Перл - Шан Хьюз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я довольно долго занималась тем, что снимала с кроватей и вынимала из шкафов постельное белье и складывала его в коридоре. На кроватях были еще какие-то рюшечки, свисавшие до самых ножек. Каждая кучка белья пахла чужим домом. Я сняла с окон цветастые занавески, и вдруг крохотные пластиковые крючочки, на которых они держались, просто развалились у меня в руках, усыпав обломками пушистый желтый коврик у окна. За занавесками обнаружился такой же цветастый тюль — целые километры жесткой ткани, пахнущей лимоном.
Когда я и их унесла в коридор, Эдвард заметил: «Ты бы не спешила убирать тюль, пригодится. За окном фонари, людям с улицы все будет видно». Мне и в голову не приходило, что окна занавешивают, чтобы с улицы никто не заглядывал. За окнами старого дома были заборы да коровы, а мимо проносились разве что редкие совы и летучие мыши. Занавески нужны были для сохранения тепла, когда затоплен камин, или чтоб не тянуло сквозняком из кухни.
Потом мы проголодались и отправились вниз по улице, мимо бесчисленных однотипных краснокирпичных домиков с эркерами и идентичными гравийными подъездными дорожками, по одной на каждые два дома. Наконец мы добрались до небольших торговых рядов, взяли там уличной еды и бутылку молока. Путь показался мне очень длинным, потому что я привыкла воспринимать каждый дом как достопримечательность, а тут их было слишком много.
Пока мы в кухне искали, во что бы налить Джо попить, нам попались маленькие стаканчики с олдскульными мультяшными персонажами. Эдвард предположил, что это часть коллекции. Ясно было, что ими пользовались дети этого дома — очень давно, когда здесь еще жили дети. Были и другие сокровища. Например, мы нашли детскую ложечку со слоненком на ручке и гравировкой «Джеффри».
— Везуха, — сказала я. — Сперва нам достались в нагрузку лилово-зеленые цветастые простыни, а теперь вот еще и ложка по имени Джеффри.
Эдвард ответил:
— Да ну, глупости. Джеффри — это однозначно имя слоненка, а не ложки.
Я понимала, что раз уж мы начали шутить о столовых приборах, то обратной дороги нет. Придется привыкать.
Мы всегда говорили — Новый дом. Двадцать семь лет мы называли его Новым домом. А поскольку речь шла о Новом доме, то нам можно было бы простить наши жалкие попытки его освоить, присвоить, сделать его нашим домом. Назови мы его просто «дом», пришлось бы полноценно принять переезд, убрать из дальней гостиной кресла прежних хозяев и сменить ужасные обои в ближней гостиной, а не просто закрывать их новыми книжными полками.
Не только мне тяжело было привыкать. Эдвард никогда не признавался, что скучает по Старому дому. Да и необходимости не было. Он регулярно проезжал мимо Нового дома, возвращаясь с работы, — автоматически выезжал на привычную дорогу, а потом разворачивался и ехал куда надо. Помнится, из-за слишком крутого поворота он однажды заехал на дорожку под неправильным углом, не вписался в ворота и поцарапал крыло машины. Так и ездил потом все время с царапиной.
Он заглядывал в сервант в поисках чего-то несуществующего, а потом захлопывал дверцу со слегка избыточным усилием. Или я вдруг заставала его у кухонного окна — он вглядывался в пустоту, будто ловил след или призрак чего-то былого. Я видела, как пренебрежительно и отстраненно он смахивал с подоконников всякое барахло, будто раздражаясь, что все эти вещи не имеют к нему отношения.
По выходным он предлагал: «Давайте, может, заскочим в нашу старую избушку, поглядим, как она там, не развалилась без нас?» — и пусть он старался сохранить бодрый тон, но правду не утаить. Я как-то даже не вникала, пока он не назвал старую «избушку» словом «она».
Новый дом был определенно «он». А главное, что он знал, что не особо нам нравится, и, когда мы уезжали на выходные, готовил нам сюрпризы. Например, мы возвращались воскресным вечером, а он не позволял ключу повернуться в замке входной двери, и мы дергали этот ключ, пока он не переламывался прямо в замочной скважине, так что приходилось выбивать окно туалета на первом этаже, чтобы я влезла в дом, буквально втягивая себя вверх тормашками внутрь, хватаясь за туалетный бачок.
