Злоключения добродетели - Маркиз Сад

Роковое заблуждение! Сколько тяжких испытаний мне еще предстояло пережить! Заработки у Родена, куда более скромные, чем у маркиза де Брессака, не позволяли мне сделать сбережений. К счастью, все, что у меня было, я носила с собой; таким образом, я располагала суммой в десять луидоров – сюда входило и то, что мне удалось спасти от маркиза де Брессака, и то, что я заработала у хирурга. И я еще считала большой удачей, что при таких страшных обстоятельствах все же не лишилась этой поддержки. Я тешила себя надеждой, что денег хватит, чтобы как-то продержаться, пока я не найду постоянной работы. Здесь, на свободе, под открытым небом, обиды и оскорбления казались мне далекими, и я думала, что смогу их забыть. Даже позорное клеймо не сможет помешать мне добыть средства к существованию. Мне было всего двадцать два года, и, несмотря на хрупкое сложение и тонкие черты, которые, к моему несчастью, все упорно превозносили, у меня было довольно крепкое здоровье; к тому же у меня еще оставалась душевная чистота, которая, хотя большей частью и вредила мне, однако все же утешала в горькие минуты: я втайне уповала на то, что рано или поздно мне за нее воздастся и я заслужу если не награду, то хотя бы некоторую передышку в нескончаемом потоке сваливавшихся на меня бед. Полная радужных надежд, я продолжала свой путь. Так я дошла до Санса; но мои недолеченные раны заставляли меня страдать от невыносимой боли, и я решила отдохнуть несколько дней. Не рискуя доверить кому бы то ни было причину моих мучений, я вспоминала, какие средства использовались в подобных случаях у Родена, покупала лекарства и лечилась самостоятельно. Неделя отдыха полностью восстановила мои силы. Возможно, мне удалось бы подыскать какое-нибудь место в Сансе, но я почему-то была убеждена, что нужно попытать счастья именно в провинции Дофине, и вновь отправилась в дорогу. В детстве я наслушалась разных рассказов об этом крае, и мне казалось, что там меня ожидает удача. Сейчас увидим, как мне удалось осуществить мечту попасть в этот край.

Святые религиозные чувства не покидали меня даже в самых сложных жизненных перипетиях. Презирая пустые софизмы гордых, холодных умов, считая их плодом скорее распущенности, чем твердой убежденности, я противопоставляла им мою совесть и мое сердце, с помощью которых находила ответы на все мучившие меня вопросы. А если порой невзгоды и вынуждали меня пренебречь предписаниями религиозного долга, то при первой же возможности я тотчас старалась загладить свою вину.

Я только что покинула Осер; было 7 июня, и я никогда не забуду этот день. Я прошла примерно два лье; стояла сильная жара, и я решила подняться на пригорок, заметив там лесную рощицу, удаленную от дороги, в надежде поспать в тени пару часов. Это было бы дешевле, чем в гостинице, и безопаснее, чем на большой дороге. Я поднялась и устроилась у подножия дуба, где после скромного завтрака, состоявшего из хлеба и воды, предалась блаженному сну. Насладившись двумя часами безмятежного отдыха, я залюбовалась пейзажем, представшим пред моими глазами, и тут мне показалось, что слева от дороги, посреди леса, простиравшегося насколько хватает глаз, я вижу маленькую колокольню, примерно в трех лье от меня, которая скромно возвышается, словно паря в воздухе.

«О блаженное уединение! – невольно вырвалось у меня. – Должно быть, это пристанище благочестивых монахинь или смиренных отшельников, удалившихся от опасной мирской суеты, где злодеяние одерживает победу над непорочностью, и целиком посвятивших себя служению святым догматам веры. Несомненно, эта тихая обитель – средоточие добродетели».

Я погрузилась в размышления. Неожиданно предо мной предстала молодая девушка моего возраста, пасущая неподалеку овец. Я расспросила ее об этой обители, и она объяснила, что это монастырь реколлектов, где живут четверо отшельников, которые исповедуют строгую нравственность, воздержание и трезвость.

«Раз в год, – продолжала девушка, – жители окрестных сел ходят туда на богомолье поклониться чудотворной статуе Богоматери».

Растроганная до глубины души, я готова была тотчас же пасть ниц перед чудотворным образом, моля о помощи и поддержке. Я спросила, не хочет ли она пойти со мной. Она ответила, что торопится домой, ее заждалась мать, но готова указать дорогу. Она успокоила меня, что я без труда доберусь одна, а настоятель монастыря, человек весьма почтенный, не только с радостью примет меня, но и предложит помощь, в которой я нуждаюсь.

