У зла нет власти - Марина и Сергей Дяченко

В этом месте своего рассказа Максимилиан сделал паузу, как бы для того, чтобы хлебнуть компота. Но я-то видела, как у него дрожат пальцы. Он, конечно, не рассказал всего, но, зная Максимилиана, я примерно представляла, что там случилось.

Максимилиан до ужаса боялся покойников. И стыдился этого страха. Будучи пятнадцати лет от роду, он напился пьяным (в его рассказе упоминалась какая-то таверна, куда некромант заглянул перед операцией на кладбище). И так, залив глаза, явился колдовать на могилу. Уж не знаю, получилось у него что-то и могло ли получиться вообще, но Оберон успел, как всегда, вовремя.

– Мы славно поговорили, – сказал Максимилиан, ставя на стол кружку из-под компота. – Он меня… убедил, что в этом Королевстве – он главный… Я и раньше это подозревал, – некромант печально улыбнулся. – Он, вообще, такой… Ты права, он великий король.

Мы замолчали. Сидя в замке, выстроенном драконом, над остатками ужина, приготовленного пауками, мы оба думали об Обероне. О том, как много он для нас значит – для нас обоих, оказывается. И о том, что его больше нет.

– Что было дальше? – спросила я наконец.

– Дальше много всего случилось. Я-то после встречи с Обероном сидел у себя в замке… отдыхал, – Максимилиан вздохнул. – Наладил себе шпионскую сеть… из летучих мышей в основном, они, правда, бестолковые, но кое-какие новости до меня доходили. Оберон уехал в гости к принцу-саламандре и его семье. А начальник стражи прохлопал ушами принца-деспота, и тот сбежал из тюрьмы. Хватились, стали ловить, искать. Гарольд даже меня к ответу потребовал. Я ему объяснил, что я тут ни при чем. Воля Гарольда – он бы придрался, очень ему не нравится, что я некромант. Но, видно, Оберон ему не велел меня трогать… А потом…

Максимилиан плотнее сплел руки на груди. Насупился. Огненные шары отражались в его черных глазах.

– Я сам до конца не понял, как это случилось. Я ведь сидел в замке, выращивал семечки правды, практиковался в магии… понемногу. А потом прилетаю в город и вижу – все изменилось. Все. Ходят слухи о Саранче, которая разоряет далекие земли, но вроде бы все ближе. И никто не помнит Оберона – как будто его не существовало.

– И ты…

– Я поначалу решил подождать. Мало ли, может быть, Оберон сам все это и устроил.

– Очень мудро, – в голосе моем звучала желчь.

– Ты полагаешь, я должен был ходить, как городской сумасшедший, по улицам и кричать во все горло: «Вспомните Оберона! Вспомните вашего короля!»?

– Дальше.

– Чем ближе подходила Саранча, тем страшнее делались слухи. Гарольд посылал разведчиков, они не возвращались. Гарольд вспомнил наконец, что он маг, отправился на разведку сам и, вернувшись, призвал на защиту города всех, способных держать оружие… Но разные люди, которым удалось увидеть войско Саранчи хотя бы издали, сходятся в одном: одолеть его невозможно.

– Гарольд тоже так думал, – сказала я осторожно. – Но людоеды Уймы… Пополнение, которое привел принц-деспот… Ополченцы…

– …по-твоему, что-то изменят?

– Не знаю, – призналась я. – Замок все-таки укреплен… Пусть в чистом поле Саранчу никто не побивал – стен на ее пути пока не встречалось?

– Ты доела? – деловито спросил Максимилиан.

– Да, – я посмотрела на пустую тарелку, перемазанную вареньем. – А что?

– Ты должна увидеть эту Саранчу. Они идут ночами, днем отдыхают… Сейчас они снялись с места. Первый переход из тех трех, что им остались до города.

Я повернула свой посох навершием на запад.

Оттуда напирала, как горячий ветер, не опасность даже – смерть.

Глава 5

Саранча

Черная птица неслась, почти не шевеля крыльями, и по ее перьям скатывались синеватые искры.

Я научилась не отставать. Ветер драл лицо, будто наждаком, слезились глаза. Я летела, вытянувшись в струнку, прижав посох к груди, чувствуя, как молниеносно сменяются пласты теплого и холодного воздуха. Мы пролетели над широким лугом, над полоской степи, где белели камни и лошадиные черепа, потом начались пески. Я смотрела ночным зрением, и хорошо, что луна окончательно утонула в облаках. В полной темноте мне открывались застывшие гребни песчаных холмов, серые, коричневые, как на очень четкой старинной фотографии.

– Далеко… еще?

Могла бы и не спрашивать. Ветер свистел в ушах, унося назад мои слова и слезы, сорвавшиеся с ресниц. А Максимилиан в облике черной птицы не умел разговаривать. Надо и мне научиться оборачиваться чем-то летающим… Хоть драконом… Хоть соколом…

В свист ветра вплелся теперь другой звук. Я повертела головой, пытаясь понять, что это. Сбросила скорость, позволяя Максимилиану унестись вперед… Хоть бы не потерять его в этом черном небе.