Новый дом смеялся над нами. Что бы мы туда ни привозили, он все равно заполнял пространство и предметы запахом талька и старой одежды. Стоило нам подъехать на машине, как с крыши летели вниз куски черепицы и приземлялись прямо возле колес со звуком предупредительного выстрела. Межкомнатные двери разбухали и не пускали нас в комнаты. Электрический камин чуть не взорвался, когда мы впервые его включили. Канализация практиковала нечто под названием «гидравлический удар»: если среди ночи смыть в туалете, то ближайшие полчаса придется слушать непрерывный стук в трубах, причем он мешал спать не только нам, но и соседям, сообщавшим, что при прежних жильцах такого не бывало. А еще мы как-то раз вернулись домой в воскресенье и, прежде чем включить свет, едва успели сообразить, что стоим по щиколотку в воде, — иначе взлетели бы на воздух. Прорвало водяной бак, и вода потекла со второго этажа на первый, залив проводку.
Денег на ремонт у нас никогда не было. Сломанный ключ так и торчал в дверях чуть ли не целый год, а мы просто ходили через заднюю дверь. Протекший потолок высох, на нем осталось рыжее пятно, а электричество в прихожей отключилось насовсем. Мы просто стали включать свет на лестнице. Накопительный бак мы перекрыли, перешли на электрический водонагреватель. То есть каждый раз, когда кто-то собирался умыться или вымыть посуду, нужно было сперва притащить сверху ведро воды. От постоянных брызг лестница скоро вся покрылась пятнами. Да ради бога, говорил Эдвард, как только будут деньги — купим новый ковер.
Выбитое окно в туалете первого этажа мы закрыли куском фанеры, так что, когда я решала вернуться из школы пораньше, попасть в дом было легко. Обычно где-то в девять тридцать утра я привычно втискивалась в окно, потом подтягивалась, обнимая дурно пахнущий унитаз, и успешно падала на пол, ударяясь чем-нибудь и роняя пластиковый стульчак и подставку Джо.
Вскоре оказалось, что многое из того, чем мы так тяготились в старом доме, переехало вместе с нами в новый дом. Нас тяготили вещи. Сама вещественность вещей. Например, протухший мешок с сырым полотенцем из бассейна, забытый на вешалке под плащами. Потерянные письма из школы. Какие-то кусочки пазлов, бесплатные игрушки в пластиковых упаковках, валяющиеся на столе нераспечатанные конверты из банка, недорисованные рисунки, старые списки покупок, которые мы забыли взять с собой в магазин, детальки лего, школьные рубашки с оторванными пуговицами, мертвые растения, половинки прищепок, пакетики с семенами, которые никто никогда не посеет, и полупустые цветочные горшки, в которые Джо что-то сажал в школе, но потом ни разу даже не поливал. Все эти вещи больше не имели смысла. Эта их бессмысленность окружала нас, заставляя искать приюта от комнаты к комнате.
В Новом доме нас накрыло волной новых вещей, которые мы, не приходя в сознание, нагромоздили поверх найденных старых, принадлежавших другой, больше не существующей семье. Например, в глубине шкафа, где стояли поильники, у которых ни один носик не подходил к самому поильнику, обнаружилась целая батарея кружек — все как одна или с трещиной, или с отбитой ручкой. Там же стояли сувениры из разных мест, где мы никогда не бывали: какие-то керамические горшочки с блестящими крышечками, чтобы как-то хитроумно готовить яйца, специальные ложечки для мармелада с эмалевыми апельсинами на ручках и кривые пепельницы, раскрашенные под божьих коровок, стоявшие там со времен, когда дети в школе на уроках гончарного дела еще делали пепельницы.
Под раковиной мы нашли полупустые банки с заплесневелым собачьим кормом, подписанные «корм для черепахи». Нам попались оранжевые стеклянные вазы и отсыревшие семечки для птиц, которые проросли и превратили сливную трубу в зеленый уголок. В ящике для столовых приборов лежало
