Праздники - Роман Михайлов

Первый кадр фильма. Та осенняя ночь. Пусть камера поползает по мне, как насекомое, покажет руки, волосы. Чтобы зритель смог подглядеть за тем, как жду. Подглядеть за ожиданием чего-то неважного, но навязчивого.

Что происходило? Ничего особенного. Я не спал, лежал на диване с включенным светом, смотрел на часы на стене. Желтые пластмассовые часы с ползающими стрелками. Ждал, когда стрелки нарисуют пять утра и мне исполнится семнадцать.

Оставалось еще полчаса, я вспоминал эту же ночь год назад, два, три… Пытался погрузиться в старые ощущения. Почти никогда не спал перед днем рождения, ждал наступления магического времени – пяти утра. Казалось, что жизнь вокруг должна как-то отметить мое появление. Может, кто-то прокричит на улице, подует ветер, у соседей грохнет на пол торшер. Как бой курантов на Новый год, только необычнее.

И да, год назад в этот момент раздался женский вопль за окном. Высунулся, посмотрел – никого, тихо поблагодарил за поздравления.

Год назад я осознавал себя точно так же, и два года. Ничего не поменялось в восприятии себя и мира вокруг. И если отмотать совсем назад, останется то же самое.

Начал вглядываться вперед, в будущие ночи. Через год я буду таким же: сменятся обстоятельства, но не я. И через два. Появятся иные отблески жизненности, но это не очень важно. А когда наступит лет тридцать восемь, все покроется туманом. Но он не помешает мыслить как сейчас.

Так и думал, пока ждал. Пять утра. Ночь как была застывшей, так и осталась. Никто не поздравил.

Даже не заметил, как уснул, а проснулся от резкого звонка в дверь. Пришла мамина подруга тетя Зоя. У нее всегда вид, как будто вот-вот что-то случится, она наготове. Ей лет сорок пять, у нее выбелены перекисью волосы. И пугающие глаза. Она постоянно вглядывается.

Я вообще не знаю на самом деле… Все эти описания деталей, кому они нужны. Ведь все это надуманное, эти детали вытаскиваются из-под плотно лежащих слоев жизни. Какая разница, какие у тети Зои глаза? Их нужно обрисовать, чтобы ее образ проявился в воображении.

Глаза тети Зои. Можно написать отдельный рассказ с таким названием. Я нервно хожу по коридору, как болезненный маятник, а она зыркает туда-сюда и сквозь зубы шипит: «Вымахал, пахать на тебе надо».

Они с мамой общались странно: курили и молча смотрели в окно на кухне. У тети Зои расстреляли мужа пару лет назад. Рассказывали, как он стоял и не падал, неподвижно смотрел выкатившимися изо лба шарами. Потом сложился и застыл. Он владел несколькими кафешками в городе, ездил по району в черном гробу с бритоголовыми друзьями. У меня, собственно, такой же вид, как у них, только лицо еще детское. Тоже гладкая голова, коричневая куртка под кожу, синие спортивные штаны и белые кроссовки.

Еще у тети Зои не было переднего зуба, она вставляла в дыру между зубами сигарету и так разговаривала. Сигарета торчала изо рта, ее можно было не придерживать пальцами.

Отчетливо помню ту осеннюю ночь. И утро. Мама с тетей Зоей курили на кухне, я подошел, налил воду в стакан, мама замерла, расширила глаза, как будто увидела у меня над головой летающую пенку, подошла, молча обняла. С днем рождения! Тетя Зоя тоже оживилась, спросила, сколько мне стукнуло. Семнадцать. Самый возраст. Для чего? Для начала жизни.

Пошел в комнату, поставил на всю громкость музыку – чудную и пафосную, как для подъема на трибуну, надел черные очки и в одних трусах вернулся на кухню, пританцовывая и дергая головой. Мама сказала, что я клоун и хорошо бы такую работу найти, кого-нибудь смешить. Тетя Зоя добавила, что я как «Модерн Токинг», только отбитый на всю голову. Взял ложку, поднес ко рту как микрофон, начал беззвучно подпевать, изображая лицом сострадание моменту, потом сел на табуретку и ударил по невидимым клавишам. Типа пианино. Они обе улыбнулись, мама сказала, чтобы я шел уже куда-нибудь. Ответил, что хочу пойти в криминал. Что тетя Зоя может посоветовать, исходя из опыта? Думаю видеосалоны крышевать, что для этого надо делать? Тетя Зоя чуть не проглотила свою сигарету, рыкнула, чтобы трусы сначала свои постирал. Спросила, как мне не холодно так ходить. Отопление еще не включили, все кутаются, а я голышом разгуливаю.

Встал в коридоре, между кухней и комнатой, перед зеркалом. И понял, что мне очень хорошо. Я готов слушать эту музыку, танцевать в таком виде сколько угодно, хоть всю оставшуюся жизнь.

* * *

Конец сентября и начало октября – самое холодное время. Отопление еще не включили, по квартире приходится ходить, укрывшись одеялом поверх зимней куртки, кутаться и дрожать. А на улице все сгоревшее, дым в каждом клочке воздуха: ясно, что жгут листья и из-за них так, но кажется, что горят не только они, тлеет вообще все, что раньше видели и чего касались. И где было это «раньше», теперь медленные пахучие перья заснувшего в ознобе существа – уставшей от безделья птицы, проглотившей дома и деревья. Нам хорошо, мы ей снимся как невнятные штрихи. Мы быстро перемещаемся по улицам, а для нее – еле заметно ползаем по мутному сну.

Во дворе, прямо под нашими окнами – там песочница под деревом, – столпились дети. Подошел и не сразу поверил, что это вижу. Вгляделся: неужели такое возможно? Они сделали из песка большой гроб с песочным человеком. Ходили вокруг и играли в отпевание. Подошел, встал с ними. Меня никто не заметил.

Поглядел на них. Серьезные, увлеченные, наверняка все утро лепили. Песок уже не летний, сырой, серый. Что происходит? У одного на веревке качается ведерко, в ведерке дымовуха, он ходит и раскачивает, получается как кадило. Реально, панихида. Вокруг домá, это место видно из всех окон, но никто не наблюдает. Пения никакого нет, только ветер – больше никакой музыки, все немое. Этого не может быть, я что-то не так понимаю.

Этот песочный человек… Возможно, его сделали не дети, а умелый скульптор. У него лицо, правда, без глаз, чуть приподнятые руки.

Огляделся по сторонам – у всех печальные лица. Сказал про себя, что не могу в это поверить, повернулся в сторону станции, и как только сделал несколько шагов, в груди схватило, внутренние слезы собрались в большую каплю. Я закричал от появившегося невыносимого зуда. Закричал и тут же затих, кто-то большой и невидимый заткнул рот рукой, чтобы