Путешествие на "Кон-Тики" - Тор Хейердал

Я с ужасом подумал о бумажках, пересылаемых с места на место и исчезающих в канцелярских дебрях. Какое счастье было жить в грубую эпоху Кон-Тики, когда не существовало таких препятствий, как письменное заявление. Попасть лично к министру иностранных дел было значительно труднее. Норвегия не имела дипломатического представительства в Перу, и наш генеральный консул Бар, всегда готовый услужить, мог устроить мне свидание только с советником министерства иностранных дел. Я боялся, что дальше этого дело не пойдет. Теперь могло пригодиться письмо доктора Коена президенту республики. И я обратился к адъютанту президента Перу с просьбой об аудиенции у его превосходительства дона Хосе Бустаменте Ривера. Через несколько дней мне сообщили, что я должен быть во дворце к двенадцати часам.

Лима представляет собой современный город с полумиллионным населением; он раскинулся на зеленой равнине у подножия пустынных гор. По своей архитектуре, а также в не меньшей степени благодаря садам и бульварам он, без сомнения, является одной из самых красивых столиц в мире — уголком современной Ривьеры или Калифорнии, оживленным красочными постройками в старинном испанском стиле. Дворец президента находится в центре города и усиленно охраняется вооруженными часовыми в яркой форме. Получить аудиенцию в Перу — дело серьезное, и подавляющее большинство жителей видело президента только на экране кино. Солдаты с блестящими патронташами провели меня вверх по лестнице, а затем по длинному коридору; в конце его трое штатских проверили мои документы и записали меня в книгу; передо мной открыли массивную дубовую дверь, и я очутился в комнате, где стоял длинный стол и несколько рядов стульев. Там меня встретил какой-то мужчина в белом костюме, попросил меня сесть, а сам исчез. Через несколько секунд распахнулась широкая дверь, и меня пригласили войти в следующую комнату, обставленную с гораздо большей роскошью. Какая-то важная фигура в безупречном мундире двинулась навстречу мне.

«Президент», — подумал я и вытянулся в струнку. Но нет. Человек в роскошном золотом мундире предложил мне сесть в старинное кресло с прямой спинкой и исчез. Я не просидел на краешке кресла и минуты, как растворилась еще одна дверь и слуга с поклоном пригласил меня в большую великолепно украшенную, позолоченную комнату с позолоченной мебелью. Слуга исчез так же внезапно, как и появился, и я в одиночестве остался сидеть на старинном диване, рассматривая анфиладу пустых комнат с открытыми настежь дверями. Было так тихо, что я слышал, как кто-то приглушенно кашлял за несколько комнат от меня. Затем послышались приближающиеся твердые шаги, я вскочил и нерешительно поклонился важному господину в форме. Но нет, это тоже был не он. Из сказанного этим господином я понял, что президент шлет мне приветствия и что он скоро освободится, как только закончится заседание совета министров. Спустя десять минут твердые шаги снова нарушили тишину, и на этот раз в комнату вошел человек с золотыми аксельбантами и эполетами. Я стремительно вскочил с дивана и низко поклонился. Человек поклонился еще ниже и повел меня через несколько комнат и вверх по лестнице, устланной толстыми коврами. Он покинул меня в крохотной комнате, в которой стояли диван и кожаное кресло. Вошел мужчина небольшого роста, в белом костюме; я покорно стоял, ожидая, что он опять меня куда-нибудь поведет. Но он никуда меня не повел, только любезно поздоровался и остался на месте. Это был президент Бустаменте Риверо.

Президент знал по-английски вдвое больше, чем я по-испански; после того как мы обменялись приветствиями и он жестом пригласил меня сесть, наш совместный запас слов был исчерпан. Знаками и жестами можно сказать многое, но нельзя с их помощью получить разрешение на постройку плота в перуанском военном порту. Мне было ясно, что президент меня не понимает, а ему самому это было еще яснее, так как через некоторое время он вышел, а затем вернулся в сопровождении министра авиации. Министр авиации, генерал Ревередо был энергичный, атлетически сложенный мужчина в форме военно-воздушных сил с крылышками на груди. Он великолепно говорил по- английски с американским акцентом.

Я попросил извинить меня за недоразумение и сказал, что хотел бы получить разрешение допустить меня не на аэродром, а в военный порт. Генерал рассмеялся и объяснил, что его пригласили сюда лишь в качестве переводчика. Шаг за шагом моя теория была изложена президенту, который внимательно слушал и задавал при посредстве генерала Ревередо дельные вопросы. Под конец он сказал:

—   Если есть вероятность, что острова Тихого океана были впервые открыты людьми из Перу, то Перу заинтересовано в этой экспедиции. Скажите, чем мы можем помочь вам.

