Волчья ягода - Ольга Ружникова

Мать где-то там, на заднем ряду — полуживая от лекарств. Предательница… Но дать показания у нее сил хватило. Самые нелицеприятные. И, кажется, после этого на нее здесь стали смотреть чуть менее недружелюбно. Поверили, что она — несчастная обманутая жертва.

Все зашевелились. Ах да, «суд вернулся с совещания». Сердце бешено летит вниз… глубже Австралии… в черный, бездонный космос! В ледяную бездну без света и воздуха.

Господи, пожалуйста!.. Ради всего…

Тишина. И гул уже — только в ушах.

— …Антонова Никиту Анатольевича… года рождения, виновным…

Нет! Нет, нет!! Не-ет!!!..

Почему в зале вырубили свет? Потому что в темноте убивать — удобнее?

Нет, просто пелена вновь заволокла зал, голоса, весь мир…

НЕТ!!!

Пожалуйста!..

— …двенадцати годам строгого режима…

Свет вернулся — яркой вспышкой лампы следователя. Смазанными пятнами лиц.

— Он же не виноват! — Зорка вскочила с места. Почему не слышно собственного голоса?!

Только бы не упасть — пол рвется из-под ног! Вокруг — кривляются лица-маски. Злобные маски. Качаются стены, скачет хоровод.

А где-то сзади — печальная маска мамы.

Спектакль Эдгара По…

— Он ни в чём не виноват! Вы же это знаете!.. Вы что?.. Да что же это?!

И столько нельзя по закону! Зорка же читала… Или можно?! Уже всё — можно?!

Вокруг шипят змеи. И тянутся десятки рук… лап, щупалец. С когтями. Полными яда.

— Зорина Светлова, покиньте помещение!.. Немедленно!

— Пожалуйста! Вы же знаете!.. — голос срывается на хрип, а чужие руки привычно-ловко хватают под локти.

— Отпустите!.. Он же не виноват!..

Это — не бакланы с улицы. Не пропитые, потрепанные парни, смачно харкающие на треснутый асфальт. Эти так сцапали, что только ноги волочатся по полу. Тормозят.

— Зора! — лицо Никиты будто перерезано прутьями решетки. С такими ранами не живут…

— Никита! — Удалось вырвать руку… лишь на миг. — Никита, я тебя спасу!..

— А ну успокоилась — а то сама сядешь! Вот стерва!

Смутно знакомый голос. Брат очередной баклана? Или просто дружок? Тут плюнь — попадешь в злейшего врага. Недавно испеченного…

Пляшет черно-зеленоватая тьма. Дверь захлопывается перед носом — с чугунной неотвратимостью тюремных ворот средневековой инквизиции.

— Выход вот там! — орет кто-то в ухо. Кто-то уже другой. — Пошла!

— Он не виноват… — черные круги перед глазами растут, ширятся. Заслоняют всё…

— Конечно, не виноват. У нас в стране только невиновных и сажают… — ухмыляется сквозь туман конвоир. — Идиотка!

— Он не виноват…

— Ты мне не смей тут валиться! Валиться не смей, я сказал!.. Подстилка зэковская!..

Зорка всегда знала, что умрет с его именем на губах. Вот и умерла. Так и отправляются на тот свет — оседая на пол тряпичной куклой. И уже всё равно.

Никита не выйдет из тюрьмы живым. Значит, дальше жить незачем…

— Зорка! Ты что, Зор?!

Кто пустил сюда Женю? Кто заставил ее братишку плакать?!

— Зор…

— Отключилась, — объяснил конвоир. — Ты бы вывел сестрицу отсюда. Сейчас остальные выходить начнут, а вас они не очень любят. Как бы ни было чего…

— Зор, пожалуйста! — детская рука трясет за плечо. А в голосе — всё больше страха. Нет — уже ужаса… — Зор, очнись, а? Поехали домой, Зор…

Домой… Из Светлогорска, куда они так мечтали поехать. И в Питер…

Питер погубил Никиту, в Светлогорске его осудили…

— Зор!.. Зоринская…

Женька… Нельзя, чтобы ему было плохо еще и из-за нее! А сейчас еще и «остальные» здесь будут. А Женя — один.

Надо встать. Придется жить дальше…

Пляшет маскарад дьявола. Будто Маринка всё же напоила Зорку технической дрянью. И теперь едет крыша. Хорошо бы так… Тогда всё это будет неправдой!

«Если весь мир против тебя…» Значит — мир победит.

2

  — Пишешь адрес в никуда:

  Безнадега — точка — ру…

— тоскливо доносится из форточки. Сегодня во дворе — совсем другая пьяная тусовка. Незнакомая. И помладше.

— Зоринская, ну поешь чего-нибудь! Я сам седня блины спек, вкусно получилось. Ну, Зор…

Главное — не зареветь. Даже если взгляд у сестры — совсем мертвый. Даже если она не отвечает никому. Ни маме, ни даже ему, Женьке. Даже если маме на это плевать.

— Когда надоест притворяться — поест, — пожала она плечами.

А Зорка за ней ухаживала, когда та…

Сестра такая — после суда. Уже второй день. Когда ехали, а потом шли от остановки (под жадными, злобными взглядами) — не отпускала его руку, как волчица стережет волчонка.

А как пришла домой и рухнула на кровать — так и лежит лицом к стене. Толком не шелохнулась ни разу. Женька притащил раскладушку сюда, но глаз не сомкнул всю ночь — так что мог убедиться.

— Зора… Ты совсем есть не хочешь?

— Я жить не хочу, — неожиданно внятно ответила сестра. Не оборачиваясь и не шевелясь.

— Я еще хотел сказать: тебя из школы исключают. Твоя Марьсильна звонила, чтоб ты документы забрала. Мама сказала — не пойдет. Хочешь — я схожу?

И что за дурость брякнул? Кто ему отдаст?

— Ну и замечательно! — Зорка вдруг резко села. А лихорадочный блеск в ее глазах Женьке не понравился. Совсем! — Вот и настал миг…

— Миг — для чего? — заледенел он.

Не вздумала бы и в самом деле чего с собой сделать! Что тогда? Караулить? Зорка же намного старше. Женька ее даже не удержит…

Сестра промолчала, намертво сжав кулаки. Аж пальцы белые — целиком, не только костяшки. А взгляд уже не мертвый, а… пугающий. Не хотел бы Женька оказаться ее врагом! И даже, чтобы на него случайно так взглянули.

Сестра обернулась к брату. С уже нормальным взглядом. Осмысленным, живым и даже не безумным:

— Я тебе «схожу» к этим крысам! Тащи лучше свои блины, — кивнула она. — И себе заодно. Как там у «Гардемаринов»: «В путь — так вместе»?

И нет ничего приятнее привычного легкого тычка в бок. Зорка — девчонка, но какой же она отличный парень!

На кухню Женька рванул марафонцем. Хотя бы для того, чтобы сдержать истинно щенячий радостный визг. Сегодня — можно!

С Зоркой вообще можно всё. С Зоркой — и с Никитой…

3

На кладбище — хоронить Лену — они когда-то ездили всем классом. И Зорке тогда так и хотелось сказать: «Не место убийцам на могиле жертвы». И равнодушным и не вступившимся — тоже не место.

Так почему не сказала?

Могила не заросла, памятник стоит. Родители ухаживают. У них больше никого нет, Ленка была единственной. Каково им было видеть у ее гроба всю эту подлую кодлу?

— Лен, привет.