Врачу: исцелись сам! - Владимир Сергеевич Митрофанов

приехали какие-то люди под видом ареста, спрячьте его на даче у знакомых или друзей, выключите мобильный телефон на его имя, променяйте карту. Когда повестка к следователю?

– Еще не получали.

– Хорошо. Еще один вариант: больница. То есть будто бы при аварии получил травму, или уже до этого плохо себя чувствовал, типа был отравлен. Только обязательно уберите данные из справочного отделения больницы. Это несложно.

Тогда-то Гамов и позвонил Борискову. Отдельную палату-люкс можно было выделить без проблем. Только плати. Однако проблемы были с самим парнем. Борискову жаловались на него почти каждый день:

– Пристает к медсестрам! Кате залез под халат, предлагал деньги за секс!

– И она отказалась?! – Борисков в шутку выказал на лице выражение притворного ужаса. Парень точно был неисправим. Старшая медсестра не нашлась, что и ответить:

– Вам, Сергей Николаевич, смешно, а персонал страдает.

– Надо белье под халат надевать, и не провоцировать пациентов.

Девятнадцатилетняя Катя надевала коротенький халат прямо на символические трусики-стринги и лифчик. Все это хорошо просвечивало. И й наверняка нравилось флиртовать с Игорем Гамовым.

– Пусть тогда Мария Николаевна туда ходит, – предложил Борисков и сам расхохотался своему предложению.

Марии Николаевне было уже далеко за пятьдесят, весила она точно под сто килограммов, и у нее абсолютно ничего не просвечивало. Она представляла собой монолитную глыбу и вообще никогда не улыбалась.

Борисков решил сам навестить парня. Постучал, и, не дожидаясь ответа, зашел. В палате грохотала музыка. Игорь Гамов лежал на кровати поверх покрывала в футболке и шортах с закинутыми на спинку волосатыми ногами, смотрел телевизор. От Игоря явно пахло пивом. Тумбочка и столик были буквально завалены явно небольничной едой: чипсы, бананы, гора яблок и прочее. Молодой, здоровый, румяный и испорченный парень. Интересно, насколько. Как он себя поведет себя, если что, в тюремной камере? Кстати, вполне может отдать однокамерникам свои запасы, всех там кормить, и тем прожить. Источник еды ценится в любой ситуации. Впрочем, на маменькиного сынка он явно похож не был. К тому же он был очень коммуникабилен. Вполне может выжить и в тюрьме. С кровати парень даже не поднялся, только звук у телевизора (а это гремело МузТВ) приглушил, но на экран продолжал поглядывать: "Здрас-сьте".

Удивительно, но парень Борискову почему-то не то чтобы нравился, но не вызывал у него раздражения, скорее сочувствие.      В его характере было что-то такое, что всегда в жизни не хватало Борискову, и чему в глубине души он завидовал. Он напоминал ему Давида, приятеля по институту. Хотя Давид, конечно, был особый фрукт. Совести он никакой не имел вовсе. К нему бы очень подошло, пожалуй, определение, которое якобы Ницше дал истинному арийцу: "Насмешливый и беззаботный", хотя Давид вовсе арийцем и не был, да и близко похож не был – темные волосы, карие глаза. Да и что такое вообще есть ариец? Но он мог делать то, что Борисков никогда сделать бы не смог. Помнится, на последнем курсе института отмечали Новый год. Отметили. Потом одной девушке понадобилось уйти. Давид вызвался ее проводить. Она была чуть выпивши, хотя и не слишком пьяна, но и не вполне адекватна. Мужчина с совестью этим бы не воспользовался. Давид же никакой совести не имел и трахнул ее, несмотря на довольно сильный мороз, прямо в телефонной будке. Сейчас и будок-то таких закрывающихся не осталось. Сам Борисков даже физиологически не сумел бы сделать это в будке да еще и зимой, когда на обоих партнерах куча одежды – пока только доберешься до тела, уже все возбуждение пропадет. А Давид вот как-то смог. И еще притом, что это была подружка другого парня, близкого его приятеля, которая продолжала с тем парнем встречаться, но с тех пор уже и с Давидом иногда тоже. А за того парня она позже вышла замуж. Давид на свадьбу тоже ходил. Борисков в такие отношения даже и не пытался вникать. По тем временам в специфику возраста в студенческой среде вокруг происходило какое-то постоянное сексуальное кишение, гормональный переполох. А в этом деле, пожалуй, друзей не было. Он бы свою близкую подругу в одной комнате с Давидом наедине не оставил бы, пожалуй, и на десять минут. Тут уже без обид. Есть такие вещи, которые нельзя делать, чтобы потом не обижаться, типа например, оставить магнитолу или дипломат с деньгами в машине, незапертую квартиру или Давида на десять минут со своей девчонкой.

Если определять их отношения, то Давид был просто институтский приятель. Сказать, что он был друг, как-то язык не поворачивался. В России понимание слова "друг" несколько другое, нежели на Западе. Там словом друг называют любого человека, с которым у тебя дружеские или приятельские, а иногда и просто хорошие отношения. Иногда он вел себя, как казалось Борискову, очень странно и неадекватно. Как-то на практике им поручили отвезти на исследование в другой корпус неврологического больного. Больной был после инсульта, сидел в кресле, говорить не мог. Нужно было спустить его по пандусу. Борисков пошел вниз первым, а Давид застрял наверху, потом вдруг закричал ему: "Эй, Серега, держи его!" Ему не пришло в голову ничего лучшего, как отпустить кресло-каталку своим ходом. Кресло, разгоняясь, покатилось с горки. Борисков на всю жизнь запомнил вытаращенные от ужаса глаза несчастного больного, и то, как он еле-еле действующей ногой пытался как-то тормозить, а коляску из-за этого потащило в сторону, и она едва не перевернулась. Насилу Борисков ее поймал. Это в общем-то было в стиле Давида, и он бы удивился, если бы ему сделали замечание: "А чего тут такого-то?" С этим Давидом они не раз влипали в самые неприятные истории. Куча приключений, по рассказам, была с ним и на военных сборах в Кронштадте. Там Давид там стал курить в строю, а потом послал подальше сделавшего ему замечание коменданта гарнизона: "А ты, на хрен, кто такой вообще?", – что имело опять же серьезные последствия для всех. И все равно его тянуло к Давиду – в нем было то, чего не было в Борискове, – та самая бесшабашность и отчаянное бесстрашие, что в Игоре Гамове. Те черты, которые в самом Борискове начисто отсутствовали. Так однажды во время практики Давид переспал прямо в больнице с чьей-то чужой женой, которая там работала буфетчицей, причем женщина была старше его лет на десять. Ужас заключался в том, что в это самое время, когда те занимались сексом прямо в буфете, Борисков всеми усилиями отвлекал мужа этой самой буфетчицы, который упорно рвался к ней