Волчья ягода - Ольга Ружникова

порога. — Это я не хочу с ними учиться. И общаться — тоже. Это они — недостаточно хороши для меня. И для моего брата.

И с откровенным злорадством припечатала дверью в лоб подслушивающей Дашке. Всё равно мозгов у нее нет, а костям ничего не сделается.

Как у Кинга: «Вот и конец маленькой мисс Семнадцатилетней».

В этот раз обошлось без караулящих отморозков… то есть честных, добропорядочных деток. Даже странно.

Зато рыдания Женьки слышны еще из коридора. Как это еще все соседи не собрались — послушать? Поржать.

Но всё равно — лучше поторопиться. Когда-то в некоторых закрытых учебных заведениях слезы были под запретом. В нынешних «картонных» квартирах — тоже.

Женька заперся в их с Никитой комнате. Так наивно. Неужели не знает, что подушка не заглушает ничего? Забыл? Или просто кончились силы? Иссякли…

Ходят ходуном худенькие плечи. Валяются на полу очки. Резко встанет — может наступить. И веди его тогда в поликлинику под охраной…

— Жень, — Зорка присела рядом. — Что случилось? Надеюсь, ты не выходил?

— Нет, — выдавил он. — Мне из школы звонили.

Слава Богу! Слава Богу, ничего серьезнее!

— Они не хотят, чтобы ты с ними учился?

Только бы ничего хуже!.. Вдруг он что-то скрывает… Если кто-то посмел обидеть ее маленького брата — всерьез обидеть! — она порвет сволочей в клочья собственными руками. Или кухонным ножом для разделки мяса. Пусть потом сажают! Хоть в одну тюрьму с Никитой! За это — не страшно.

Женька, на миг оторвавшись от подушки, яростно выдохнул:

— Да!

Нет, больше ничего.

Девушка привычно привлекла братишку к себе. Пусть выплачется. Так ему станет легче. А у нее слез уже не осталось. К счастью. Проку от них нет, а она — слишком взрослая, чтобы реветь.

— Всё будет хорошо. Никиту оправдают и выпустят, мама поправится, и мы уедем. Очень далеко. Но если захочешь — когда-нибудь вернешься сюда и набьешь им всем морды. По очереди.

— Зор! — наконец поднял к ней Женька зареванное лицо. — Почему нас никто не любит? Что мы им сделали?

Сестра крепче обняла его. Растрепала и без того взлохмаченные волосы. Все-таки пора стричь. Или отрастить — и в хвост. Или по плечам — как в старину. Вдруг в школе другого города к этому отнесутся нормально? Там ведь школ немало…

— А разве они умеют любить? Это еще Грин понял, что не умеют.

Глава шестая

1

  — Норма паечка родная — за отсидочку навар,

  А цена твоя такая — рукавичек сорок пар…

Звонок в дверь заставил привычно вздрогнуть. И разозлиться на себя. Идите все лесом, тут картошка горит!

  — …доля бабская такая —

  Кум орет, а ты молчи…

И щелк поворачивающегося ключа. Женька, ты что, одурел? Там же может быть…

Да кто угодно!

В прихожую Зорка метнулась галопом. И всё же успела только к радостному крику Женьки. Воплю:

— Мама! Зор, мама из больницы вернулась! Мамочка!.. Зоринская, ну где ты?!..

Мама. Она была против визитов Зоры в палату. В первый же день велела убираться. Сначала через медсестер, а когда дочь прорвалась сквозь кордон — лично.

Теперь попытается выгнать и из дома? Начнется ад еще и здесь? Опять?

А в глазах будет вечный вопрос: «Почему — Дина? Почему не ты?!»

— Зора! — мать шагнула к ней. — Зоренька!

Что происходит? Зорка не удивилась бы и обманному маневру. Сейчас подкрадется и ножом из-за спины — чирк. И хоть как-то исправлена ошибка судьбы. Лучшей дочери больше нет, но и худшей — не жить. Бедный тогда Женька.

— Мам?.. Мам, ты чего?

Несчастные, больные глаза. Не злые.

Слезы, которых не было, хлынули градом — все и сразу. Будто Зорка и не слишком взрослая…

— Эй, хорэ сырость разводить! — крикнул из кухни спасающий картошку Женька. — Я тоже, может, пореветь хочу…

2

Час ночи, крепкий чай (не стоило бы при шалящем сердце) и разговор. Долгий и тягостный.

— Почему ты не рассказала мне раньше? — мать смотрит пытливо. Обвиняюще. Это — нормально. Привычно уже. Главное — больше не ненавидит. Наверное. — О наркотиках?

— Тебе было не до того. — Вот теперь голову очень хочется опустить. Очень! Потому что здесь мама права. — Мы с Никитой надеялись справиться сами.

В третий раз свистит быстро пустеющий чайник. Спят (или жадно прислушиваются) соседи. За окном, на лавочке догуливают безнадежно опоздавшие к празднику жизни. Застряли в лете, а оно уже прошло. Попрыгунья-стрекоза…

— И раньше вы всегда справлялись, — вздохнула мать. Как же за эти дни постарело и осунулось ее красивое лицо! Раньше Маргарите Антоновой давали лет на десять меньше настоящего возраста. — Я знаю, что как мать я проиграла по всем статьям. Мне еще впору радоваться, что вы с Женей меня не возненавидели. И на дверь не указали.

Летний вечер, белые ночи. Тогда Никита был таким же обиженным и отчаявшимся…

— Мы все наделали много ошибок, — сказал голосом Зоры кто-то другой. Наверное, более взрослый. Или… старый.

— И больше всех — я. Не оправдывай меня, Зора, — качнула головой мать. — Я потеряла двоих детей…

Неправда! Пока еще — только одного! Да что же это?..

— …я еще не совсем пришла в себя. Пойми меня, Зора. Я знаю, ты никогда не считала меня хорошей матерью. У тебя есть право меня ненавидеть. Но…

Всё снова. Слова те же, цель — прежняя. Нет, мама ничего не поняла. Просто нашла другой способ перевалить всё на Зорку.

Половина второго… Увы, время не застревает в лете. Оно уверенно стремится сквозь ледяную осень. Прямо в стылую зиму.

— Мама! Послушай!..

— …но не у каждой матери сын изнасиловал дочь.

Ощутимо веет ледяным сквозняком. От затылка до пяток. И насквозь. До костей и глубже. Промораживает!

За окном — холодная ночь. Рвется в комнату сквозь гнилое окно, мимо еле теплых батарей. Там — холодная ночь, здесь насквозь выстыли сердца.

Зорка резко поднялась, высвобождаясь из материнских объятий. И уже стоя, развернулась. Взглянула сверху вниз:

— Мама, ты что, еще не поняла: Никита — не виноват?! Еще не дошло?! Он не виноват ни в чём! Никита поехал ее спасать, а не насиловать! Спа-сать!

Сколько еще раз придется это повторить? Чтобы хоть кто-то услышал — хоть родная мать!

Да пока голос есть! А потом — будем строчить на листочке! Или на магнитофон запишем.

— Зора, я была в милиции, — тихо и устало ответила мать. — Это ты оглохла и