Исцеление наших самых глубоких ран. Холотропный сдвиг парадигмы - Станислав Гроф

Хотя я на самом деле родовых путей никогда четко не видел, своей головой и всем телом их сокрушительное сдавливание я ощущал и каждой клеточкой своего тела осознавал, что я вовлечен в процесс рождения. Напряжение достигло такой силы, выдержать каковую для человека мне не представлялись возможным. Лбом, висками и затылком я ощущал неослабное давление, как будто был схвачен в стальные челюсти тисков. И все напряжение в моем теле по своему характеру было жестким и механическим. Я представлял, что пробираюсь через чудовищную мясорубку или исполинский пресс, полный валиков и зубцов. И на мгновение в моем сознании всплыл образ Чарли Чаплина, превратившегося в «Новых временах» в жертву мира технологии.

Казалось, невероятная масса энергии протекает сквозь все мое тело, скапливаясь и высвобождаясь во взрывоподобных разрядах. Я испытывал поразительную смесь ощущений: удушье, испуг, беспомощность, но также ярость и странное сексуальное возбуждение. Другой важной стороной моего состояния было чувство крайнего замешательства. В то же время, как я ощущал себя ребенком, вовлеченным в жестокую борьбу за выживание, и понимал: то, что вот-вот случится, станет моим рождением, я также переживал себя и в качестве моей рожающей матери. Рассудком я сознавал, что, как мужчина, я никогда не смогу родить, и все же чувствовал, что каким-то образом пересекаю эту преграду и невозможное становится действительностью.

Не было никаких сомнений, что я связываюсь с чем-то первоначальным – древним женским архетипом, архетипом матери-роженицы. Мой телесный образ включал огромный беременный живот и женские гениталии, вместе со всеми тонкостями биологических ощущений. Я чувствовал разочарование, что оказался не способен предаться этому стихийному течению, родить и родиться, прорваться и дать выйти ребенку. Невероятный запас убийственной агрессии поднялся из подземелья моей души. Как будто нарывающее зло внезапно проколол скальпель космического хирурга. И вместо меня уже возникал оборотень или берсерк, доктор Джекилл превращался в мистера Хайда. Множество образов убийц и жертв сменялись как одно лицо, в точности так же, как раньше я не мог различить рождающегося ребенка и родящую мать.

Я был безжалостным тираном, диктатором, подвергающим подданных невообразимым жестокостям, но также и революционером, ведущим разъяренную толпу на свержение тирана. Я превратился в хладнокровно убивающего бандита и в полицейского, убивающего от имени закона. В один момент я переживал ужасы нацистских концлагерей. Когда же я открыл глаза, то увидел себя офицером СС. И у меня было глубокое чувство, что он – нацист и я – еврей были одним человеком. Я ощущал в себе и Гитлера, и Сталина, и чувствовал полную ответственность за все зверства человеческой истории. Я ясно видел, что проблема человечества не в существовании жестоких диктаторов, но в том «скрытом убийце», которого, коли заглянуть в наши души поглубже, все мы лелеем внутри.

Затем природа переживания переменилась и достигла мифологического размаха. Вместо зла истории человеческой теперь я ощущал что-то ведьминское и присутствие стихий демонических. Зубы мои превратились в длинные клыки, напоённые таинственным ядом, и зловещим вампиром я летел сквозь ночь на развернутых крыльях летучей мыши. Но вскоре все превратилось в дикие, одуряющие картины шабаша ведьм. В этом странном, чувственном обряде, казалось, все обычно подавленные и загнанные внутрь побуждения вырвались наружу и находили свое полное выражение. И я ощущал, что участвую в тайной церемонии жертвоприношения во славу «божества тьмы».

По мере того как из моего переживания начало исчезать демоническое, я все еще ощущал себя потрясающе эротичным и бросался в бесконечную череду самых фантастических оргий и сексуальных фантазий, и в них я играл все роли. Но при всех этих переживаниях я в то же время продолжал оставаться ребенком, барахтающимся в родовых путях, и рождающей его матерью. Стало совершенно ясно, что секс, рождение и смерть глубоко связаны, а эти исполинские силы обладают какими-то важными общими звеньями с проталкиванием сквозь родовые пути. Я боролся и бился в совершенно разных лицах против разных врагов. Но иногда мне хотелось знать, будет ли этим жутким напастям конец.