«Его зовут преподобный отец Рафаэль, – сообщила мне девушка, – он итальянец, но почти всю жизнь провел во Франции. Он предпочел нашу глушь блестящим бенефициям, предложенным ему самим папой, с которым он состоит в родстве. Он был из семьи сильных мира сего, человек мягкий, любезный, усердный и жалостливый; ему около пятидесяти лет, и все в округе считают его святым».

Воодушевленная рассказом деревенской девушки, я испытывала непреодолимое желание попасть на богомолье в этот монастырь, где со всем рвением, на которое способна, могла бы загладить свою вину перед Всевышним. Стесненная в средствах, я все же отблагодарила любезную пастушку и двинулась в путь по направлению к монастырю Сент-Мари-де-Буа – так звалась эта святая обитель. Оказавшись на равнине, я потеряла колокольню из виду, и мне не оставалось ничего другого, как углубиться в лес. Я пожалела, что не спросила у пастушки, сколько лье до монастыря, так как вскоре обнаружила, что мои первоначальные подсчеты неверны. Но ничто не могло меня остановить; я вышла на опушку леса и прикинула, что дорога длинная, но у меня не было сомнений, что до наступления ночи я буду у цели. Однако нигде вокруг не было никаких следов человека, никаких строений; я заметила лишь узкую тропинку, по которой и пошла наугад. Так я шла примерно пять лье и скоро поняла, что еще нужно пройти не менее трех. Солнце уже садилось, а я еще была далеко от монастыря, и тут, наконец, примерно на расстоянии одного лье я услышала колокольный звон. Иду в этом направлении, тороплюсь; тропинка становится шире, и через час пути обнаруживаю ограду, а за ней – монастырь. Никогда не видела более дикой пустыни: никаких селений по соседству, ближайшее – более чем за шесть лье. Монастырь находится в низине, окруженный со всех сторон лесами не менее чем на три лье. Я долго спускалась, чтобы попасть туда; теперь стало понятно, отчего, очутившись на равнине, я потеряла колокольню из виду. К внутренней стороне ограды примыкала хижина брата-садовника, и, прежде чем войти, я попросила у смиренного отшельника дозволения переговорить с отцом настоятелем. Меня спрашивают, что мне от него нужно; объясняю, как из религиозного долга я дала зарок дойти до этой святой обители, утешиться там от перенесенных бед, припасть к стопам Святой Девы и почтенного настоятеля обители, где находится чудесный образ. Брат-садовник велит мне подождать, пока он сходит в монастырь и побеспокоит монахов, которые с наступлением темноты приступают к ужину. Через некоторое время он появился в сопровождении другого монаха.

«Это отец Клемент, эконом монастыря, – сказал мне садовник, – он желает выяснить, стоит ли предмет вашего разговора того, чтобы из-за него прерывать ужин настоятеля».

Отцу Клементу на вид было лет сорок пять; это был толстяк гигантского роста с суровым неприветливым взглядом; его жесткий хриплый голос, вместо того чтобы утешить, заставил меня содрогнуться... Невольный трепет охватил меня, я почувствовала себя незащищенной, и картины былых страданий всплыли в моей памяти.

«Что вам угодно? – резко заговорил он. – Разве в этот час ходят в храм? Вы похожи на искательницу приключений».

«Сжальтесь, – бросилась я к его ногам, полагая, что в храм Божий удобно обращаться в любое время, – я пришла сюда издалека, вдохновленная благочестивым рвением; если это возможно, умоляю исповедать меня, а когда совесть моя будет перед вами чиста – судите, достойна ли я предстать пред священным образом, что хранится в вашей смиренной обители».

«Все же теперь не время для исповеди, – несколько смягчился монах. – К тому же, где вы намерены провести ночь? У нас негде вас поместить, лучше бы вы пришли утром».

Я стала приводить в оправдание все доводы, помешавшие мне это сделать. Ничего мне не ответив, он ушел отчитываться перед настоятелем. Через несколько минут я услышала, как отпирают дверь, и сам настоятель вошел в лачугу садовника, приглашая меня в храм. Считаю необходимым дать вам представление об отце Рафаэле. В ту пору ему было пятьдесят, но на вид нельзя было дать больше сорока: высокий, худощавый, с кротким одухотворенным лицом, прекрасно говорящий по-французски, хотя и с легким итальянским акцентом, галантный на людях, однако дикий и свирепый по нраву – в чем вы еще не раз будете иметь случай убедиться.

«Дитя мое, – ласково начал он, – хотя время сегодня неподобающее и не в наших обычаях принимать в столь поздний час, я все же выслушаю вашу исповедь, и мы подумаем о том, как вам поблагопристойнее провести ночь, чтобы завтра с утра предстать пред святым образом, что хранится в нашей обители».