Стать себе Богом - Иван Зорин

В Бога не верите, а врачу поверили? А врач-то человек, это у Бога ошибок не бывает.

Нас слушали, присев на корточки, и он рассказал каждому его жизнь.

Вы были как дети, — подвёл он черту, — а теперь повзрослеете, ибо взрослеть — значит выбирать между добром и злом.

Он говорил просто и ясно, точно видел не только прошлое, но и будущее, так что, когда утром собрался уходить, к нему присоединились четверо: попрошайки братья Заводины, Андрей и Данила, сторож Илья Мезгирь и Николай Пикуда из Кариот, села под Новоиерусалимском. Пикуда был горбат, к тому же слегка заикался, смешно растягивая слова.

Всю ночь я курил в котельной, вперившись в звёздное небо через дыру в крыше, и, едва дотерпев до рассвета, бросился в больницу.

Следователь: «Анализы, конечно, не подтвердились?»

Говорит Семён Рыбаков:

Утром собрались в город, у меня старенький «Москвич», семерых не возьмёт. А он: «Ничего, Семён, в тесноте, да не в обиде!» И каким-то чудом поместились. «Кто он, — думал я дорогой, — раз имеет власть над

пространством?»

Когда проезжали мимо бревенчатого дома, у ворот которого стояла «Скорая», он велел притормозить.

Показания даёт Марфа Лазарева:

Ночью мужу стало плохо, и приехавший доктор снял электрокардиограмму. «Обширный инфаркт, — отчитывался он по телефону. И, прикрыв трубку ладонью: — Везти бессмысленно.» И, действительно, через час муж уже не дышал. За окном сушился его пиджак, безобразно вывернутый наизнанку, страшно бил в стекло рукавами, как непрошенный гость. «Это смерть», — подумала я и, вдруг ощутив, что стала вдовой, разрыдалась на плече у доктора. Когда затормозила машина, мы подумали, что приехали забирать тело.

Из морга? — спросил врач.

А разве кто-то умер?

Гость положил ладонь на лоб мужа. Тот открыл глаза, врач бросился щупать пульс.

Следователь: «Врач ошибочно констатировал смерть?»

Матвей Абрамович Левин, врач:

Мне стало дурно: признаки смерти были налицо, тело уже начало холодеть. Мой опыт в таких случаях исчисляется сотнями — я уверенно констатировал смерть. А потом наблюдал воскресение! Всё, чему учит медицина, опровергалось на глазах.

Человек, принятый за санитара из морга, тронул меня за плечо:

«Врач лечит тело, но исцеляет душа».

Он вышел, а я метнулся за ним.

Следователь: «Возможно, вы наблюдали

клиническую смерть?»

Семён Рыбаков, таксист:

Новоиерусалимск — это две улицы с магазинами на перекрёстке. Остановились у супермаркета, он поднялся по ступенькам. Был полдень, на тротуарах блестел снег, и прохожие обтекали нас, как ручейки. Вдруг он простёр к ним руки:

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Никто не задержался.

Блаженны плачущие, ибо утешатся.

Женщины ускорили шаг, мужчины скользили

взглядом.

Блаженны кроткие, ибо наследуют землю.

«Сумасшедший!» — мелькнуло у меня.

Мимо него сновали покупатели.

Иди в церковь, — на ходу бросил один.

Весь мир — церковь, — ответил он.

Не обезьянничай! — остановился в дверях другой. — Ты не Сын Божий.

Сыны человеческие — все дети Божьи.

Двери хлопали, а он, нелепо размахивая руками, обращался к прохожим, точно к манекенам.

Кончай юродствовать, — вышел с дубинкой молодой охранник.

Я метнулся к нему:

Оставь, видишь, человек не в себе.

Матвей Левин, врач:

Это отдавало фарсом. Мне сделалось неловко, будто при мне жгли икону. Новоиерусалимская Лавра от города в двух шагах, я перевидал много паломников, среди них было немало и откровенно сумасшедших, но никто не позволял подобного. Я ждал, что вот-вот полетят камни. Но мимо проходили с абсолютным равнодушием. Мы переглянулись с Фомой, которому, я видел, всё это было также неприятно.

Следователь: «Почему?»

Художник Фома Ребрянский:

Да потому, что форма довлеет над содержанием, и рушить стереотипы болезненно. Ну, представьте святых апостолов с «мобильными» вместо посоха, рассылающими эсэмэсками благую весть! Современникам как поклоняться? Икона должна быть тёмной, духовность представляется как постные лица, длинные бороды, акридии, все эти пустынники, молчальники. В своём времени нет пророка.

Однако я готов был кричать от радости и простить ему всё. Впрочем, и другие чувствовали исходящую от него магическую силу, так что в монастырь мы вернулись уже вдевятером. С нами ехал Захар Адамов, молодой охранник из супермаркета. Он только и спросил его: «Почему, Захар, ты терпишь, когда начальство, путая, зовёт тебя Адамом Захаровым?»

