Неугомонная - Уильям Бойд

Я выскользнула из постели и прошлепала в спальню сына. Он сидел на кровати и раскрашивал картинки в книжке-раскраске, вокруг были разбросаны цветные карандаши и восковые мелки.

Я поцеловала Йохена и спросила, что он рисует.

— Закат, — ответил он и показал мне страницу, всю пылавшую оранжевыми и желтыми красками, на которые сверху словно синяк наплывали фиолетовые и серые цвета.

— Это немного грустно, — сказала я, все еще пребывая не в духе под влиянием сна.

— И вовсе нет, это должно быть красиво.

— А что ты хочешь на завтрак?

— Мамочка, сделай мне хрустящий бекон.

Я открыла Хамиду дверь — сегодня на нем не было новой кожаной куртки, только черные джинсы и белая рубашка с короткими рукавами, сильно накрахмаленная, как у пилотов гражданских авиалиний. В другой раз я бы посмеялась над этим, но сейчас, после моего вчерашнего faux pas,[12] а также учитывая тот факт, что за моей спиной в кухне был Людгер, лучше говорить с иранцем приветливо и вежливо.

— Привет, Хамид! Отличное утро! — наигранно бодро сказала я.

— Опять светит солнце, — монотонно ответил он.

— Да-да.

Я повернулась, приглашая его войти. Людгер сидел за кухонным столом в футболке и шортах, заталкивая ложкой в рот кукурузные хлопья. Легко было догадаться, о чем подумал Хамид — по его неискренней улыбке и скованности — но в присутствии Людгера объяснить что-либо было все равно невозможно, и я решила просто познакомить их.

— Хамид, это Людгер, мой друг из Германии. Людгер, это Хамид.

Я не представила их друг другу накануне. Вчера я сперва отвела Людгера в квартиру, усадила его в гостиной и только после этого продолжила — не без трудностей — занятия с Хамидом. После того как я закончила урок и Хамид ушел, я пошла к Людгеру — он уже спал, растянувшись на диване.

На этот раз Людгер поднял сжатый кулак и сказал:

— Аллах акбар.

— Ты уже видел Людгера, — сказала я бодро. — Он пришел вчера, во время нашего урока. Помнишь?

На лице Хамида не отразилось никаких эмоций.

— Очень приятно, — сказал он.

— Ну что, пошли заниматься?

Я проводила его до кабинета. Сегодня Хамид был совсем не похож на себя: мрачный, можно сказать, почти в отчаянии. Я заметила, что он подровнял бороду — и стал выглядеть моложе.

— Ну и, — продолжила я с фальшивой бодростью, садясь за свой стол, — и что же сегодня задумали Амберсоны?

Он проигнорировал мой вопрос.

— Этот Людгер, он отец Йохена?

— Нет! О боже! Нет. С чего ты взял? Нет, Людгер — брат отца Йохена, младший брат Карла-Хайнца. Ну надо же! Нет, нет! Вовсе нет!

И я нервно рассмеялась от облегчения, поняв, что сказала «нет» шесть раз. Можно ли придумать еще более подчеркнутое отрицание?

Хамид попытался скрыть свою радость, но ему это не удалось. Он сидел и улыбался, как идиот.

— Ах вот как. А я думал, что он…

Хамид сделал паузу, сложил ладони вместе, прося прощения.

— Прости меня, я не должен был себя вести себя так.

— Вывод?

— Вывод. Значит, Людгер — дядя Йохена.

Вывод был правильным, но должна признаться, что никогда не думала о Людгере Кляйсте подобным образом (в нем и отдаленно не было ничего от дяди — само словосочетание «дядя Людгер» казалось до ужаса противоречивым), и уж, само собой, я представила Людгера Йохену как «друга из Германии». У них не было времени познакомиться ближе, поскольку мне нужно было отвести сына на день рождения, а Людгер сказал, что он «прошвырнется в какой-нибудь паб», а когда он вернулся в тот вечер, то Йохен был уже в постели. Так что все объяснения пришлось отложить.

Людгер устроился на матраце, на полу в комнате, которую мы называем столовой — в честь того единственного обеда, устроенного мной там после нашего переезда сюда. Это была фактически и теоретически комната, где я писала свою диссертацию. Здесь на овальном столе были навалены книги, записи и черновики различных глав. Я позволяла себе верить, в противовес пыльным свидетельствам, что это была та комната, где я работала над своей диссертацией — само ее существование, ее назначение и обособленный статус, казалось, так или иначе делали мои желания более реальными: именно здесь проходила моя спокойная ученая интеллектуальная жизнь. Моя беспорядочная неорганизованная настоящая жизнь протекала в остальной части квартиры. Столовая была своего рода обособленной маленькой ячейкой. Я разрушила эту иллюзию очень быстро: мы подвинули стол к стене. Затем положили надувной матрац Людгера на ковер — и снова получилась свободная комната — та, в которой, по словам гостя, ему было очень удобно.

