У зла нет власти - Марина и Сергей Дяченко

– Хорошо.

– Ты умеешь укреплять стены? Щиты?

– Мне не приходилось…

– Лечить-то ты точно умеешь. За тяжелые раны не браться, только легкие – так, чтобы воин мог сразу вернуться в строй.

– А тяжелораненые пусть погибают? – не удержалась я.

Гарольд наконец-то обратил на меня взгляд.

Мы разговаривали перед воротами замка; на восток, вдоль берега, уходил последний караван беженцев. Уезжали женщины и дети. Я узнала мать Гарольда, она подсаживала на повозку каких-то рыдающих девочек. Потом наклонилась, чтобы подсадить мальчика – я узнала маленького Елена. Теперь он одет был просто, как все дети, меча при нем не было, но, когда бабушка попыталась водворить его на телегу, Елен вырвался и кинулся к отцу.

– Оставь меня! Я буду сражаться!

Канцлер, будто не слыша его, бубнил про морской путь, который, мол, легче и дешевле; седоусый и сгорбленный начальник стражи велел ему заткнуться. Высокая женщина в темном платке догнала мальчика и схватила его под мышку; я с трудом узнала жену Гарольда, которую видела всего несколько раз. Что-то втолковывая на ходу, женщина несла сына обратно к повозке; Гарольд посмотрел на них – и потом на меня. В свете полуденного солнца лицо его казалось серым.

Мы все погибнем, говорили его ввалившиеся воспаленные глаза. Но мы будем сражаться до последнего.

Я потупилась. Может быть, в глубине души Гарольд надеялся, что кто-то потом напишет об этом сражении героическую песню; он не знал того, что знала я. После поражения некому будет петь. Королевства не станет.

– Хорошо, я буду лечить, – еле слышно согласилась я.

– Постарайся вспомнить все, что знаешь и умеешь, и хорошо отдохнуть. Они будут тут послезавтра с рассветом.

– Гарольд…

– Что?

– Ты когда-нибудь видел эту книгу?

Вокруг толпились посыльные, каждый со своим срочным делом, грохотал наспех склепанными латами начальник ополченцев, расталкивал всех комендант. Караван тем временем тронулся. У Гарольда не было ни секунды, чтобы попрощаться со своей семьей, а я совала ему под нос уродливую книжонку, при свете дня совершенно невзрачную. Стоило ли удивляться, что он с раздражением оттолкнул мою руку?

– Хватит. Хватит докучать мне глупостями!

И, отстранив плечом ополченца, зашагал к каравану.

Свита побежала за ним. Я осталась стоять, опираясь на посох. Мимо проплывали повозки, рядом шли мужчины, самые храбрые пытались шутить. Я видела, как Гарольд догнал повозку, на которой ехали его родные, как обнял жену и мать. Сын бросился ему на шею, а дальше их заслонила от меня толпа.

В тени опрокинутой, лишенной колес телеги меня ждал некромант – черный на черной земле, скрючившийся по-птичьи. Не говоря ни слова, я вскарабкалась на пыльный валун. Максимилиан поднялся. Наши ладони соприкоснулись.

– Все имеет изнанку…

Я увидела, как его лицо превратилось в мое, и шагнула вперед.

На изнанке воняло. Туман стоял по пояс, в сплетении цветных волокон шли люди, и удивительно было, как у них не спутываются ноги. Нитки между уходящими и остающимися рвались с треском. Звук был негромкий, но от него хотелось зажать уши.

От книги в моей руке по-прежнему тянулась красная нить. Мы с Максимилианом уцепились за нее одновременно; нитка провела нас несколько шагов по направлению к замку и снова пропала в общем клубке, и выдернуть ее оттуда никак не получалось.

Я зацепилась ногой за какую-то петлю и упала в туман. Поднялась, отряхиваясь, пытаясь отдышаться. Люди на изнанке были изможденные, белые, они шли, будто не замечая меня. В какой-то момент мне показалось, что они мертвые – ходячие мертвецы…

– Выходим, – сказал Максимилиан, и я была ему благодарна. Секунда – мы снова стояли под солнцем, грохотали в отдалении колеса, кричали люди, плакал ребенок…

– Лена!

Я обернулась. Принц Александр, которого все Королевство считало сыном Оберона, тоже изменился и постарел.

– Ваше высочество, – я поклонилась.

– Кто это с тобой? Некромант?!

Максимилиан криво улыбнулся:

– Доброе утро, принц.

Я торопливо встала между ними. Не хватало еще здесь выяснять отношения.

– Ваше высочество, – я смотрела принцу в глаза, – принцесса Эльвира уехала?

Принц посмотрел мне за спину. Я обернулась. Рядом с Максимилианом стояла принцесса, на ней было ярко-бирюзовое, кружевное, вызывающе праздничное платье.

