Защита - Станислав Хабаров

Когда-нибудь все окажутся в океане общей судьбы. Ах, не смешите, мало вам собственных бед, вы озабочены общей судьбой. Масштабами мира и Вселенной. А почему бы и нет? И как всеобщей судьбой не озаботиться?

Мы на затерянной планете, среди осколков несущегося межпланетного вещества, с прогнозом губительной эволюции светила. О, люди, откройте же, наконец, глаза! Одумайтесь, объединитесь, выработайте правила, способствуйте тем, кто обдумывает путь в темноте. Уважайте знания. Опиум понадобится лишь в агонии, когда останется прошептать: всё.

Красота спасёт мир. А может, любовь? Любовь во всём вокруг присутствует. Любить склонны даже осьминоги. На самом деле у осьминога не восемь, а девять ног. Девятая – гектокотиль – особая, по сути, это осьминожий половой член в виде щупальца. Восемью щупальцами самец придерживает самку, а девятым входит в неё, и не в силах расстаться, нередко, отрываясь, остаётся в ней. Но для него это не трагедия: у него вскоре отрастает новый гектокотиль. У осьминогов-аргонавтов он даже в принципе автономен: отрываясь от мужской особи, самостоятельно разыскивает самку и, найдя, вступает с нею в интимную связь. Природе, наверное, неважно «как?», и существуют разные способы. Важно, чтобы семя попало в плодотворную почву.

И акулы способны любить. Акулы в жизни жестоки. Зародыши тигровых акул начинают пожирать своих братьев и сестёр ещё в утробе матери, но и акулы не лишены любви. Даже избыточно. Акульи брюшные плавники преобразовались в орудия любви, в два пениса-класпера. И не дай бог стать акульим предметом любви. Ласкаясь, они кусаются и могут партнёршу загрызть.

По-крупному речь теперь идёт о кафедре с неизбежным выводом: «Не поддавайтесь амбициям, складывайте усилия». Так утопить или спасти?

Не просто выступить. Куда ему со своим копытом? В зале – умницы, они вмиг взнуздают и подкуют. Меня, тебя, любого из копытных, хотя бы черта самого. Необходимо решать. Не второпях, не со спанталыку. Холодно. Но из окопа только стоит высунуться, и разом вверх тормашками полетишь. Да и ему жаль не идеи, а изюминки расчёта. Может, сойдёмся? Ну, хорошо, вам идея, а мне одна изюминка. Работа должна быть качественной-привлекательной, и высшим классом в ней – присутствие изюминки расчёта. Её парадоксальностью и оригинальностью подтвердится качество. В защите, видят, всё добротно, но изюминка маркой на конверте. А без неё не стоит даже огород городить. Да и кому нравятся зануды, успешно выдолбившие тему? Да и успехом занудство по большому счёту не назовёшь. И можно безнадежно себя и других уверять, что всё хорошо.

Существуют правила, и следует поступать соответственно. Как на эскалаторах: «Стойте справа, проходите слева, не останавливайтесь». Он должен поставить жирную точку над «i». Обязан. А что за этим? Другим решать. Он – не пифия. «Чёрт не выдаст, свинья не съест». Была не была!

Мокашов поднял руку.

– Разрешите…

Теперь все взоры обращены к нему: за кого он? За белых или за красных?

– Я человек здесь, по сути, случайный, но не могу не сказать…

Общий смех в зале.

«Смех – это, в общем-то, хорошо, но не до смеха сейчас. Необходимо ситуацию переломить. Из загашника, из тайников памяти, из тщательно охраняемых глубин достать своё, остроумное, сокровенное, полное смысла и значения. Способное поразить. Свою изюминку, чудо из чудес, рассматриваемое, как парадокс и приключение. Оно и есть откровение, сошедшее на тебя в одну из редких божественных минут. Таких минут бывает в жизни одна-две, если повезёт. Увидеть чудо дано не всем, но его оценят. Без этого и изложенная идея – нешлифованный изумруд.

Изложение не потребует много времени. Труднее убедить себя и всех в заслуге защищающегося».

– У вас всё?

– Всё.

Он сел и был собою недоволен: скомкал, не успел толком изложить. Но заулыбались члены совета, значит, всё-таки угодил в цель, хотя и не в самый центр, а рядом с ним. Потом скажут, что выступил он неплохо, скажут некоторые. Но с этого самого момента телега защиты покатилась дальше без особых помех и сама собой.

Глава 11

Когда, наконец, окончательно стало ясно, что дело идёт к концу, Мокашов подумал о банкете. Пригласят ли? А если пригласят, то одного или с женой? В зале там и сям знакомые лица. Были и подхалимы с кафедр, которые считали обязанностью поприсутствовать; были соискатели и аспиранты, у которых свои защиты впереди; но кроме них были и знатоки, по неясным мотивам уважающие степени и звания, были и в институте неизвестные.

