем ловить следователя или жаловаться прокурору, у Дмитриева в руках заложник. Если мы сдадим его в прокуратуру, этого чертова козла, возможно, посадят, но он передаст Лешкино дело в суд. И я верю, что уже из СИЗО наш Леша живым не выйдет.

Дольче неуверенно предложил собирать деньги. Только где мы столько возьмем, да и времени, наверное, Дмитриев много не даст.

Мы стали считать. Два с половиной миллиона стоит квартира Сони. Она сама может жить у своего отца за городом, хоть это и не праздник. «Опель» Дольче можно продать за шестьсот тысяч, не больше. Моя квартира – это еще два с половиной миллиона. Дольче подвел итог – пять миллионов и шестьсот тысяч. Он все-таки тоже продаст свою хату… А лучше – квартиру матери в доме, который на сорок лет моложе дома нашего детства. Так будет больше денег – миллиона полтора, наверное.

Продать бизнес? Эта моя идея Дольче не понравилась абсолютно. Во-первых, мы получим не больше миллиона, а во-вторых, как будем на жизнь зарабатывать? Дольче слабо представлял себя снова в роли парикмахера в салоне за углом.

Соня встретила меня с бокалом мартини. Она не собиралась напиваться, она принесла алкоголь для меня, чтобы мне было проще взять себя в руки.

– Мы решили все продать, – сказала я. – Наши квартиры, бизнес, тачку Дольче. Он не хочет Центр терять, но выхода нет.

– Я спрячу Лешку. – Сонька переплела пальцы на уровне груди и сжала их так, что они побелели. – Увезу за границу. Или пусть Яков поможет. Мы спрячем его в той общине, тайно…

Идея была не такой уж плохой. Только нужны поддельные документы, вдруг Дмитриев догадается о наших планах и сможет как-то поймать Лешу с помощью таможенных постов? Или у нас уже паранойя?

Мы позвонили Дольче, рассказали ему, что придумали. Он сказал, что, возможно, документы удастся раздобыть. Вот только действовать надо будет быстро. И еще: надо убедиться, что Дмитриев нас не разводит. Пусть докажет, что у него есть что-либо на Лешку. Вот тогда мы и будем искать деньги, документы и прочее.

– И ложитесь спать, пацаны, – добавил он.

Мы решили так и сделать. Я позвонила Варьке, предупредить, чтобы она меня не ждала. Дочь говорила со мной как с врагом народа. Ладно, разберемся с Лешиком – и я займусь дочерью.

Глава 5

В девять утра Сонька набрала номер Дмитриева и сказала, что ей необходимо удостовериться, что у следствия вообще что-то есть, что можно предъявить Алексею. На удивление следователь прокуратуры по особо важным делам не стал ломаться. Он пообещал объявиться в ближайшее время.