Я попросил отвести нам место на территории военного порта для постройки плота, дать нам возможность пользоваться флотскими мастерскими, предоставить помещение, где мы могли был хранить снаряжение, и дать разрешение на ввоз его в страну, разрешить пользоваться сухим доком и услугами рабочих порта для помощи нам в работе, а также дать судно, которое отбуксировало бы нас от берега, когда мы пустимся в путь.

—   Что он просил? — нетерпеливо спросил президент таким тоном, что даже я понял.

—   Ничего особенного, — не вдаваясь в подробности, ответил Ревередо. И президент, удовлетворившись таким ответом, кивнул в знак согласия.

Прежде чем аудиенция была окончена, Ревередо обещал, что министр иностранных дел получит личное указание от президента, а морскому министру Нието будет предоставлена полная свобода действий для оказания нам необходимой помощи.

—   Да хранит вас всех бог! — произнес на прощание генерал, смеясь и покачивая головой. Вошел адъютант и проводил меня до дежурного.

В этот же день в газетах Лимы была опубликована статья о норвежской экспедиции, которая должна отплыть на плоту от берегов Перу; одновременно в них сообщалось, что шведско-финская научная экспедиция закончила свои работы по изучению жизни индейцев в джунглях на берегах Амазонки. Двое шведов, участников этой экспедиции на Амазонку, поднялись в челноке вверх по реке Перу и только что прибыли в Лиму. Одним из них был Бенгт Даниельссон из Упсальского университета, собиравшийся теперь заняться изучением горных индейцев в Перу.

Я вырезал статью. Сидя у себя в номере, я писал письмо Герману относительно места для постройки плота, как вдруг меня прервал стук в дверь. Вошел высокий загорелый парень в тропическом костюме; когда он снял белый шлем, мне бросилась в глаза ярко-рыжая борода, которая, казалось, опалила его лицо и выжгла часть волос на голове. Этот парень явился из дебрей, но было ясно, что место ему в университетской аудитории.

«Бенгт Даниельссон», — подумал я.

—    Бенгт Даниельссон, — представился посетитель.

«Он узнал про плот», — подумал я и предложил ему сесть.

—   Я только что узнал о ваших планах насчет плота, — произнес швед.

«И вот он пришел, чтобы разгромить мою теорию, так как он этнограф», — подумал я.

—   И вот я пришел, чтобы выяснить, не могу ли я отправиться с вами на плоту, — миролюбиво сказал швед. — Я интересуюсь теорией миграции.

Мне ничего не было известно об этом человеке; я знал только, что он ученый и что он явился прямо из чащи джунглей. Но если швед решается отправиться на плоту один с пятью норвежцами, он не должен быть отвергнут. К тому же даже роскошная борода не могла скрыть его уравновешенный и веселый характер.

Бенгт стал шестым участником экспедиции, так как место было еще не занято. И он оказался единственным из нас, говорившим по-испански.

Когда через несколько дней пассажирский самолет, ровно гудя своими моторами, летел вдоль побережья на север, я снова почтительно смотрел на безграничный синий океан, расстилавшийся под нами. Казалось, что он повис и плывет в самой небесной тверди. Скоро мы вшестером собьемся в кучу, как микробы в пылинке, где-то внизу, где столько воды, что весь западный горизонт кажется переполненным ею. Мы окажемся одни в океане, не имея возможности отойти друг от друга больше чем на несколько шагов. Впрочем, пока что между нами было достаточное расстояние, Герман находился в Эквадоре в ожидании бревен. Кнут Хаугланд и Торстейн Робю только что прилетели в Нью-Йорк. Эрик Хессельберг был на борту корабля, направлявшегося из Осло в Панаму. Сам я летел в Вашингтон, а Бенгт остался в гостинице в Лиме, готовый пуститься в путь, и ждал прибытия остальных.

Все мои спутники не знали раньше друг друга, и все они были совершенно различными людьми. Поэтому в течение нескольких недель на плоту мы будем гарантированы от того, что наскучим друг другу своими рассказами. Грозовые тучи, низкое давление и ненастная погода будут представлять для нас меньшую опасность, чем угроза столкновения характеров шести человек, которым придется месяцами находиться вместе на дрейфующем плоту. В этом случае хорошая шутка часто бывает столь же полезна, как спасательный пояс.