Свой ключ от чужой двери - Инна Бачинская

Так продолжалось почти два месяца, и я поняла, что она надо мной издевается. Понимаете, нарочно унижает!

Лара начинает громко рыдать. Федор достает из портфеля бутылку минеральной воды, оглядывается в поисках стакана. Не найдя, отвинчивает колпачок и протягивает бутылку Ларе. Она кивает и жадно пьет. Они слышат, как ее зубы выбивают дробь о край бутылки. Переглядываются.

– От ее следующего приглашения я отказалась, – говорит Лара, закончив пить, – и она больше не звонила, отстала. А через год вдруг объявилась и попросила быть свидетельницей на свадьбе. Говорит: развелась с Дубенецким и снова выхожу замуж… И так пристала, так пристала… что я не смогла отказать. – Лара смотрит на них затравленным взглядом. – Лучше бы я ей отказала! Наши отношения всегда плохо заканчивались. Вот ее сестра Нонна – совсем другой человек. Все считают, что она некрасивая, но к ней просто присмотреться нужно и привыкнуть. Она добрая… только суховатая. Неплохо зарабатывает, ветеринар, держит питомник в селе, разводит породистых собачек. Понимаете, она из тех, кто без лишних слов помогает. Она мне и деньги давала, и травы всякие Кирюше от болей в спине. И работу ему нашла – вахтером в банке. У нее везде связи. Работа, конечно, не бог весть что, но все-таки…

– Вы видели Нонну с Удовиченко в феврале в аэропорту, – говорит Коля. – Можно подробнее?

Лара Бекк опускает глаза и мучительно краснеет. Федор физически ощущает ее неловкость. Она жалеет о том, что брякнула сгоряча про Нонну и Удовиченко. Но никуда не денешься, слово сказано.

– Они сидели в углу, – выдавливает из себя Лара. – Я их не заметила, но увидела собачку Нонны, Белочку… маленькая, смешная такая… А потом увидела их. Он молчал, а она как будто упрекала его… потом заплакала… мне показалось, что заплакала… – Лара умолкает, не глядя на них.

Когда они выходили из здания школы, Федор спросил:

– Как там Кузнецов? Когда на волю?

– Говорит, еще пару недель, но, – Коля покрутил головой, – не нравится он мне – зеленый, слабый. Ему бы в отпуск…

– Передашь привет. И не напрягай его, пусть отдыхает. Кефирчик там, книгу, кроссворды.

– Ежу понятно. Но ты же его знаешь…

Глава 11

Кукла

В глухих коридорах и в залах пустынныхСегодня собрались веселые маски.Сегодня в увитых цветами гостиныхПрошли ураганом безумные пляски.

– У вас красивый дом, – сказала Анна.

Она стояла посередине гостиной, с любопытством осматриваясь. Я бегло и часто взглядывал на нее, подсознательно отмечая… как бы это передать… ускользаемость… Есть такое слово «ускользаемость»? Ускользаемость ее облика. В ней не было ничего, за что мог бы зацепиться глаз. Лия, например, поражала воображение сочными красками, удушливыми ароматами, выразительной игрой бровей и так далее. Сонечка Ивкина узнавалась издалека по стремительной походке и белым одеждам. В Анне не было ничего броского. Говорят, совершенство незапоминаемо. В ней была гармония, звучавшая как неяркая и негромкая музыка – бледное лицо, тонкое и миловидное, очень светлые серые глаза, тонкий рот с приподнятыми уголками, отчего казалось, что она постоянно улыбается своим мыслям. Вернее, готова улыбнуться. Вся она состояла из несовременных плавных линий, которые, если их продолжить, оказались бы завитушками. Покатые плечи, узкая спина, тонкая фигура и медленные движения, тоже плавные и скупые, статичность… О, вот оно! Статичность! Статичность манекена. Статичность удлиненных женских фигурок Армани. Меня не удивило бы, если бы она вдруг застыла в центре комнаты на час или два, неторопливо переводя взгляд с одного предмета на другой. Поворачивая голову на гибкой длинной стеблевидной шее. Очень белой, с бледно-рыжими завитками, выбившимися из пучка на затылке. Она была словно воплощение моего излюбленного стиля – сецессии, и мне хотелось стать напротив и хорошенько рассмотреть ее. Стоять и смотреть, не отрывая взгляда, долго-долго.

«У вас красивый дом», – сказала она. И я взглянул на дом ее глазами. Мой дом – моя крепость, построенный отцом лет двадцать назад. Дом его мечты, сочетающий в себе зимнюю городскую квартиру и в то же время дачу. Сработанный из толстых желтых бревен отцовым пациентом по картинке из американского журнала. Я помню эту картинку: громадная комната с бревенчатыми стенами, камин, длинный грубый стол светлого дерева, такие же стулья-кресла, несколько разношерстных ковров на полу, белая пушистая шкура неизвестного животного на спинке громадного, как Ноев ковчег, коричневого кожаного дивана с десятком разновеликих гобеленовых подушек. За столом – люди, на столе – вино в бокалах. Глаз не оторвать, так красиво.

