Защита - Станислав Хабаров

«Засветился чуть осьминог своими хроматофорами, а испугается – и снова станет пепельно бледным». Поражало, что Протопопов предварял взглядом выступавших, словно это был поставленный им спектакль, и он знал наперёд каждый ход.

«А чего волноваться? – думал Кирилл. Защищаться ему казалось легко и просто. – Наиболее эрудирован в вопросе, конечно же, сам защищающийся. Не будь волнения и страха, он вообще был бы неуязвим. История любой науки действительно летопись борьбы, и не идей, а влияний и личностей. И к чему все эти защиты? Они – как парады для армии. Армии нужны не парады, а учения. И вообще всё уже надоело, и скоро ли конец? Интересно, кто приглашён на банкет?»

Когда разговор о банкете зашёл на кафедре, Кирилл заявил:

– Оптимальная стратегия – подпоить шефа и выведать все его планы.

– А ты приглашён?

– Надеюсь, да.

– Могут не пригласить.

– Тогда мы сами заявимся и приведём обслуживающий персонал. Представляешь, явится толпа.

– Ещё умрёт, старичок. Хватит его удар. Придётся поминки справлять.

– Купим ему докторской колбасы и вручим от коллектива.

– Смеёшься, а для того, кто не приглашён – первое предупреждение.

В своём приглашении Мокашов не был уверен. В их отношениях с шефом произошла какая-то перемена. Он даже не помнил, с чего это началось. Дим Димыч перестал приглашать его, как прежде, в комнату кафедры советоваться, пошутить, решить пустячный вопрос. Они начали ходить как бы параллельными коридорами. Теплицкий тоже изменился по отношению к нему. Даже технический персонал кафедры стал относиться суше. И теперь, наблюдая шефа, Мокашов подумал: «А приглашён ли я?»

– Ты приглашён на банкет? – толкнул он Пальцева.

– На банкет? – оживился Пальцев. Недоумение отразилось на его лице. – Какое-то странное приглашение. На защиту и товарищеский чай. Он что меня китайцем считает?

– Плоды местного словоблудия, – кивнул Мокашов, – значит, приглашён.

– Долго ещё?

По роду работы Пальцев привык ко всяким ожиданиям. Правда, защита была ему в новинку и поначалу занимала. Но он не представлял себе её полного масштаба и начал уставать. Выступления, следовавшие одно за другим, были удивительно похожими. Многие обладали к тому же невнятным языком и злоупотребляли техническими терминами, от которых он преднамеренно отвык.

Для журналиста вредна эта техническая абракадабра, – убеждал он себя. – Она притупляет требовательность к языку. Теряется та особенная музыкальность, которой он проверял добротность рождавшихся на бумаге фраз. Хотя он понимал, что диссертация суха собственно идеей, и при защите нужно и пристрастия вложить. Пристрастия, правда, считаются чуждыми науке. «Наука есть наука, и единый путь её – абстракция». Это из Корана.

Его присутствие объяснялось некой необходимостью. Защиты заделались спектаклями, и по Москве поползли слухи о тайном сообществе, ассоциации аспирантов, вершащей праведный суд. Тема в народе обозначилась и требовала разъяснения. Хотя, возможно, это не восстановление справедливости, а чистый садизм. Садисты есть везде, и среди учёных. Те, что ставят, например, только плохие оценки. Форменные крючки. Не станет издеваться над студентом порядочный учёный. Он снисходителен по своей сути, а издевательства – компенсация для крючков.

Попутно Пальцеву хотелось «совместить приятное с полезным» – наскрести данные на литературный портрет. Из здешней публики выделялась фигура Левковича, но она казалась очевидной, а хотелось иного. Вот, например, Севка-аспирант. Скажем, для очерка-портрета рядового фиаско гипернадежд. Нужно с ним поговорить в неформальной обстановке, может, на банкете. Он о нём Мокашова спросил, но тот только рукой махнул: «Рядовая коза аспирантуры. Увлечён глобальными идеями. Смоделировать трехмерный поток, заменить ЭВМ аэродинамическую трубу. Вычислительная аэродинамика – решение с достаточной точностью уравнений, описывающих газовый поток. Полностью их решить пока никому не удалось, сказывается вязкость, турбулентность, и для остального мира выход – в продувках, но не для него, и он бьется над неосуществимой идеей, как рыба об лёд. Задача эта из их общих работ по моделированию входа в атмосферы планет летательных аппаратов с высокими скоростями. Конечно, жизни не хватит для этой цели, но Севка не сдаётся и теперь вводит диалог с машиной, который, как обычно, для него ничем не закончится. Для всех это факт. Но кому-то и на руку. Теперь его фишкой стали административные потуги – объединение парка вузовских машин. И Протопопов ему содействует, и Левкович, хотя и с иной целью – административного подчинения вузовских машин и создания вычислительного центра». Да, сумасшедший аспирант рисуется отдельной темой, и надо с ним переговорить.

