Неугомонная - Уильям Бойд

Ложь должна была строиться со всей скрупулезностью правды. Главное внимание уделялось сиюминутной правдоподобности — и команда усердно трудилась, чтобы ее обеспечить. Но все было как-то неясно и, по правде говоря, на взгляд Евы, скорее походило на комнатную игру. Они никогда не знали последствий своих маленьких умных выдумок: члены команды были подобны оркестрантам, изолированных в звуконепроницаемых комнатах — и только Ромер был способен добиться единства звучания мелодии, которую они играли.

Сильвия вернулась к столу в пальто и элегантной фетровой шляпке с пером, плотно надетой на голову.

— Ужинаем вместе? — спросила она. — Давай закажем бифштекс и красное вино.

— Боюсь, не получится, — раздался мужской голос. Они обе повернулись и увидели Морриса Деверо. Это был худой, язвительный молодой человек с тонкими чертами лица и преждевременной сединой в волосах, которые он зачесывал назад без пробора. Одевался Моррис аккуратно: сегодня на нем были темно-синий костюм и лазурный галстук. Иногда он носил блестящие ярко-красные рубашки.

— Мы едем в Брюссель, — сказал он Еве. — Пресс-конференция, министерство иностранных дел.

— А что с этой пачкой? — сказала Ева, показывая на газеты.

— Можешь расслабиться. Твоих мертвых моряков взяли в Ассошиэйтед Пресс. Хорошие деньги для нас, а о тебе завтра будет знать вся Америка.

Сильвия хмыкнула, попрощалась и ушла. Моррис принес Еве пальто и шляпу.

— В нашем распоряжении машина хозяина, — сказал он. — Его вызвали в Лондон. А нас, возможно, ждет неплохой обед.

Они поехали в направлении Брюсселя и быстро, без всякой задержки, миновали Брюгге. Но в Генте им пришлось съехать с главной на второстепенную дорогу в сторону Оденарда, поскольку главная дорога была заблокирована колонной военных машин. Грузовики с солдатами, легкие танки на платформах и, как ни странно, целая кавалерийская дивизия с лошадьми, всадниками, суетившимися на дороге и по обочинам так, будто шла подготовка к наступлению на поле боя XIX века.

В Брюсселе они оставили машину рядом с Северным вокзалом и, поскольку опаздывали на обед, взяли такси до ресторана на рю-Гретри, в котором Моррис заранее заказал места. Пресс-конференция была назначена на три тридцать в hôtel de ville.[18] Поскольку оставалось еще достаточно времени, Моррис подумал, что, возможно, они успеют съесть десерт.

Их пригласили к столику. Они заказали аперитив и стали изучать меню. Ева окинула взглядом остальных посетителей ресторана. Вокруг, как ей показалось, сидели бизнесмены, адвокаты, политики. Они ели, курили, пили, разговаривали, а пожилые официанты важно сновали туда-сюда с заказами. Ева обнаружила, что она здесь — единственная женщина. Была среда: возможно, бельгийки ходят в рестораны только по выходным. Она сказала об этом Моррису, который вызывал соммелье.

— Кто знает? Быть может, твоя блестящая женственность с лихвой компенсирует преобладание здесь мужчин, моя дорогая.

Она заказала museau de porc[19] и turbot.[20]

— Какая странная эта война, — сказала Ева. — Я постоянно напоминаю себе о том, что она идет.

— Ох, но мы же в нейтральной стране, — напомнил Моррис. — Не забывай.

— А что Ромер делает в Лондоне?

— Не нашего ума дело. Возможно, встречается с господином Икс.

— А кто этот господин Икс?

— Для Ромера господин Икс является кем-то вроде… ну… кардинала Ришелье. Очень влиятельный человек, который позволяет Ромеру делать почти все, что он захочет.

Ева посмотрела, как Моррис делил фуа-гра на аккуратные квадратики.

— А почему наше агентство не в Брюсселе? Почему мы в Остенде?

— Чтобы было легче убежать, когда вторгнутся немцы.

— Ах вот как? И когда это случится?

— Наш начальник считает, что весной будущего года. Ему не хочется попадать в ловушку в Брюсселе.

Принесли основные блюда и бутылку кларета. Ева наблюдала, как Моррис с апломбом нюхал вино, подносил бокал к свету, полоскал рот.

— Еда и вино в Брюсселе лучше, — заметила Ева. — И, собственно, зачем в этой поездке нужна я? Ведь ты — эксперт по Бельгии.

— Ромер приказал. Надеюсь, ты взяла удостоверение личности?

