Любовь с чистого листа - Кейт Клейборн

Я поднимаю взгляд, Сесилия и Лашель уставились на меня с недоумением, возможно, из-за моей непривычной молчаливости. Они хорошие друзья: где-то пять лет назад Лашель сходила на мастер-класс Сесилии по каллиграфии и так быстро всему научилась, что теперь они часто вместе работают. И в целом общаются. Обе замужем с детьми, хотя подростки Сесилии старше. Вместе у них возникает эта магия каллиграфии — мягкость, уверенность и стабильность, благодаря которым они создают нечто прекрасное, касаясь пером бумаги. Ни прерывистых линий, ни пауз, чтобы стереть и начать сначала.

Снова чувствую укол одиночества, тоски. Я зашла сюда за компанией, хотела сбежать от этого шуршания. Но теперь даже простой светский разговор кажется риском: нельзя говорить о Риде, не рассказав, как мы познакомились, — а это совершенно недопустимо. Я пока не могу говорить о проекте, и мне стыдно за свой творческий ступор.

— Абсолютно точно, — задорно отвечаю я.

Сесилия пожимает плечами и отодвигает стул рядом с Лашель.

— Не буду пока отказывать, на всякий случай.

— Она передумает, — говорит Лашель, смотря на меня с улыбкой, и подмигивает. — Сейчас у нее одно свидание на уме.

Сесилия замирает в полуприседе, глаза ее загораются:

— Ух ты, свидание? Как мило!

Женатые люди всегда говорят «как мило», узнав о чьем-то свидании. Как будто после 86 % свиданий в этом городе тебе не хочется поклясться самой себе на крови, что ты больше ни с одним мужчиной не свяжешься.

— Это не свидание. — Я вложила в эту фразу столько убедительности, сколько смогла, с тех пор как вошла в магазин. Сидя, Сесилия тычет Лашель в бок, и обе смотрят на меня, улыбаясь. Добродушно закатываю глаза и смотрю время на телефоне. Я еще успеваю, но нервы за время в магазине не успокоились.

— Возьму этот Tombow, запишешь на мой счет? — спрашиваю Сесилию, бросая ручку в сумку.

— Не вопрос, — отвечает она, а сама уже тянется за новым листом бумаги, на которой писала Лашель.

— Увидимся, — говорю я, выходя из-за стола.

— Мэг. — Лашель останавливает меня почти в центре магазина. — Кто-то в курсе, куда ты идешь?

Я застываю на месте. Хотелось бы ответить ей без раздумий. Но от этого маленького жеста заботы — этого шифра дружбы, которая всегда предполагает защиту, — у меня слезы встают в глазах. Я быстро глотаю их и с широкой улыбкой оборачиваюсь.

— Да, разумеется, — вру я. Но из чувства благодарности добавляю: — Променад. Общественное место, все такое.

— Ну, веселись! — кричит она. Они с Сесилией уже склонили головы над чернилами. Не знаю, удастся ли мне в жизни еще раз испытать легкость и тепло подобной дружбы.

Открывая дверь, слышу звонкий смех Сесилии, и на меня накатывает то же одиночество, что и все эти месяцы.

«Шурх», — закрывается за мной дверь.

И все же я на шесть минут раньше времени.

На улице Монтаг много людей: погода теплая, светит солнце, и все ходят с изумленным видом, говорящим: «Ничего себе, дождь наконец прекратился». Я смотрю не на знаки — будто боюсь спугнуть их до встречи с Ридом, — а на людей. Прохожу мимо кафе Häagen-Dazs, мужчина внутри смотрит на свой шоколадный коктейль, как жених на вошедшую в церковь невесту. Девочка радостно размахивает их сцепленными с мамой руками и лижет мороженое в рожке — треть его уже у нее на щеках и на футболке. Пара пожилых мужчин стоит у входа, прищуриваясь, чтобы прочитать меню на витрине. Мужчина пониже восклицает:

— У них есть клаб-сэндвич. Ты любишь клабсэндвичи!

Как будто клаб-сэндвич — это деликатес, а не то, что можно найти в любом районе города.

Выйдя на Пиррпон-плейс, вижу голубую гладь Ист-ривер. Вода светится на солнце так, как я не видела долгие месяцы, а лицо обдувает ветерок, успокаивающий, но недостаточно сильный, чтобы волосы стали липнуть к помаде. Просто идеальный ветерок. На велосипедной парковке женщина жонглирует мотками пряжи и напевает песенку про котов-космонавтов (Нью-Йорк для чудаков, а как же). Обычно я бы притворно уставилась в телефон, но сейчас наблюдение за людьми меня очаровало, и я совершенно не боюсь, что один из этих мотков прилетит мне в голову. На краткий миг я понимаю, что чувствовал тот мужчина с коктейлем и старики с клаб-сэндвичем, и наконец впервые с того самого «шурх», вспоминаю, почему решилась на эту прогулку. Даже если Рид откажется, мне нравится быть здесь, в окружении этих людей.

Надо просто пережить встречу, на которую я, повторюсь, пришла на целых шесть минут раньше. Это отличная возможность настроиться на…

Ну, конечно! Он уже здесь.

В двадцати метрах от меня, на Променаде, предплечья на перилах, руки сложены в замок, он смотрит на город на том берегу. Снова никакого бизнес-кэжуал, Рид одет в том же стиле, что и неделю назад: кеды, джинсы, куртка. Может, это его воскресный наряд. Так и обозначен в его шкафу. Профиль его лица парадоксально красив даже издалека.

Вытаскиваю пару букв из преследовавшего меня слова. Его профиль выглядит как слово «шок».

Он выпрямляется, будто почувствовав мое приближение. Рид поворачивается, и мне остается сделать несколько неловких шагов, когда оба только молчат и ждут. Чувствую себя так, будто иду по доске к этим голубым глазам — резким и застывшим на мне. Интересно, он скажет: «Добрый день»?

— Привет, — неожиданно произносит он. Я силюсь не поднять от удивления брови.

— Спасибо, что пришел. — Я только что заметила женщину на ближайшей скамейке. В одной руке у нее термокружка, в другой — телефон, сама она застыла с приоткрытым ртом и взгляд от Рида оторвать не может. Я бы, наверное, так же выглядела на ее месте, увидь я Рида впервые. Кажется, он не замечает, и я спрашиваю:

— Прогуляемся? — К моему облегчению, он согласно кивает и делает жест рукой, пропуская меня вперед. Может быть, в этот момент женщина за нами ахнула.

— Ну, — говорю я, стараясь подстроиться под обыденность его «привет». — Как прошли выходные?

Он глядит на меня, моргает. Он явно не собирается удостоить меня ответом. С таким же успехом можно было спросить его, на какие