Одна в мужской компании - Мари Бенедикт

для свадьбы. Оно привлекало внимание к лицу, словно мягкий луч света. Совершенно особенное платье для особенного случая. Оно было идеально!

Мне не терпелось увидеть реакцию Фрица. Выйдя в уединенный салон у гардеробной, где мама и Фриц удобно устроились в креслах, украшенных ручной вышивкой по шелковой обивке, с бокалами шампанского в руках, я замедлила шаги и торжественно предстала перед ними.

Фриц оглядел меня, и на его лице появилась довольная улыбка. Его глаза задержались на моей груди — так долго, что в присутствии мамы мне это показалось даже неприличным.

— Так что скажешь? — спросила я и покружилась на месте, чтобы отвлечь его внимание от моего бюста.

— Весьма эффектно, ханси.

— Это то, что нужно, — объявила я и взглянула на маму. Даже она, похоже, одобряла мой выбор.

Фриц встал и подошел так близко, что я почувствовала его горячее дыхание.

— Довольно мило, Хеди, но это не то, что нужно.

— Как ты можешь так говорить, Фриц? — возразила я, бросая на него кокетливый взгляд. Отошла подальше и покружилась еще раз: — Разве не идеально?

Он протянул ко мне руку, и на мгновение я подумала, что он хочет притянуть меня к себе и поцеловать. Но его пальцы крепко сжали мою руку у плеча, и он проговорил со злостью, тихо, так, что слышала его только я:

— Это платье не подходит. Ты примеришь другие.

Я попятилась от него, едва не споткнувшись по пути, и скрылась в гардеробной. Фриц угрожает мне?

Вся дрожа, я молча ждала, когда помощница портнихи отколет булавки, которые удерживали на мне греческое платье. Она сняла с вешалки новое — очень необычное, черно-белое, с набивным рисунком, — и накинула его на меня. Я взглянула в зеркало. Платье оттеняло мои волосы цвета воронова крыла и бледную кожу, но резкие формы и геометрический рисунок показались мне более подходящими для светского приема, чем для свадебного наряда невесты. Но позволено ли мне будет хотя бы высказать эти соображения? Осмелюсь ли я? Во мне боролись противоречивые чувства. Я не хотела вновь услышать этот тон в голосе Фрица или почувствовать, как его пальцы впиваются мне в руку, но и не готова была идти на любые жертвы, включая выбор свадебного платья, ради сохранения мира.

Уже не кружась и не замедляя шаги, я вышла в салон, чтобы предстать перед судом Фрица. Увидев меня, он вскочил на ноги и потянул маму за руку, чтобы она тоже встала.

— Мы берем это, — объявил он, не интересуясь ни моим мнением, ни маминым. Мама увидела, как вспыхнули у меня щеки, и покачала головой. Очевидно, ни о каких спорах не могло быть и речи. Особенно после той сцены, которую она только что наблюдала.

— Оно прекрасно, — сказала я, стараясь подавить злость на него за недавнюю резкость и думать лишь о том, с каким восхищением он смотрит на меня. Так ли важно, какое платье на мне будет? Ведь главное, чтобы не сорвался мой брак с Фрицем, который обеспечит мне безопасность и защиту.

Повернувшись к зеркалу, я попыталась увидеть себя глазами моего жениха — такой, какой он хотел меня видеть. В этом наряде я действительно выглядела неотразимо. Я поймала в зеркале взгляд Фрица и кивнула, соглашаясь с решением.

После примерки платья Mainbocher мы оставили маму в отеле и немного прогулялись по знакомым садам Тюильри, к северу от Вандомской площади. Здания, окружавшие восьмиугольную площадь, с арочными окнами на первом этаже, обрамленные пилястрами и декоративными колоннами, поразили меня своим величием, и Фриц с удовольствием рассказал историю Вандомской колонны, возвышающейся в центре площади. Эта колонна — больше сорока метров в высоту, построенная по образцу знаменитой колонны Траяна в Риме, — была воздвигнута в начале девятнадцатого века по приказу Наполеона, дабы ознаменовать его победы. Бронзовая колонна с барельефами на спиральной ленте вызывала нескончаемые споры. И, в зависимости от менявшегося отношения к фигуре Наполеона, ее то разрушали, то возводили вновь, пока в конце девятнадцатого века не восстановили окончательно.

— Вот так — правители и политические движения приходят и уходят, а власть денег всегда остается неизменной, — сказал Фриц, будто бы подводя итог. Однако это заявление, по всей видимости, отражало и его политические убеждения, а власть, как мне казалось, была для него самоцелью.

Мы прошлись мимо роскошных магазинов, занимавших большую часть пространства вокруг площади, и задержались перед арочными бронзовыми окнами Cartier. Под золотым предвечерним солнцем драгоценности на витрине так и сверкали, и я залюбовалась одним гарнитуром: серьги, ожерелье и браслет, инкрустированные геометрическим узором из бриллиантов, рубинов, сапфиров и изумрудов. Они были прекрасны, идеальны, и, любуясь ими, я почти забыла о недавней обиде.

— Эти украшения не могут сравниться в красоте с тобой, ханси. С тобой ничто не может сравниться, — сказал Фриц, обнимая меня за плечи.

Разговор вновь зашел о нашей свадьбе: по дороге Фриц принялся излагать свои планы о том, как он намерен организовать праздничный обед после церемонии. Все, что касалось торжества, он решал единолично, безапелляционно указывая на каждую деталь: цветы, платье, музыку, ресторан, еду, список гостей — во всех подробностях, будто сценограф или режиссер. Единственное, о чем Фриц пока ни слова не сказал, — это сама церемония, и я предполагала, что до этого дело еще дойдет. Дома, наедине, мама поначалу недовольно бормотала вполголоса что-то о «неуместном» рвении жениха, взявшегося организовывать свадьбу вместо невесты. Но, проведя больше времени с Фрицем и увидев, с какой почти маниакальной серьезностью он относится к этому событию, она перестала жаловаться. Теперь она не только сама не осмеливалась возражать, но и меня от этого предостерегала.

Единственной частью плана, по поводу которой я все же вставила свое слово, был список гостей. Фриц настаивал на том, чтобы пригласить не только представителей высшего общества, вроде датского принца Густава, баварского принца Альбрехта и греческого принца Николая, но и ведущих политических деятелей, включая канцлеров Энгельберта Дольфуса и Курта фон Шушнига. Мои запросы были скромными. Я хотела пригласить каких-нибудь пять-шесть подруг и друзей из театра и нескольких родственников с папиной и маминой стороны, однако Фриц и в этом мне отказал. Он беспокоился, что места для гостей не хватит. Фриц выбрал для свадебного обеда «Гранд-отель Вены» на Кернтнер Ринг, а там в самом большом зале можно было разместить не больше двухсот человек. Одних только гостей Фрица у нас набиралось уже как раз почти две сотни.

По дороге я спросила, нельзя ли пригласить хотя бы моего театрального наставника, известного режиссера и продюсера