Он и Мокашова спросил: «Хотел бы очерк на первой полосе о молодости в науке?», но тот только отмахнулся. Обыкновение технарей: не ищите, мол, всюду логики и справедливости. Они целиком из вашей головы. А мы – зеркальца, отражающие лишь часть окружающего мира. И отразив, стремимся осмыслить эту часть, постигнуть общую взаимосвязь вещей.

Да, часто крохотное мыслящее зеркальце на грани отчаяния. Оно желает объять необъятное, а видит лишь то, что попало в него. А жажда справедливости при этом – эгоизм, желание переделать мир в той степени, в какой шальная частица мира залетела тебе в голову. Дерзай, но только оставь в покое других. Все начинают с этого и сэкономили бы, если б им позволили повторить их жизнь. Идеи твои, пожалуй, не хуже действительного мира, но точно из головы. Но если хочешь действительно сюжет, то присмотрись получше к этой дамочке. Ну, это я тебе скажу, создание… Киллер по сути своей…

Повертев по сторонам головой, он, поначалу спутав, уткнулся взглядом в Любу. Она сидела ближе. «Ангел с порочными глазами, – решил он уже про себя, – хотя ведёт себя совершенно по-обезьяньи: откровенно задрала юбку и почесала ногу, хотя, в целом, ничего».

Протопопова сидела на краю ряда. Пальцев уже знал, что она парторгом на кафедре. А об остальном можно только догадываться. Трудно было прочесть что-то по её лицу. На нём как бы одновременно присутствовали «и да, и нет». Необъяснимое противоречие. Перед защитой с нею здоровались учёные мужи, хотя она была для них совсем из другого мира, и институтов не заканчивала. Так сложились обстоятельства: не доучилась, нужно было работать. Хозяйка кафедры. С виду себе на уме. Чему-то улыбнулась, нахмурилась. Куда она смотрит? Да кто их женщин поймёт?

«Кафедра – моя вселенная, – утверждала Протопопова, убеждая саму себя, – её страна, нуждающаяся в управлении подданными. Кафедра для неё – всё. Она понимала, что это не вечно и просто так кафедру не удержать. Нужен альтернативный вариант, нужна опора, по которой она, как вьющаяся лиана, поднимется ввысь. Она понимала, что для того чтобы строить, нужен строительный материал, и хватит экспромтов на свою голову. Кому нужны лишние приключения? Для приключений найдутся и помоложе. А окружающие с кафедры обречены. Все поголовно».

На кафедре она сыграла свою роль постороннего человека, которому до всего есть дело. С таким хотят поделиться, и он задействован в общении безо всяких на это прав. Он всего лишь человек интересующийся, с ним охотно делятся, и через короткое время он со всеми накоротке и в курсе всего. Он способен держать в себе всю сеть событий, и если завкафедры паучок, то она его сеть. Люди слабы, им хочется поделиться и похвастаться, и он способен выслушать их и оценить. Причём не формально. Он способен выстроить систему и, в отличие от принципов демократии, он демиург-творец. Он способен и разрушить сложившееся. Для этого достаточно его уверенности, и хватит сил. Словом, он добро и зло в одном лице.

«Я научилась равнодушно смотреть на все их выкрутасы. Сквозь пальцы, – думала Протопопова. – Но это поначалу, и в ходе второе действие, и по большому счёту, нельзя никого жалеть».

Она уяснила себе, что время сейчас такое. Для тех, кто на коне. И все вокруг манипуляторы и фокусники, и фейком их разговоры о науке для неё. Их можно ловить, как ловят с ястребом или с крокодилом, которых самих, возможно, после не пожалеют охотники. Она прижилась, пристроилась, но как бывает с ранкой: бинт присох, и пришло время отдирать и не безболезненно.

«Не виновата я, что вы мне доверились. В моих руках теперь ваша судьба. И Севки-аспиранта, которому она сказала, не моргнув глазов, что его задумка уже выполнена в Прикладной математике. Чем повергла его в транс. О Макошове она поделилась с Ингой, сочувствуя и называя его неудачником, и заметку про байкерский экстрим собственноручно доставила на кафедру. А старому дураку Левковичу с его тоской изобретателя имплозии подлила масла в огонь. Он пострадал от собственных обид и готов вернуться в прошлое, зависел и от мнения Института Проблем Математики и Физпроблем, и теперь с ними, как марионетка на верёвочках. Туда она и отправила запрос».