Праздники - Роман Михайлов

той стороны и ой. Если об этом думать, селится тревога, уже не по себе подходить к следующему окошку. Окошки, те, что дальше, тусклые, никто их не протирает. Кривой коридор из дверей-окон: если зайдешь, уже оттуда не выберешься. Окна сами как лес. Скажут потом: нашли тринадцатилетнюю москвичку в лесу. А ведь это просто из-за незнания и любопытства. Не виновата ни в чем. Помнишь женщину с черным лицом? Ну вот. Даже с ней мне пока что проще говорить. Приезжай лучше года через три, я тогда научусь полноценно общаться. А пока привет. Забирай свою маму и уезжай. Три года еще. Привет.

Чужая одежда

В этом месте находятся бывшие заводские общаги, блочные тусклые пятиэтажки. Всего десять, когда-то их покрасили в разные цвета. Сейчас уже все подравнялось, они стали почти одинаковы, а лет сорок назад наверняка блестели как разноцветные воткнутые карандаши. А вокруг мягкая мокрая земля, болотистая, звучащая. Раньше казалось, что по ночам из окрестной темноты доносится пение, кто-то поет песню, и не в одном месте, а со всех сторон. Просыпаешься, прислушиваешься: и правда ведь, такого нет днем.

Прошлый раз шел по тем же дорожкам, с электрички направо, дальше через заброшки. Тогда приблизился к подъезду и увидел, что нет двери, а вместо нее сидят собаки. Протиснулся, поднялся на пятый этаж. Железной лестницы тоже нет. Она была приварена к крыше, стояла на случай пожара, чтобы, если полыхнет, вылезти наружу. В одну ночь ее спилили, снесли вниз, погрузили на тележку и увезли на металлолом. Дверь в подъезд тоже. Как не стало двери внизу, на этажах поселились медленные люди в потрепанных шубах с большими сумками. Коридоры длинные, в конце окна и неработающие батареи. Люди стали туда заплывать и застывать до первого света.

Так было пять лет назад. И почему я не мог приехать все это время? Дело не в страхе, а в обстоятельствах. Обстоятельства позволяют отвлечься и не переживать.

Подошел к двери, не смог попасть ключом в замочную скважину, задрожали руки и глаза. Еще раз и еще раз. Когда открыл, все внутри онемело, во рту появился мятный привкус, как от конфеты против укачивания.

Все сырое и тихое. Шторы плотно задернуты, грязный подоконник, проваленный бордовый диван, сползшие желтоватые обои, на стене замершие часы. Все так, как раньше, только спокойнее.

И внутри, и в окне всё в дырах и следах. Вышел в коридор. Он длинный, на нем квартиры – как зерна на стебле. Только уже, наверное, никто не живет, иначе слышались бы голоса. И там, в самом конце, человек в оранжевой одежде с длинными рукавами, некий Пьеро. Увидел меня и начал читать пятый псалом нараспев – звучно и красиво. Нет, конечно, это просто галлюцинация, такого быть не может. Нет там никого, только пробивающийся тусклый свет.

Коридор расступился и засиял.

Спустился на четвертый этаж, постучал. Тетя Зоя открыла, уставилась, поморгала, разглядела, раскрыла страшный рот и без звука широко проговорила мое имя. Это ты? Да, я. Заходи. Ни о чем не надо меня расспрашивать, и я тоже не буду. А потом – на тебе одежду, новый спортивный костюм, недавно купила, никто не носил, не ходить же как с дороги, надо удобнее одеться. Я отказался, она снова повторила то же самое. Новый спортивный костюм, можно и днем ходить, и ночью в нем спать, он мягкий и теплый.

Первая ночь.

Часа в два начался жуткий ветер. У меня окна так стоят – когда все это случается на улице, в комнате шипит и свистит, и кажется, что кто-то орет на ухо. Спишь в грохоте и тянущемся вопле. Вообще, я привык. Надо зажаться, переждать пару часов, все стихнет или потеряется.

Такая картина. Лежит скрюченный человек, а над ним нависает вопящее растекающееся существо без рук и ног.

Когда все затихло, я увидел сон. Мы с мамой договорились встретиться в универмаге. Ходил по магазину и не мог ее найти. Ждал. И в один момент понял, что она никогда не придет. Этот момент сжался и вырвался как резкий ужас. Ужас выстреливает, как жидкость из шприца. Рядом стоят врачи, улыбаются, держат шприц, стучат по нему ногтем, спрашивают: «Ну что, готов?» – да, готов, – тогда вот. Стреляют струей кошмара в воздух.

Дернулся, вскочил, узнал то старое пение. Ночная природа издавала те же звуки, что и пять лет назад, и двадцать пять. Это и пугает, и успокаивает. Складывается впечатление, что природе человек совсем безразличен: что бы этот человек ни делал, у нее остается одно и то же мнение о нем и звучание. Или когда кто-то умирает. Как природа реагирует? Никак. Как будто этого кого-то никогда и не было. Могут быть исключения, конечно. Взрыв атомной электростанции или выброс аммиака, не знаю чего еще, какого-нибудь химического пара, мешающего деревьям дышать. А в остальном – человека как бы и не существовало. Сдох и сдох. Хотя нет, наверняка у природы есть сострадание к людям, просто оно не выражено так, как принято у нас. Не обязательно ведь птицам кружиться вокруг окна и стонать, можно по-другому выразить свое отношение, тем же молчанием.

Долго не мог уснуть, покачивался под доходящие звуки. Уже было часов пять утра. Внезапно услышал.

Я не умер, меня мама прячет, чтобы на войну не забрали.

Он сидел на том конце дивана и смотрел. Хоть и темно, но все видно. Как это услышал, я сразу дернулся и прижался к стенке. Если призрак – он рассеется, если сон – то сейчас что-нибудь изменится, зайдет кто-то еще или перенесусь в другое место. Но ничего не поменялось, он остался сидеть так же, глядеть черным лицом. Глаз не видно, только провалы в голове: когда света нет, так всегда.

Как тебе моя одежда? Носи, если хочешь, мне она незачем.

А тетя Зоя сказала, что это новый спортивный костюм, она его на рынке как-то купила, а он не пригодился.

Нелепая такая пауза, смотрим друг на друга: я на покойника, а он на меня. Я жду, когда он исчезнет, а он ждет непонятно чего. Он исчезнет, я спишу все это на сон, утром расскажу тем, кого встречу: мол, так и так, видел его во сне, он сидел на диване и говорил.

Ну, давай, растворяйся в комках темноты. Как будто тебя и не было, это просочилось сквозь сон – я открыл глаза и еще не