Гражданская война (октябрь 2008) - журнал Русская жизнь

Литвинов дал мне письмо к Карахану в Комиссариат иностранных дел, которое содержало его просьбу озаботиться предоставлением мне комнаты. Я нашел его в «Метрополе» таким же, каким он был шесть месяцев назад, с его неизменной папиросой. Он сердечно приветствовал меня и сказал мне, что все иностранные гости помещаются в Кремле. Я объяснил ему, насколько охотнее поместился бы в гостинице. И он немедленно принялся за поиски комнаты. Это было нелегко, несмотря на то, что Свердлов - председатель Исполнительного комитета выдал ему мандат на право для меня поселиться или в «Метрополе», или в «Национале». Обе были переполнены, и, в конце концов, я получил комнату в старой «Лоскутной гостинице», которая называлась теперь «Красный флот».

После небольшого разговора я и Карахан отправились в Комиссариат иностранных дел, где мы встретили Чичерина, который показался мне значительно постаревшим. Отнесся он ко мне, казалось, не так сердечно, как Карахан, но, может быть, это было его манерой. Он осведомился об Англии, и я ему ответил, что Литвинов может ему больше рассказать о ней, чем я, так как он только недавно вернулся оттуда.

Потом я встретил Вознесенского, левого социалиста-революционера, работающего в отделе Востока. Он резко осуждал отношение большевиков к его партии. Вознесенский достал мне карточку на обед в «Метрополе». Обед состоял из тарелки супа и маленькой порции какого-то другого блюда. В разных частях города устроены советские столовые, которые тоже дают подобные обеды; стакан слабого чаю без сахара стоит тридцать копеек. Моя сестра накануне моего отъезда из Стокгольма прислала мне маленькую бутылочку сахарина. Было трогательно видеть, с какой радостью некоторые из моих друзей пили сладкий чай.

Из «Метрополя» я пошел в «Красный флот», чтобы привести свою комнату в порядок. Шесть месяцев тому назад здесь можно было получить относительно чистое помещение. Но матросы привели гостиницу в ужасный вид и теперь грязь здесь неописуемая. Я попросил служащего немного прибрать и заказал самовар. Он не мог принести мне ни ложки, ни ножа, ни вилки, и только с большим трудом я уговорил его достать мне стакан.

Телефон все же работал. После чая я позвонил г-же Радек, которая из «Метрополя» переехала в Кремль. Я еще не имел пропуска в Кремль. Поэтому мы условились встретиться, чтобы вместе взять у коменданта пропуск. Я шел по снегу к белой стене в конце моста, который круто поднимается над садом. Здесь горел костер и три солдата сидели вокруг него. Г-жа Радек уже ждала меня, она грела руки у огня. Вместе мы вошли в цитадель Республики.

Конечно, г-жа Радек спросила меня о том, что я слышал о ее муже. Я сказал ей, что в стокгольмских газетах я читал, будто он переехал в Брауншвейг и живет там во дворце.

Она очень боялась, не вернулся ли он в Бремен в то время, когда город заняли правительственные войска. Она не верила, что он когда-либо вернется в Россию. Потом она спрашивала меня, не замечаю ли я необычайных успехов, которые сделала революция за последние шесть месяцев (я это действительно находил).

В моей комнате в «Красном флоте» в эту ночь было настолько холодно, что я лег в постель в овчинной шубе и покрылся всевозможными платками, одеялами и даже матрацем. И все-таки я очень плохо спал.

На следующий день я напрасно пытался найти лучшую комнату. Во время моей прогулки по городу я видел всюду революционные скульптуры. Одни были очень скверные, другие очень интересны, но все они были сделаны наспех к торжеству годовщины Октябрьской революции. Художники тоже приняли участие в украшении города. И, хотя погода сильно испортила большинство картин, все-таки уцелело достаточно, чтобы дать понятие о праздничном впечатлении, которое они производили. Там, где фасады каких-нибудь домов были для ремонта обнесены лесами, художники использовали всю гладкую поверхность, чтобы на них нарисовать огромные панно, изображающие символические фигуры революции. Больше всего мне понравился ряд деревянных ларьков против «Националя» в «Охотном ряду». Футуристы и им подобные художники разрисовали их. Ларьки были очаровательны, и их яркие краски и наивные мотивы так шли к Москве, что я не мог представить себе города без них. (Раньше они были монотонного, грязновато-желтого цвета.)