– Добрый день, маг дороги. Мы видели тебя вчера, но ты не подошла поздороваться.

– Простите, – сказала я. – Дело в том…

Эльвира не изменилась. По-прежнему молодая, по-прежнему блестящая, она смотрела на меня знакомым снисходительным, чуть презрительным взглядом. Бирюзовое здорово шло к ее голубым глазам; у меня мелькнула сумасшедшая мысль: уж она-то никогда, ни при каких обстоятельствах не могла забыть Оберона! Она его когда-то предала, а он простил. Такие вещи не забываются.

На ходу пытаясь обуздать надежду, я протянула принцессе книгу:

– Вы не знаете, что это? С ней должно быть что-то связано… Что-то важное.

– Вы нашли странное время, чтобы совершенствовать знания, – принцесса взяла книгу со снисходительной брезгливостью. – Это дохлая книга-оборотень, она умела превращаться в четыре… даже, кажется, в пять разных томов. Чаще всего она превращалась в «Чердак мира», детский учебник, по которому и меня когда-то учили. Где вы взяли эту рухлядь?

– В кабинете Оберона, – вырвалось у меня.

Некромант возвел к небу глаза. Я, не отрываясь, смотрела на Эльвиру. Она чуть нахмурилась; на короткое мгновение мне показалось, что вот сейчас, сейчас-то она вспомнит…

Эльвира сделала вид, что ничего не расслышала. Зато принц решил показать образованность:

– Оберон – это что-то из истории?

Я чуть не заплакала.

Людоеды встали лагерем в стороне от замка, в порту. Я оробела, увидев их так близко – и в таком невероятном количестве. В какой-то момент чуть не повернула назад: возможно, Максимилиан был прав. Он терпеть не мог Уйму и, по-моему, до сих пор его боялся.

Дымили костры, сложенные из порубленных заборов. В щелях мостовой торчали воткнутые в землю кривые клинки, пики, вилы. Палатки из разноцветных шкур стояли посреди дворов, людоеды осваивались в покинутых домах. Они безо всякого стеснения примеряли забытую одежду: кто повязал голову женской шелковой рубашкой, кто натянул на мощные плечи полотняный кафтан, оторвав для удобства рукава, кто расхаживал в хороших кожаных сапогах с железными подковами. Портовые улочки, площадь перед главным причалом выглядели незнакомо и дико; я шла – и чувствовала на себе нехорошие, оценивающие взгляды.

На кострах жарилось мясо. От запаха меня начало мутить. Проворачивались пики-вертела, скворчала поджаристая корочка, жир капал в огонь, и капли его сгорали на лету. На меня смотрели, прищурившись, утонувшие в бороде глазенки – много глаз, голодных, стосковавшихся по человечине.

Я повыше подняла посох. По навершию пробежала зеленовато-красная молния. Стоявшие поблизости людоеды отвернулись – чтобы тут же, за моей спиной, нервно сглотнуть слюну.

Оберон научил их, что есть человечину нехорошо. Но Оберон теперь забыт – кто или что удержит этих огромных, волосатых, хищных островитян от привычного занятия?

Шатер Уймы стоял перед главным причалом. У входа скучал, поигрывая костяной рогаткой, стражник с бородищей до пупа. Из бороды и кожаных штанов состояло все его одеяние.

– Король у себя? – спросила я, сжимая посох. – Уйма Первый Вегетарианец?

– Ты парень или девка? – Бородатый почесался.

– А тебе что за дело? – ощетинилась я.

В широкой ухмылке борода его раскрылась, как веер.

– Знать надо. Вот. Всегда надо знать.

– Уйма! – позвала я, повысив голос.

Из шатра никто не вышел. Бородатый спрятал рогатку за пояс и пошел ко мне, шевеля волосатыми пальцами:

– Знать, ага. Вот. Всегда надо.

Я направила посох ему в грудь, надежно укрытую бородой, и щелкнула тонкой молнией. Жесткие волосы задымились, людоед на секунду остановился, посмотрел на меня с удивлением – и вдруг протянул лапу, намереваясь забрать посох:

– А ну давай!

Я ударила его почти всерьез, он отлетел, отброшенный толчком, и взвыл, но не жалобно, а яростно. Тут же площадь вокруг шатра оказалась заполнена народом: людоеды стояли бок о бок, их голые плечи лоснились, и жилы вились, как змеи, по толстым рукам.

– Мясо! – ревел бородатый, отряхивая с груди паленые волосы. – Мясо!

Толпа ответила ему ворчанием в десятки глоток. Я приготовилась биться не на жизнь, а на смерть, но тут полог шатра откинулся, и наконец-то появился Уйма. Таким разъяренным я его никогда не видела.

– Жритраву! – От звука его голоса людоеды, кажется, присели. – Корососы, порву, нишкни всем!

Конец ознакомительного фрагмента.