В тени кремлевских стен. Племянница генсека - Любовь Брежнева

помощью я сумела почувствовать вкус к русскому языку и оценить его богатство и красоту.

В школе я рано обнаружила литературные способности. Мои сочинения цитировали, ими зачитывались и восхищались. Некоторые учителя относились к ним более критично. Помню свою первую двойку за сочинение по повести Достоевского «Бедные люди», в котором я доказывала, что человеческое достоинство не связано ни с государственным строем, ни с благополучием – оно или есть, или его нет. И что эта повесть была ответом на «Шинель» Гоголя, в которой он на образе Акакия Акакиевича показал обратное.

* * *

Эпиграфом были слова Данте: «Я воспою место, где дух человеческий очищается и становится достойным подняться на небеса». Хватила лишку с пафосом, но мысль была верной. Старания мои, однако, были втуне, оценивать их никто не собирался. Доказать свою правоту в школе было практически делом безнадёжным. Припомнив все мои «подвиги», как сказал директор школы, меня стали пугать отчислением.

В это время мой отец, Яков Ильич Брежнев, находился в очередной командировке за границей. Маме ничего не оставалось, как обратиться за помощью к Леониду Ильичу. Дядя тут же связался с первым секретарём Магнитогорского горкома партии, который лично приехал в школу разбираться. В тот же вечер Леонид Ильич позвонил маме и сказал, что всё улажено и я могу сдавать экзамены на аттестат. Но при этом посоветовал заняться моим воспитанием. Мама возмутилась, сказав, что её дочь достаточно хорошо воспитана. «Я не в том смысле, что она не умеет держать вилку и нож, а в том, что она не знает, что можно говорить, а чего нельзя», – сказал дядя.

«Англичанин», проходя мимо, делал вид, что меня не знает. И, чтобы его успокоить, устроили общественное судилище.

В актовый зал согнали всех старшеклассников, а нас в качестве обвиняемых поставили на сцену. И пошло-поехало… Вылили такой ушат грязи, что мы только ахнули. И высокомерные, и избалованные, и не уважаем никого, прогульщицы, ведём себя, будто голубых кровей, и т. д.

Никто из сидевших в зале не сказал ни единого слова в нашу защиту.

– Думаете, что это вы меня судите? – спросила я громко в наступившей тишине. – Нет, это я сужу вас. Я хочу, чтобы каждый из присутствующих запомнил этот день, как один из самых позорных в жизни.

И нас сразу отпустили домой.

До сих пор вспоминаю школу с недобрым чувством. Недемократичное отношение учителей к ученикам было оскорбительным. Достаточно сказать, что даже в младших классах детей называли по фамилии, к чему мне долго пришлось привыкать. Особенно угнетающе действовала на меня школа в зимнее время. Плохо освещённые классы и коридоры нагоняли тоску. Я смертельно боялась нашего директора – даму с гофрированными седыми волосами в старинных блузках с дорогими брошами. Как-то в старшем классе, во время дежурства у входа в школу, я погналась с веником за одним озорником, отказавшимся отряхнуть снег с валенок. С разбегу наскочила на директрису и случайно ударила её грязным веником по лицу. Помню, тогда со мной чуть инфаркт не случился. К моему удивлению, она отнеслась к этому с пониманием, и меня даже не наказали.

Были, конечно, моменты яркие и незабываемые. Случались среди учителей достойные люди, светлый образ которых я пронесла через всю жизнь.

Учительница французского языка, очаровательная, добрейшая Амалия Николаевна, приехала к нам после Ульяновского университета. Учитель истории, который прошёл всю войну и рассказывал о ней правду во всей её неприглядности, делясь такими яркими воспоминаниями, что мы не шли, а бежали на его уроки.

Моя мама дружила с его женой. У них было пятеро детей, которые иногда приходили к нам в гости. Как-то случайно я подслушала разговор мамы и жены историка. Говорили о любви. Тема для меня по тем годам не очень интересная. Но то, что я услышала, запомнилось на всю жизнь. Жена историка сказала:

– Леночка, я так люблю своего мужа, что, когда слышу за входной дверью его шаги, у меня замирает сердце.

– Это после того, как он тебя наградил пятерыми? – удивилась мама.

– Так всегда будет, я умирать буду с любовью к нему.

«Вот ненормальная, – подумала я тогда, – неужто не надоел?»

В школу я ходила дворами. В это время у нас в городе было много строителей из Болгарии и Югославии. По утрам они шли мне навстречу и каждый раз здоровались. Среди них был молодой человек, лет восемнадцати, симпатичный и улыбчивый. Проходя мимо, он всегда мне подмигивал.

Моя мама часто ездила в командировку в Белоруссию. В те годы эта республика славилась хорошими товарами, и она привозила оттуда для нас с папой красивые вещи. В этот раз – чудесные туфли, вишнёвые с тёмно-серой отделкой. Сбоку – милый бантик. Была зима и страшный гололёд. Родители были на работе, и я, обув новые туфельки, отправилась в школу. Падала я через каждые несколько шагов. Но самое страшное произошло в тот момент, когда мне навстречу шли югославы, а среди них предмет моего повышенного внимания. Я растянулась прямо перед ними. Один из них тут же ко мне подскочил, поднял, отряхнул снег и спросил:

– Доченька, что же это ты зимой в летней обуви гуляешь?

Не могу описать, что творилось в моей душе.

Растянувшись ещё не один раз, я наконец доползла до школы. После уроков села на скамейку в коридоре и задумалась, как мне добраться домой. Выручила Олечка – принесла валенки.

Излишне говорить, что я перестала ходить по этой дороге, избегая свидетелей моего позора.

Однажды, выбегая из школы, я буквально налетела на того самого красавца-югослава. Хотела убежать, но он схватил меня за руку и сказал:

– Постой! Надо поговорить.

Я не знала, куда деть глаза от стыда.

– Уезжаю я, – сказал он с милым акцентом. – Мне в университет пора.

– Счастливо, – пробормотала я и попыталась вырваться.

– Да постой ты! Я не закончил. Я скоро вернусь, а ты ожидай.

– Ага, сейчас! Держи карман шире! – сказала я, чтобы скрыть своё смущение.

– Я тебе подарок принёс, – улыбнулся он.

И протянул маленький свёрток.

– Спасибо, – пролепетала я.

– Пойдём, я тебя провожу. Я знаю, где ты живёшь.

Мы расстались друзьями. Дома в свёртке я обнаружила маленький флакончик с розовым маслом. Он хранится у меня до сих пор.

Прошло несколько лет. Я почти совсем о нем забыла. Однажды ко мне в общежитии Московского университета подошёл сосед по этажу и сказал:

– Слушай, какой-то парень из Белграда тебя разыскивал. Написал свой адрес и телефон, но я бумажку потерял. Его зовут Слободан Милошевич.

Когда по всему миру гремел судебный