Впереди сидел Теплицкий, сбоку Люба в такой прозрачной кофточке, что сквозь неё бретельки видны. С Любой всегда легко. Она прозрачна, как кофточка, бесхитростна и абсолютно ясна каждому. Она охотно смеётся и поощряет шутки. Хотя не все шутки Любой бывают поняты, зато она безошибочно чувствует тон. Спрашивала, не стесняясь:

– А почему вместо бронеямы говорят «на синхрофазотроне»?

– Да, раньше говорили: кто там в лавке остался? А теперь: кто у синхрофазатрона?

– Тебе какой-то дебил позвонил, спрашивает: где ты? Я ему говорю: у синхрофазотрона. А он: а туда можно перезвонить?

С Ингой сложнее. С ней он и сам становился чувствительней, точно босиком шёл по дороге и кололи мелкие камешки. Иногда он не понимал, отчего между ними происходят недомолвки? И потом объяснял их себе неодинаковостью настроений.

Приходил он усталый и говорил:

– Знаешь, кажется, получается.

– Это я уже слышала.

– Да пойми, это совсем не то. А получится, значит, полный успех.

– И это слышала. Об успехе я слышу третий год, и три года тебя не вижу, а вижу спину.

– Помолчала бы. Из-за тебя я стал тупицей.

– Почему из-за меня? Из-за себя.

Они делились с Кириллом, и тот говорил:

– Знаешь, какие женщины нам нужны? Верные, не сомневающиеся, такие, что если умираешь, не сотворив, они бы говорили: не успел, не сомневаясь, что смог бы. Мол, времени чуть не хватило.

А Люба помогала ему.

– Как твои опыты? – спрашивала она.

– Подходят к концу.

– Не сомневаюсь, у тебя всё получится. Я просто уверена. Вид у тебя такой.

– Какой?

– Не смейся. У тебя вид настоящего учёного.

И этого ему достаточно, а с Ингой посложнее. Временами ниточка, их связывающая, казалась слишком тонкой. И точно работали внутри него храповые колёсики и шестерёнки и что-то рвали внутри.

По воскресеньям он звонил Кириллу из автомата, стеклянной будочки на углу. Иногда автомат поступал не по-приятельски: щелкал, сглатывал монету, гудел. Монеты он глотал, как механический попрошайка, но случалось, соединял и бесплатно. А если бросали монеты, барахлил – обижался: «Нельзя же портить минуту, давая на чай».

– Приезжай, – как правило, говорил Кирилл.

– Не могу. Я на привязи.

– В моде беспривязное содержание.

– Не у меня.

Иногда трубку снимали женщины. Иногда голос казался знакомым, похожим на Любин. И это не удивляло. Порочность была даже в Любином лице. «А что для неё отношения? – думал он. – Как выпить стакан воды».

«Я верю в чистую любовь и непорочное зачатие, – повторял Кирилл. – Все мы произошли от рыб». Но это только слова. Порой ему кажется, что у него интимные отношения и с моей женой. Кирилл по-дружески спрашивал, как бы советуясь: «А что, если женщина холодна в постели? Как быть?» А он не знал, только догадывался, о ком это он. Но так похоже на холодность его жены, хотя всё это домыслы. Не было оснований так считать, и он отвечал тоном всезнайки: попробуйте, чтобы она задавала темп».

Нет, не хотел он знать о Кирилловой личной жизни. Возможно, у него всё просто и в порядке вещей. Его преданные пассии в разгар самых тесных отношений не раз на словах сами предлагали себя ему. Но у нас общая цель. Мы коллеги, занимаемся дроблением. Хотя он числится у шефа, а Кирилл у Левковича.

Левкович же, как Мидас. Чего не коснётся – золото. Даже с дроблением. Дробление – всего-ничего в перечне тем. Есть волны сжатия и волны разряжения. Интерференция – сложение их и приводит к дроблению. Оболочка гранаты-лимонки разлетается не по насечкам на корпусе. Наоборот. Сложение-вычитание волн дробят её по-своему. Дробление нам на пару с Кириллом. Но место у Левковича почётнее.

В зданиях при атомных взрывах вылетали углы. Задача Кирилла – устроить расчётный взрыв с заданным дроблением. Тема, конечно, не Рио, но всё-таки. И не ради осколков гранаты, есть обстоятельства и поважней. Скажем, метеоритный удар, удар астероида, волновые процессы – и планета разваливается на куски.

У них общая цель. Кумиром им – взрыв, он и эмблема кафедры. Взрывы повсюду и, в первую очередь, взрывы звёзд, теория катастроф Кювье, революции и прочее. Промежутки – лишь паузы накопления энергии. Вселенная – та же кафедра боеприпасов, чревата взрывами. В конце концов, она сама разлетится на осколки. Управляющая её судьбой таинственная тёмная материя разорвёт, и всё начнётся снова, с атомных основ, кирпичиков мироздания.