Она уверила его, что все в порядке, и они продолжили обед, болтая о своих коллегах и их слабостях, о недостатках жизни в Остенде. Но во время разговора Ева постоянно размышляла о своей крохотной роли в невидимом грандиозном плане, который был понятен только Ромеру. То, что ее взяли на эту работу, обучили, перевели сюда — все выстраивалось в какую-то логическую прогрессию, направленность которой она не могла понять. Она не видела роли, отведенной такому мелкому колесику, как Ева Делекторская, во всем большом механизме. Она даже не представляла себе этот огромный механизм. Моррис сказал, что это не их ума дело, и Ева с сожалением вынуждена была признать его правоту. Она отрезала небольшой кусочек камбалы и отправила его в рот — вкуснятина. Как приятно здесь, в Брюсселе, в стороне от французских и русских газет обедать с культурным и милым молодым человеком. К чему волноваться в поисках ответов, зачем мутить воду.

Пресс-конференция проводилась какой-то мелкой министерской сошкой и была посвящена позиции бельгийского правительства в связи с недавним вторжением России в Финляндию. При входе у Евы спросили, как ее зовут и откуда она, после чего они с Моррисом присоединились к почти сорока другим журналистам. Она слушала выступление сотрудника министерства минуту или две, после чего задумалась. Ева вспомнила отца, которого в последний раз видела в августе в Париже, куда ездила на несколько дней в отпуск перед переездом в Остенде. Он выглядел ослабшим, похудевшим, бородавки под подбородком стали выделяться еще сильнее, и она заметила также, что руки его тряслись даже во время отдыха. Самым неприятным было то, что папа постоянно облизывал губы. Она поинтересовалась, не мучает ли его жажда, а он ответил, что нет, не мучает, и спросил, почему она спрашивает. Ева предположила, что это было побочным эффектом от лекарств, которые он принимал для стимулирования сердечной деятельности, но она не могла больше лгать себе: ее отец медленно угасал — неумолимая старость шла за ним по пятам, он вступал в свою последнюю отчаянную схватку на земле. Еве показалось, что за несколько месяцев ее отсутствия он постарел на десяток лет.

Ирэн оставалась невозмутимой и не проявляла интереса к ее новой жизни в Англии, а на вопрос Евы о здоровье отца ответила: «Спасибо, с ним все хорошо. Доктора очень довольны».

Когда отец поинтересовался ее работой, Ева ответила, что «занимается связью» и что теперь она — эксперт по азбуке Морзе.

— Кто бы мог подумать?! — воскликнул он и на короткий промежуток времени вновь стал энергичным. Затем положил свою дрожащую ладонь на руку дочери и добавил тихим голосом так, чтобы Ирэн не могла услышать: — Ты поступила правильно, моя дорогая. Умница.

Моррис вывел свою спутницу из состояния задумчивости, тронув за локоть. Он передал ей клочок бумаги, на котором по-французски был написан вопрос. Ева взглянула на него, ничего не понимая.

— Ромер хочет, чтобы ты задала его.

— Зачем?

— Думаю, что это добавит нам респектабельности.

Когда представитель министерства закончил свое выступление, ведущий пресс-конференции попросил задавать вопросы. Ева подождала, пока четверо или пятеро из первых рядов задали вопросы, а потом сама подняла руку. Ее заметили, — La mademoiselle, là, — и Ева встала.

— Ив Далтон, — представилась она. — Информационное агентство Надала.

Ева заметила, как ведущий записал ее имя в лежавшем перед ним журнале, и после этого, по его кивку, задала свой вопрос, о смысле которого даже не догадывалась.

Вопрос касался одной из партий меньшинства в парламенте, называвшейся Vlaamsch Nationaal Verbond,[21] и ее политики «La neutralitè rigoureuse».[22] Вопрос вызвал некоторое оцепенение: сотрудник министерства ответил резко и не по сути, но она заметила еще пять-шесть рук, поднявшихся для последующих вопросов. Ева села, и Моррис незаметно для других улыбнулся ей, поздравляя. Пять минут спустя он просигналил ей, что им пора уходить. Они тихо удалились через боковой выход и почти бегом пересекли Гран-Пляс под косым мелким дождиком в сторону кафе. Они зашли внутрь, покурили и выпили чаю, глядя сквозь окна на богато украшенные величественные фасады зданий вокруг массивной площади, от которых, несмотря на прошедшие века, все еще веяло ощущением абсолютной уверенности и преуспевания. Дождь усиливался, и продавцы цветов стали сворачивать свои палатки. Ева и Моррис сели в такси и поехали на вокзал, откуда без всяких задержек и объездов добрались до Остенде.

По дороге к Генту они не встретили никаких военных колонн, поэтому ехали быстро и прибыли в Остенде к семи вечера. Они болтали в машине обо всем, не переставая при этом оставаться начеку. Ева догадалась, что это было свойственно всем работникам Ромера. Их объединяло чувство солидарности, принадлежность к небольшой элитной команде — это было трудно отрицать — но на самом деле это все было лишь напоказ: никто из них никогда не был на самом деле открытым или откровенным; они старались ограничить беседу фривольными замечаниями, вежливыми, ничего не значащими фразами. И уж никто из них никогда не упоминал в разговорах никаких деталей своих прошлых «доромеровских» жизней.