Затем в мое переживание вторглась новая стихия. Все мое тело покрылось плотской грязью, липкой и склизкой. Я не мог сказать, моча это или кровь, околоплодные воды, слизь или вагинальные выделения. Те же вещества, казалось, были у меня во рту и даже в легких. Я рыгал, давился, гримасничал, отхаркивался, пытаясь удалить это из тела и с кожи. И в тот момент на меня снизошло откровение: мне не нужно бороться. Движение приобрело собственный ритм, и все, что мне оставалось делать, это поддаться ему. И тогда мне вспомнилось множество случаев из моей жизни, когда я ощущал потребность биться и бороться, а оглядываясь назад, чувствовал, что это было совершенно необязательно. Как будто я был запрограммирован своим рождением видеть жизнь намного более сложной и опасной, чем она есть на самом деле. Мне кажется, что это переживание смогло открыть мне на это глаза и сделать мою жизнь гораздо более легкой и веселой, нежели прежде.

Эта матрица связана с третьей стадией родоразрешения, с окончательным выталкиванием плода из родовых путей и перерезанием пуповины. Здесь плод завершает предшествующий трудный процесс проталкивания через родовые пути и достигает взрывоподобного освобождения, когда он является на свет. Переживание этой стадии родов может сопровождаться подробными и правдивыми воспоминаниями, такими как переживание анестезии, накладывания щипцов, и ощущениями, связанными с разнообразными манипуляциями акушеров или послеродовыми вмешательствами.

Чтобы понять, почему воспроизведение в памяти биологического рождения переживается как смерть и возрождение, нужно представить себе, что происходящее в этом процессе включает в себя нечто большее, нежели повторное проигрывание первоначального события. Из-за того, что ребенок в процессе рождения полностью ограничен и не имеет никакой возможности выразить свои чрезвычайно сильные чувства и отреагировать на физические ощущения, память об этом событии остается психологически неусвоенной и непроработанной. То, как в позднейшей жизни мы переживаем себя и мир, сильно заражено напоминанием о той уязвимости, беспомощности и слабости, которые мы переживали при рождении. В каком-то смысле мы были рождены анатомически, но эмоционально в это не были вовлечены. «Умирание» и мучения во время борьбы за рождение отражают настоящую боль и действительную угрозу жизни в ходе биологического рождения. Тем не менее смерть эго, которая предшествует возрождению, связана с уничтожением наших старых представлений о том, кто мы есть, и о том, на что похож мир, которые были перекованы травматическим отпечатком рождения.

По мере того как мы прочищаем эти старые программы, допуская их проявиться в сознании, они изживают себя и в каком-то смысле умирают. Каким бы пугающим ни было это, на самом деле все оказывается весьма целительным и даже преображающим. Однако парадоксальным образом, в то время как лишь один маленький шажок отделяет нас от переживания полного освобождения, у нас возникает чувство всеохватного беспокойства и надвигающейся невероятных масштабов катастрофы. Мы чувствуем, что как будто теряется как раз все то, что мы есть; и в то же время мы понятия не имеем о том, что там, с другой стороны, и даже есть ли там вообще что-нибудь. Такой страх заставляет многих людей сопротивляться процессу на данной стадии; и как следствие, они могут психологически застрять на этом в переживании труднопреодолимом участке.

Когда же человек преодолевает метафизический страх, связанный с этим важным узловым моментом, и позволяет всему идти так, как оно происходит, он переживает на всех уровнях свое полное исчезновение. Это включает ощущение физического распада, эмоциональной катастрофы, умственного и философского краха, крайнего нравственного падения и даже духовной проклятости. Во время этого переживания все привязанности, все, что является важным и значимым в нашей жизни, кажется безжалостно разбитым. Непосредственно сразу за этим переживанием полного уничтожения – ударом о «дно мира» – нас наполняют видения света, сверхъестественного сияния красоты неописуемой, обычно воспринимающегося как сверхчувственное и божественное.

Едва пережив то, что казалось подобным переживанию полного апокалиптического крушения, как на мгновение позже являются изумительные видения божественного света, лучезарных небесных существ, райских пейзажей, великолепной игры всех цветов радуги и самых затейливых узоров. Здесь мы чувствуем, что нам даровано искупление, мы спасены, и наше положение и наша божественная природа полностью восстановлены. Нас охватывает волна положительных эмоций по отношению к себе, к другим людям, к природе, ко всему сущему вообще. Этот вид исцеляющего и изменяющего жизнь переживания происходит тогда, когда рождение было не слишком изматывающим и не осложнено глубокой анестезией. В последнем случае человеку требуется психологическая работа над этими специфическими травмирующими проблемами.