Звук… будто глухой рокот. Я с разгону приземлилась в дюну – с виду мягкая, она оказалась тверже дерева. И очень холодная.

И она дрожала.

Вся земля содрогалась. Гребни дюн медленно оплывали, хотя здесь, внизу, царило полное безветрие. А земля дрожала, издавая тот самый глухой звук: уммм… уммм…

Я снова поднялась в воздух, на лету стряхивая песчинки. Мой посох будто прирос к ладоням. Впереди, на горизонте, струился воздух. Я посмотрела обычным зрением; это было зарево!

Вернулся Максимилиан, принялся кружить надо мной, призывно каркая, требуя, чтобы я летела вперед. Будь я одна – наверное, вернулась бы. Но оказаться трусихой в глазах Максимилиана не соглашусь никогда в жизни.

Мы снова полетели. Снова засвистел ветер. Мое лицо горело, я чувствовала, как скатываются капли по спине, как прилипает к коже рубашка. Ну, маг дороги, держись, и не такое в жизни видывали…

Нет. Такого – не видывали.

Зарево становилось все ярче. Скоро я различила отдельные огни… они шагали. Это были факелы, светильники, каждый величиной с огромный костер.

Земля дрожала, этот грохот поглощал теперь все звуки. Можно было говорить, кричать – внизу все равно бы не услышали. Огни тянулись во все стороны – направо, налево, вперед, сколько хватало глаз. Вся пустыня светилась, рокотала и шла – медленно, шаг за шагом, повинуясь неторопливому ритму, неуклонно, неудержимо.

Я поняла, что сейчас упаду. Огни были уже прямо подо мной; меня будто тянули за щиколотку вниз, желая сдернуть с неба. Резко закружилась голова, огни бросились навстречу. Я вцепилась в посох, силой воли замедлила падение – балансируя, будто на проволоке, будто снова разучившись летать.

Я зависла на высоте, наверное, пятого этажа. Подо мной шли, грохоча пластинами, панцирные твари, похожие одновременно на быков и огромных гусениц. Сверху я не видела, сколько у них ног; спины их, высокие костяные горбы, покачивались, в седлах восседали всадники, одинаковые, будто размноженные на ксероксе. У них не было шеи: круглые, чуть приплюснутые головы вырастали прямо из широких плеч, и за спиной у каждого было оружие. Их факелы были похожи на шагающие костры. В свете пламени блестели иззубренные лезвия, острия, пики, волнистые клинки, трехгранные иглы. Я поняла, что сейчас упаду сверху прямо на голову какому-нибудь варвару, и в этот момент меня заметили.

Ритм похода не сбился ни на секунду. Вместо макушек я увидела запрокинутые к небу плоские лица. В грохот шагов вплелся радостный вопль, сорвались с плеч арбалеты, в меня нацелились одновременно десятки стрел; не успев опомниться, я рванула вверх – свечкой.

Они успели выстрелить – в то место, где я висела мгновение назад. Я рвалась, как пробка со дна, вверх, вверх, и море огней подо мной становилось все более тусклым. Костры факелов превратились в огоньки, потом в искорки. Пустыня подо мной светилась от края до края – только на востоке, куда двигалась Саранча, было еще темно…

Я закашлялась, оказавшись в липком тумане. Оказалось, это облако; удирая от стрел, я забралась слишком высоко. Уши мои сразу же превратились в ледышки, в голове шумело, не хватало воздуха. Осталось только потерять сознание – и убить нескольких варваров своим свалившимся с неба окоченевшим телом…

Мне сделалось стыдно. Стыд сменился злостью, а злость наконец-то победила страх. Опрокинувшись в воздухе, я стала снижаться; вы хотели войны? Вы ее получите!

Снова нарастал рокот. Искорки становились огнями, огни росли и росли, пламя факелов рвалось в небо. Тяжело ступали многоноги, покачивались в седлах всадники. Мне навстречу повернулись сотни плоских лиц – они меня ждали!

Клубок огня зародился у меня в животе, поднялся в грудь, по левой руке, как по каналу, перелился в посох. Навстречу взвилась сотня стрел; я ударила в ответ потоком трескучего, злого пламени. Криков не было слышно, все поглощал рокот, но там, внизу, случилось замешательство – несколько всадников вывалились из седел. Я ударила еще раз, метнулась в сторону, уворачиваясь от стрел, и снова ударила. Какой-то многоног встал на дыбы и оказался ростом с трехэтажный дом – я увидела, как месят воздух его тяжелые, с круглыми копытами ноги…

Но Саранча продвигалась, не останавливаясь и не сбиваясь с ритма. Над упавшими сомкнулись головы, плечи, бронированные пластины. Многоноги шли бок о бок, один за другим, никого не волновала судьба сбитых и раненых – их подмяли, растоптали и продолжали идти. Саранча ступала по упавшим товарищам, не испытывая ни страха, ни сожаления, текла, как бронированное стадо, как армия роботов. Я почувствовала себя комаром, бьющимся в лобовое стекло машины…