Фицджеральд - Александр Ливергант

Влияние Уилсона на Фицджеральда было не только очень значительным, но и стойким: в разные годы на Скотта оказывали воздействие и Хемингуэй, и Ринг Ларднер, и Максуэлл Перкинс, и Генри Луис Менкен[34], и Джералд Мэрфи, но Уилсон всю жизнь оставался для него непререкаемым авторитетом, образцом. Влияние, которое Уилсон оказывал, было не только книжно-литературным («Уилсон был моей литературной совестью»), как воздействие Бишопа, но и человеческим. Такой вот парадокс: по-человечески Бишоп был Фицджеральду ближе Уилсона, но никогда бы Скотт не сказал про Бишопа то, что однажды заметил про Уилсона: «Это человек, распоряжавшийся моими отношениями с другими людьми».

Уилсон не только «распоряжался» отношениями Скотта с другими людьми, но и создавал эти отношения. Это Уилсон в 1919 году познакомил Фицджеральда с известным театральным критиком Джорджем Джином Нейтеном[35], а через него и с Генри Луисом Менкеном, редакторами журнала «Смарт сет», где Фицджеральд потом много печатался. Это Уилсон в 1923 году посоветовал Фицджеральду обратить внимание на сборник рассказов и стихов некоего Эрнеста Хемингуэя. Вместе с тем и политические, и литературные пристрастия, тем более — образ жизни Скотта и Кролика решительно не совпадали. В 1930-е годы Уилсон, как и многие западные интеллектуалы, увлекается марксизмом, читает «Капитал», Фицджеральд же ко всем «измам» всю жизнь оставался равнодушен. Осенью 1938 года Фицджеральд гостит у Уилсона и его тогдашней жены, писательницы Мэри Маккарти[36], в Стамфорде, и Кролик увлеченно рассуждает о Кафке, которого Скотт не читал и не знает. Что, впрочем, не мешает ему, по принципу «унижение паче гордости», в очередной раз отблагодарить своего наставника: «Тот вечер дал мне многое, а вот тебе — едва ли». Фицджеральд ошибается (или кокетничает): Уилсон постоянно отзывался на книги друга, и польза от их встреч была обоюдной.

Уилсон, можно сказать, открыл и «закрыл» Фицджеральда, первым и последним отозвался на его прозу: в 1920 году — на первый роман писателя, а в 1941-м — на незаконченный пятый, который издаст в своей редактуре и со своим предисловием. Слово «распоряжавшийся» очень точное: Уилсон авторитарен, в его тоне звучат покровительственные нотки, он скуп на похвалы, он склонен видеть скорее недочеты, чем достоинства. Действует по принципу: «Платон мне друг, но истина дороже»; никто не был так пристрастен к Фицджеральду, как Уилсон, ни от кого из критиков ему так не доставалось. Вот лишь несколько выдержек из уилсоновских критических инвектив в адрес Фицджеральда.

«В романе „По эту сторону рая“ имеются все недостатки, которые только могут быть в романе. Он не только подражателен, он вдобавок подражает худшим образцам» — это самый первый отзыв Уилсона на первый роман Фицджеральда, который в ноябре 1919 года критик прочел в рукописи.

«Главная слабость „Прекрасных и проклятых“ — тема никчемности жизни».

«В результате столь долгой работы над „Ночь нежна“ отдельные части этого захватывающего сочинения далеко не всегда между собой сочетаются».

А вот общая — и тоже довольно нелицеприятная — оценка первых литературных опытов Фицджеральда, высказанная Уилсоном в 1922 году: «Фицджеральд не научился показывать свой товар лицом; его талант — это редкий драгоценный камень, которому он, однако, не в состоянии найти применение». Этот мотив («Ты, Моцарт, недостоин сам себя») подхватит и разовьет потом Хемингуэй.

И вместе с тем за жесткостью, придирчивостью Уилсона-критика скрывались доброта, преданность, постоянство Уилсона-человека, всегда готового оказать Скотту и реальную, и моральную поддержку. «Все ожидают от тебя начала нового этапа в твоей литературной судьбе», — пишет он Скотту в 1939 году, когда тот живет и работает в Голливуде, хотя понятно, что ожидать «нового этапа» уже не приходится. Уилсон не только способствовал становлению Фицджеральда, но и восстановлению его репутации. Уже отмечалось, что, когда Фицджеральд умер, от его былой славы ничего не осталось, и Уилсон приложил немало усилий, чтобы эту славу восстановить. Через несколько месяцев после смерти писателя Уилсон весьма высоко оценивает недописанного «Последнего магната». Таких комплиментов от «вождя и учителя» Скотт при жизни, кажется, не удостаивался ни разу. «Скотт Фицджеральд, безукоризненный мастер, написал значительную часть того, что обещает стать лучшим романом о Голливуде. В книге выведены люди кино, и показаны они не глазами стороннего наблюдателя, у которого всё вызывает либо восхищение, либо изумление, а с точки зрения тех людей, которые живут ценностями и законами Голливуда». А также выпускает два сборника Скотта, что-то переиздает, что-то публикует впервые.

Сам Уилсон, как мы убедились, критиковать горазд, при этом критики в свой адрес, особенно от тех, с кем он не особенно считается, на дух не переносит. Когда Фицджеральд однажды посоветовал ему написать роман самому вместо того, чтобы «попусту тратить время на редактирование других», Уилсон — его, должно быть, задело слово «попусту» — довольно резко Скотта осадил. «За меня не беспокойся, — замечает он в ответном письме, — романов я не пишу, зато пишу много чего другого и кое-что печатаю. Полагаю, твое письмо — неуместный образчик твоих нынешних литературных упражнений». Чувствуется раздраженная интонация учителя, который недоволен способным, но не вполне оправдавшим его надежды учеником, который вдобавок слишком много на себя берет, и Фицджеральд и в молодые годы, и позже постоянно словно бы перед Уилсоном оправдывается. Он всегда считал, что обязан Уилсону, человеку с образованием, опытом и вкусом. Правда, когда Скотт, уже известный писатель, однажды поделился этим соображением с мэтром, тот отказался воспринимать его слова всерьез: «В нашем солидном возрасте мы с тобой могли бы обойтись без студенческих славословий». Письма Скотта своему литературному гуру — это почти всегда либо желание извиниться за то, что живет «не так», либо «отчет о проделанной работе», либо благодарность, либо похвалы, либо обращение за советом, либо доверительный рассказ о проблемах в личной жизни.

«Я в муках произвожу на свет новый роман. Какое бы ты выбрал название?.. Попробовал было жениться, а потом — спиться, но не удалось ни то ни другое, и вот вернулся в литературу» (Сент-Пол, 15 августа 1919 года).

«Мой католицизм — стыдно сказать — сейчас не больше, чем воспоминание. Хотя нет, больше… Но все равно в церковь я не хожу…» (там же).

«Стоит ли говорить, что я в жизни ничего не читал с таким бурным восторгом, как твою статью? Это самая толковая и умная вещь из всех написанных обо мне и моих книгах… Признаю каждое критическое замечание и невероятно польщен тонкой похвалой… Статья очень хорошая, настоящий беспристрастный анализ, и я очень благодарен тебе за то, что ты с таким интересом следишь за моей работой…» (Сент-Пол, январь 1922 года).