— Если бы только ты видела, где мне приходилось спать, — сказал он, надавливая пальцем на низ глазного яблока, будто хотел продемонстрировать взгляд василиска. — Боже милостивый, Руфь, да это просто отель «Ритц»!

И он рассмеялся своим сумасшедшим пронзительным смехом, который я знала лучше, чем мне бы того хотелось.

Мы с Хамидом занялись проблемами семейства Амберсон. Кит Амберсон никак не мог завести машину, а его семья уже собралась ехать в Дорсет на праздники. Полно глаголов в сослагательном наклонении. Я слышала, как Людгер вышел из кухни и ходит по квартире.

— Людгер здесь надолго? — спросил Хамид. Было очевидно, что Людгер прочно засел в головах у нас обоих.

— Не думаю, — ответила я, понимая, что на самом деле мне следовало бы его кое о чем спросить.

— Ты говорила, будто думала, что он — мертв. Это был несчастный случай?

Я решила сказать Хамиду правду.

— Мне сообщили, что его якобы застрелила западногерманская полиция. А выяснилось, что ничего подобного не было.

— В него стреляла полиция? Он что — гангстер, преступник?

— Лучше назвать его радикалом. Вроде анархиста.

— А почему он остановился у тебя?

— Он уедет через пару дней, — соврала я.

— Ты пустила его, потому что он родственник отца Йохена?

— Так много вопросов, Хамид.

— Прощу прощения.

— Ну хорошо, я действительно позволила ему остаться здесь на пару дней, поскольку он родной дядя Йохена… Послушай, мы будем продолжать? Кит починит наконец свою машину? Что Киту для этого следовало бы сделать?

— Ты все еще любишь отца Йохена?

Я тупо посмотрела на Хамида. Взгляд его карих глаз был пылким и искренним. Раньше он никогда не задавал мне подобных вопросов.

— Нет, — ответила я. — Разумеется, нет. Я ушла от него почти два года назад. Поэтому я и привезла Йохена назад в Оксфорд.

— Хорошо, — сказал Хамид, улыбаясь с облегчением. — Мне нужно было знать.

— Почему?

— Потому что я пригласить тебя пообедать со мной. В ресторане.

Вероника согласилась забрать Йохена из садика и накормить ужином, а я поехала в Мидл-Эштон поговорить с матерью. Когда я приехала, она была в саду и, стоя на коленях, стригла траву большими ножницами. Мама принципиально отвергает газонокосилки; она их ненавидит и говорит, что газонокосилки символизируют смерть английского сада в том виде, в котором он существовал веками. Ланселоту Брауну[13] и Гилберту Уайту[14] газонокосилки были не нужны: в настоящем английском саду трава должна срезаться либо овцами, либо серпом — и поскольку серпа у мамы не было, да она и не умела им пользоваться, ее вполне устраивало раз в две недели опускаться на колени, чтобы стричь траву садовыми ножницами. Современный английский газон представлял из себя ужасный анахронизм — бритая полосами трава была безобразным изобретением нашего времени. И так далее, и так далее. Я уже наизусть знала все мамины аргументы и никогда даже и не думала возражать (я замечала, что для нее вполне нормальным было ездить по магазинам на машине, а не в двуколке, запряженной маленькой лошадкой, как это сделали бы в свое время Браун или старик Гилберт). Поэтому ее газон выглядел косматым и неухоженным, на нем было полно ромашек и других сорняков. При любой маломальской возможности мама важно заявляла, что именно так и должна выглядеть садовая лужайка у деревенского дома.

— Как твоя спина? — спросила я, глядя на нее сверху вниз.

— Сегодня немного лучше, но все равно я, наверное, попрошу тебя позже отвезти меня в кресле в паб.

Мы прошли в дом и сели в кухне. Она налила мне стакан вина, а себе — яблочного сока. Моя мать сроду не употребляла спиртного, разве что изредка маленький глоток хереса.

— Давай выкурим по сигаретке, — предложила она, и мы обе закурили, выпуская дым в стороны и болтая. Мы все время откладывали серьезный разговор, который был неизбежен.

— Ну, теперь немного расслабилась? — спросила она. — Было заметно, как ты напряжена. Почему ты не расскажешь мне, что с тобой происходит? Что-нибудь не в порядке у Йохена?

— Бог мой, нет. Все дело в тебе. В тебе и в «Еве Делекторской». Мне с этим трудно совладать, Сэл. Подумай, вдруг узнать такое — как гром среди ясного неба. Еще бы мне не переживать.