Семён Рыбаков, таксист:

Наш городок размером с носовой платок, а слухи, как ветер, так что Новоиерусалимская Лавра встретила нас в штыки.

У нас не место богохульникам!

Явившийся в скит эконом указывал на дверь.

А с чего, отец Марк, ты взял, что знаешь, кто славит Бога, а кто хулит? Не ты ли повторял сегодня утром, когда трудники сплетничали про настоятеля:

«Не судите, да не будете судимы»?

Эконом побледнел.

Тебе кажется, ты любишь Бога. А ближнего? Но если вера не делает добрее, зачем она?

Эконом хлопнул дверью.

Бог велик, — продолжал он, — благодарность Его унижает. Только деспоту нужно от сына ежедневное почитание, неужели наш Отец такой? Ведите себя так, чтобы Он гордился вами, и обретёте отцовскую любовь.

А отцовские гены? — возвысил голос Фома Ребрянский. — Почему Творцу не вдохнуть в нас частицу Своей бесконечной любви? Разве Его убудет?

Он стал печален, как древние азры.

Его любовь как огонь — от неё умирают. И Христос умер от бесконечной любви.

Следователь: «Не нужно богословия, пожалуйста, переходите к делу!»

Матвей Левин, врач:

Эконом между тем пожаловался, и нас вызвали к настоятелю. Глубокий старик, согнутый радикулитом, встретил нас в кресле, за спиной у него стоял рослый келейник.

Кто ты?

Он промолчал.

Что, язык проглотил? — тронул его келейник.

Он вздрогнул, будто очнулся.

Если я скажу, что видел мир в первозданной чистоте и вещи — до их названий?

Сжав подлокотники, настоятель приподнялся в кресле:

Вижу, эконом не ошибся!

Священник всегда прав, даже когда в прошлом году был пойман на воровстве монастырской казны, а ты, Ипатий, покрыл его. Впрочем, отец Марк достойный человек и верит искренне и глубоко. Только сам не знает, во что.

Он развёл руками.

Оглянись вокруг: разве тому учил Основатель твоей религии?

Опять вмешался келейник:

Нашёлся тоже реформатор, Православию тысячи лет!

Слово, как птица, живо, пока летит, в клетке обрядов оно умирает. Ты служишь власти, для которой главная добродетель — покорность. Но разве Моисей, Иисус Навин и Давид были смиренниками?

Келейник побагровел и вдруг громко расхохотался:

Сначала закончи семинарию, чтобы бунтовать, надо понимать против чего!

Разве вера — наука?

Он вздохнул.

И молитесь вы по старинке, хлеб насущный теперь у всех, и с голоду никто не умирает — к чему пустые аллегории? Теперь борьба за выживание должна смениться борьбой за духовную самостоятельность.

Так нас изгнали из монастыря.

Художник Фома Ребрянский:

Меня поразило лицо настоятеля, который сосредоточенно разглядывал нас, а потом указал на дверь келейнику.

Откуда ты? Твоё лицо мне странно знакомо.

Старческий голос дрожал.

Мне жаль тебя, Ипатий, — приблизился он к креслу, — апостолы годились тебе в сыновья, Распятый мог быть тебе внуком. А ты привык жить и, как все старики, наложил мерку на неизмеримое. Ты думаешь, мир устоялся, но человек остался глиной с момента творения, из него можно лепить любую обезьяну.

Стало слышно, как за стенкой читают псалмы.

Моисей разбил золотого тельца, твой Бог выгнал торгующих из храма, а ты? «Нет власти не от Бога»? А власть князя мира сего? Веками ждали одного, а пришёл другой — у него кошачья поступь, вкрадчивый голос, и теперь все, все служат ему. Но что ответишь ты, когда спросят: «Пастырь, где твоя паства?»

Настоятель замахал руками.

Я вспомнил, это ты говорил во сне: «Ипатий, зачем ты оставил меня?» Не делай из меня великого инквизитора!

Монастырь с нами покинули два монаха и трудник.

Говорит Иван Лукин, иеромонах:

Из монастыря, как из жизни, уйти можно всегда, вернуться — никогда. В тот день после службы мы с дьяконом Илларионом и трудником Михаилом направлялись в трапезную.

Он встретил нас притчей:

Один водонос в жаркой стране брал воду из колодца под смоковницей и разносил по деревне. И все радовались, ведь он избавлял от жажды. Но однажды он решил больше не приходить — сидя под смоковницей, ел плоды и пил из колодца. Как думаешь, Иван, полюбили его после этого селяне? А если люди не любят, как полюбить Отцу Небесному?

А надо сказать, что в миру я был школьным учителем и постригся всего год назад.