В тени кремлевских стен. Племянница генсека - Любовь Брежнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это была первая романтическая история в моей жизни, которая осталась добрым воспоминанием, приправленным запахом югославских роз.
Приглашение на бал
И юность была —
как молитва воскресная!
Анна Ахматова.
Белая стая
Кажется, в 1962 году мама поехала к Якову Ильичу на семейный совет по поводу моей дальнейшей учебы. Ещё в школе я мечтала быть врачом и честно заработала полагающийся медицинский стаж, расфасовывая после уроков лекарства в ближайшей аптеке.
Яков Брежнев в то время жил и работал в Днепродзержинске, но уже поговаривал о переезде в Москву. В день приезда мамы его младшую дочь Милу прооперировали по поводу аппендицита. Она звонила отцу в кабинет каждые пятнадцать минут и просила прийти в больницу. Поговорить моим родителям не удалось, и мама в тот же день уехала. Позднее отец признался, что давно определился с моим будущим, намереваясь забрать в столицу.
Осенью 1963 года председатель Президиума Верховного Совета Леонид Брежнев начал перевозить своих родственников из Днепродзержинска в Москву. Сначала забрал мать и сестру Веру с мужем Никифором (Жорой) Гречкиным, родственников своей жены Виктории Петровны, затем брата Якова с женой. Старшая дочь Якова Ильича, Елена, доучивалась в медицинском институте в Днепропетровске, младшая там же заканчивала музыкальное училище.
Переезд всего брежневского клана в столицу был неслучайным. Именно в этот период началась подготовка к «дворцовому перевороту».
В этом же году Яков Ильич вернулся из Польши, где в течение четырех лет при его участии строился металлургический комбинат в Новой Гуте. В один из поздних вечеров он неожиданно приехал к нам попрощаться. Семейные посиделки затянулись до утра. Перед уходом, обняв меня, он шепнул: «Скоро заберу и тебя».
В Москве его семье на выбор предложили несколько квартир. Он поселился в Староконюшенном переулке рядом с канадским посольством. Кто в ту пору не мечтал жить на Арбате, где даже асфальт пахнет стариной!
Как раз в этот период в столице расселялись коммуналки в хрущевские пятиэтажки, а номенклатура перебиралась в престижный центр. Отец был доволен переездом еще и потому, что это помогло отбить от младшей дочери жениха, который ему не нравился.
Первые письма от Якова Ильича я начала получать, когда была ещё подростком. Мама, не без внутренней борьбы, под влиянием моего доброго отчима, признала его отцовские права. После того как он перебрался в Москву, переписка заметно оживилась. Начинал он свои письма обычно: «Дорогая моя золотинка!» или «Милая моя мурзилка!» и заканчивал: «Целую тебя крепко, остаюсь всё тот же твой Предок».
Узнав, что я передумала идти в медицину, очень расстроился. У него, как и у Леонида, который в своих назидательных беседах часто повторял, что в нашей стране «без бумажки – ты какашка, а с бумажкой – человек», был комплекс высшего образования, и он настаивал на моём поступлении в московский вуз.
Выбор пал на институт иностранных языков им. Мориса Тореза. Мне в ту пору было всё равно, чем заниматься. Отец как-то напомнил, как во время одной из поездок Алексея Косыгина в Индию переводчиком была его дочь Людмила. Он также писал: «Вчера к нам в Комитет по науке и технике приехали французы, и я проводил с ними беседу по техническим вопросам через переводчика. Вспоминал тебя, и мне хотелось, чтобы ты переводила, моя золотинка». Можно сказать, что в выборе профессии он оказался моим крёстным отцом.
В марте 1964 года родители отпустили меня в Москву. Немалую роль сыграла телеграмма лаконичного содержания: «Твоё письмо получил, жду приезда Москву целую Брежнев». Перепуганный громкой фамилией почтальон притащил её к нам в два часа ночи. Она хранится у меня до сих пор.
Вводя в брежневский клан, отец тем не менее опасался, что меня могут обидеть. Накануне моего переезда в Москву, в июне 1964 года он писал: «…найдутся люди, которые будут плевать в твою чистую невинную душу. Я очень этого боюсь и не хочу, чтобы всякая мразь травмировала тебя…»
Его опасения полностью сбылись.
Столица, как всегда, была хороша собой. Купола церквей в Кремле празднично сверкали под солнцем, в Александровском саду ярко пестрели клумбы.
Меня, провинциалку, поражала деловитость и активность москвичей. Они сновали по улицам с сосредоточенными лицами, торопливо перебегали дорогу, теснились на станциях метро, бросались в трамваи и автобусы, брали штурмом прилавки магазинов.
Суетился человек новой формации. Было такое впечатление, что всё благополучие страны держалось исключительно на их трудоспособности. А между тем по всему городу были разбросаны предприятия и учреждения, работающие в убыток государству. В министерствах, конторах, институтах придуманных проблем шла повседневная мышиная возня – сметы, договоры, приказы, циркуляры, телефонные звонки, мелкотравчатые разговоры, убогие флирты и обмен мнениями на международные темы. И зависть, зависть. Завидовали все и всем: деревенские городским, рабочий инженеру, секретарь парткома секретарю обкома, завидовали номенклатурным работникам, их жёнам, детям, провинциалы завидовали москвичам.
Озлобленный, как сторожевой пёс, обыватель ненавидел владельцев машин и отдельных квартир.
Такими, по крайней мере, показались мне москвичи, с «чувством глубокого удовлетворения строившие социализм». Поражало их сознание превосходства над немосквичами. Аристократ не чванился так своей родословной, как москвич своей пропиской.
Каждый из нас имеет две жизни – та, которая есть, и та, которая могла бы быть. С приездом в Москву началась моя жизнь, «которая могла бы быть». Не пришлось бы мне пройти через тяжёлые испытания, если бы я не поддалась на уговоры отца. Моя умная мама всё это предвидела и, отпуская на московскую голгофу, плакала.
Отец встретил меня крепкими объятиями и широкой брежневской улыбкой. Тут же, в аэропорту, он вручил мне свёрток. В нём оказались великолепные босоножки и японская блузка, которая мне очень нравилась, и я долго её носила.
Всю дорогу домой он обнимал меня и целовал «в головку», как сам говорил и, по всей видимости, был искренне рад моему приезду. Я поняла, как он одинок.
Отец предложил остановиться в его квартире на Арбате. Но я наотрез отказалась. И после долгих препирательств сумела его убедить отвезти меня к старому другу моих родителей Льву Твердину, который жил с семьёй на Таганке.
Дядя Лева, преподаватель одного из столичных вузов и друг моего отчима, был человеком деликатным и интеллигентным. Я быстро подружилась с его старшей дочкой Женей. Добродушная, смешливая, со светлыми кудряшками, она на многие годы стала моей подругой, пока жизнь не разбросала нас по разным городам.
По утрам дядя Лёва будил нас неизменной фразой: «Нам бы спать да спать,