Строитель на коленях умолял отца позволить ему пропитать бревна какой-то технической жидкостью от древесных вредителей и покрыть пол лаком. Отец стоял насмерть, не желая нарушить деревенский стиль картинки. Все должно быть натуральным, никакой химии. Мастер призвал на помощь маму, и вдвоем они убедили отца не вмешиваться в строительные работы.

Зал почти в восемьдесят квадратов – налево от входной двери. Направо – кухня и кабинет, который я два года назад, когда появились деньги, расширил за счет родительской спальни. А еще я достроил второй этаж, разыскав бывшего отцовского пациента, того самого, который строил дом, и гараж на две машины, где стоит моя синяя «Тойота». Он теперь совсем старик, держит семейный бизнес, где работают двое его сыновей и зять.

На втором этаже, куда вела винтовая лестница из зала, были три спальни. Одна – большая, моя, и две поменьше, для гостей, в которых никогда никто не ночевал. Я привел Анну в восточную спальню, смутно рассудив, что ей может понравиться восход солнца, и поставил на кровать ее сумку. Некоторое время мы стояли друг против друга молча. Герои американского фильма, не теряя времени, рыча, набросились бы друг на друга и стали стаскивать одежду.

– Ужин сервируют в семь в парадной гостиной, мадам, – сказал я наконец и внутренне поморщился от искусственности своих слов, но остановиться уже не мог. – Вы услышите гонг. Вечернее платье и драгоценности необязательны.

Она молча присела в реверансе, и я вышел. Отправился в кухню готовить ужин.

Вообще, говорила она очень мало. Нет, не так. Она говорила мало слов, но передавала свои чувства мимолетной улыбкой, легким движением плеч, взмахом руки, что получалось не менее красноречиво, чем слова. И еще она была замечательным слушателем. Глядя вам прямо в глаза, она сочувствовала, удивлялась и смеялась взглядом.

– Я не слышала гонга, – сказала Анна, появляясь в дверях кухни. – Вы наверняка забыли обо мне.

– Я помню о вас все время, – ответил я галантно. – Гонг сломался. В последний раз я слишком сильно стукнул. Я уже собирался идти за вами.

Она протянула руки, и я положил в них плетеную корзинку с хлебом.

Мы сидели за столом как два голубя и тихо разговаривали. Вели беседу. Более избитой темы для разговора трудно было себе вообразить. Она хвалила еду и расспрашивала, как я это делаю. Я не кулинар и умею готовить всего одно блюдо – жарить мясо с картошкой и луком. Отец научил. Он считал, что мясо – мужской продукт, а всякая ерунда вроде салатов и маринадов – женский. Если подумать, это скорее два блюда вместе. В тот вечер я нажарил мяса и картошки на целую армию. Открыл банку польских маринованных с укропом огурцов. Еда честная, сытная и тяжелая. Может, поэтому наша беседа протекала вяло и время от времени буксовала. Если бы я приготовил крабы и потушил в вине трехдневные шампиньоны, то мы, возможно, обсудили бы мировую литературу, театр и кино, поражая друг друга изящными суждениями.

– Что вы собираетесь делать? – вдруг спросила Анна.

– Не знаю, – ответил я честно, сразу поняв, что интересует ее не сегодняшний вечер, а мои жизненные планы. – Может, завершу свой научный труд, опубликую…

К моему разочарованию, мой научный труд ее не заинтересовал. Я и сам не знал, чего ожидал от ужина, что-то предвиделось и мнилось: мимолетные, полные тайного значения взгляды, едва уловимые речевые двусмысленности, призыв и обещание в трепете ресниц, словом, всякая всячина родом из сентиментального романа позапрошлого века. «Лаура подняла глаза, кровь забурлила у него в жилах!» Или «бросилась ему в голову». Или еще как-нибудь. Нетерпение, ожидание, поиски предназначения – недаром же мы встретились! – переполняли меня. «Неужели я так романтичен и нерастрачен?» – думал я, внутренне смущаясь и смеясь над собой. Я никогда еще не приводил домой женщину с улицы. Вернее, из парка.

Анна спустила меня на землю.

– Я думаю, вам нужно вернуться в фонд, – сказала она таким тоном, как будто все последнее время только и думала об этом.

– Боюсь, это невозможно, – пробормотал я. Меньше всего мне сейчас хотелось говорить о фонде.