Чистые основные краски - синяя, красная, желтая, - примитивные узоры цветов на белом или пестром в клетку фоне казались теперь, по контрасту со снежными массами на улицах, с пестрыми головными уборами женщин и с желтыми овчинными полушубками мужиков, менее футуристическими, чем памятники средневековой Москвы.

Может быть, будет интересно отметить, что некоторые упрямые ригористы во время моего пребывания в Москве подняли серьезный протест против слишком большой свободы, которую дали футуристам, и было предложено, чтобы искусство революции было более доступным и менее кричащим.

Однако эта критика не относилась к росписи вышеупомянутых деревянных ларьков, смотреть на которые мне всегда доставляло удовольствие.

Вечером я посетил Рейнштейна в гостинице «Националь». Рейнштейн - маленький старый человек, член Американской Социалистической партии. Он в прошлом году неутомимо пытался помогать американцам. Его познания в области революции поразительны. Ему около семидесяти лет, но он не пропускает ни одного заседания Московского совета или Исполнительного комитета. В семь часов утра он встает и идет из одного конца города в другой, чтобы читать лекции молодежи, готовящейся стать офицерами Советской армии. Он наблюдает за английскими военнопленными, к их успехам в большевизме он относится крайне пессимистически. Кроме того, он занимает официальный пост заведующего отделом английской пропаганды, отдел совершенно ненужный, где печатаются сотни брошюр, которые никогда не достигают английского побережья. Он был очень разочарован, что я не привез никаких американских газет и очень жаловался на недостатки транспорта. Жалобу эту я слыхал во время моего пребывания в Москве от самых разнообразных людей по крайней мере три раза в день. Он находил политическую ситуацию великолепной, хозяйственную же - очень скверной. Если где-то и был хлеб, то его нельзя было доставить в город из-за недостатка паровозов. Эти хозяйственные затруднения должны были раньше или позже повлиять на политическую ситуацию.

Он говорил об английских военнопленных: солдаты были привезены в Москву, где им выдали особые разрешения, с которыми они имеют право ходить по городу без охраны. Я спросил об офицерах, он сказал мне, что они в тюрьме, но имеют все, что им нужно. Член международного Красного Креста, работающий совместно с американцами, аккуратно их посещает и приносит им пакеты. Дальше он рассказал мне, что при получении первых известий о попытках братания на архангельском фронте он с двумя военнопленными, одним англичанином и одним американцем, поехал туда. С трудом удалось устроить свидание: два офицера и один сержант со стороны союзников, Рейнштейн и два военнопленных со стороны русских сошлись на мосту между враждебными линиями. Разговор шел, главным образом, об условиях жизни в Америке и о тех причинах, которые в конце концов заставят союзников вернуться домой, предоставив Россию своей судьбе.

В конце разговора представители союзников (вероятно, американцы) предложили Рейнштейну поехать с ними в Архангельск и там изложить свои доводы. Ему был обещан пропуск туда и обратно. Один из двух приблизившихся между тем русских нагнулся, чтобы на его спине можно было написать пропуск для Рейнштейна. Рейнштейн показал мне этот пропуск. Он сомневался в его действительности и сказал представителям, что без дальнейших инструкций из Москвы он не может им воспользоваться.

Когда стемнело, стали расходиться. Офицеры сказали военнопленным: «Как? Вы с нами не пойдете?» Оба покачали решительно головой и ответили: «Нет, спасибо».

Я узнал, что кто-то на следующий день хочет покинуть «Националь», чтобы ехать в Харьков, очевидно, я мог получить освобождающуюся комнату. После моего, довольно позднего, чаепития с Рейнштейном, я пошел домой, зарылся в гору всевозможных одежд и уснул.

На следующее утро мне удалось переехать в комнату в «Национале». Выяснилось, что это было очень милое помещение, расположенное около кухни и потому довольно теплое.

Продолжалось довольно долго, пока перенесли мои вещи; переезд из одной гостиницы в другую стоил, несмотря на близкое расстояние, сорок рублей. Я устроился по-домашнему, купил несколько книг и составил два списка: документов, необходимых для моей работы, и тех людей, которых я хотел видеть.

Комната была чрезвычайно чистая, чистота была, очевидно, предметом гордости горничной, которая пришла для уборки комнаты. Я ее спросил, как нравится ей новое правительство. Она ответила, что, правда, голодно, но она себя чувствует гораздо свободнее, чем раньше.