Огненный омут (Дикое сердце) - Вилар Симона

– Ну что, моя раскрасавица Эмма опять послала тебя, поп, улаживать наши противоречия? Взяла в обычай – чуть что искать укрытия в стенах аббатства.

У Франкона было сияющее лицо.

– Да будет благословлен этот день, и ты запомнишь его навсегда, Роллон Нормандский. Ибо сегодня, за три дня до празднования Рождества Богородицы[20], супруга твоя, Эмма Робертинка, графиня Байе, родила на свет Божий дитя мужского пола, нареченное франкским именем Гийом.

Ролло так и не донес до рта кружку, а лишь смотрел на Франкона, который, не останавливаясь, продолжал рассказывать, что дитя родилось под утро, и из-за сильного ливня он не смог сразу послать известие, а позже не мог отказать себе в удовольствии…

Франкон невольно втянул голову в плечи, когда Ролло одним прыжком оказался около него и тряхнул его за ворот.

– Где они?

Едва получив ответ, он, как был, полуголый и босой, выскочил из опочивальни, во дворе вырвал из рук охранника повод лошади, и понесся, как безумный, в аббатство.

В это время Эмма, уже умытая и причесанная, сидела на постели, с нежным любопытством изучая крошечное существо, завернутое в такое длинное покрывало, что его хватило бы и взрослому.

– Гийом, – говорила она, любуясь этим крохотным носиком, зажмуренными глазками, толстыми щечками. – Гийом… мой мальчик! О Сезинанда, как он прекрасен! Я никогда не думала, что рожу такого восхитительного сына.

О желании иметь дочь было тотчас забыто.

– Все младенцы как ангелы, – ответила Сезинанда, прекрасно понимая, что сейчас чувствует подруга, ибо сама родила всего три месяца назад. Но Сезинанда была весьма практична, поэтому уже видела себя кормилицей наследника Нормандии и сразу заявила, что, пока Эмма отдыхала, она уже покормила дитя.

– Благодарю! – сухо кивнула Эмма. – Но дитя это – только мое, и отныне я сама…

Она не успела договорить, как створки двери с грохотом разлетелись и в комнату ворвался Ролло. Стоял полуголый, с разметавшимися по плечам волосами, запыхавшийся. Он словно не решался подойти к своему ребенку. Только смотрел на этот сверток на руках Эммы и тяжело дышал.

Сезинанда увидела, как засияли глаза подруги при виде Ролло, и, улыбаясь, направилась из комнаты, прикрыв за собой дверь. Они остались одни. Втроем.

– Ролло, – тихо произнесла Эмма, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Ролло, смотри, это наш маленький принц Нормандский!

Он как-то неуклюже подошел, по-мальчишески вытер руки о штаны, прежде чем взять у Эммы дитя.

– Мой сын… Мой наследник.

Он держал его так бережно и неуклюже, словно никогда еще не брал своих детей на руки. А потом посмотрел на Эмму с восхищенным удивлением.

– Птичка!..

Он сел рядом, нежно поцеловал ее в висок. У Эммы потекли слезы. Потом они долго говорили о ребенке, о родах, об имени их наследника. Ролло ничего не имел против того, чтобы его звали франкским именем, ибо мальчик рожден в этих землях. Но, когда Эмма наконец решилась сказать, что ребенок крещен по христианскому обряду, конунг нахмурился.

– Ты уже не в силах ничего изменить, Ру, – осторожно заметила она.

Ролло сидел не шевелясь. Лицо его застыло. Он не смотрел на Эмму, не сводя сурового взгляда с крошечного личика своего сына. Эмма заволновалась.

– Ты ведь не препятствовал, когда твои люди крестились.

Он поднял голову, словно к чему-то прислушиваясь. Эмма была так напряжена, так следила за ним, что не сразу заметила то, что привлекло его внимание. И лишь когда шум усилился, она тоже посмотрела в окно. Гудели колокола. Кричали люди, сквозь створки окон проникал шум, сливавшийся в гул города, приветствовавшего рождение наследника своего правителя.

Теперь Ролло взглянул на нее. Она была бледна.

– Ролло, посмотри, как он прекрасен – наш сын, наш долгожданный сын.

– Добилась-таки своего, – буркнул наконец Ролло, но что-то в его интонации уже позволило Эмме перевести дыхание. – Упрямая рыжая Эмма. Но большего не ожидай. Если мой сын и крещен, то тебе не следует ожидать, что я и мои люди тут же кинутся к купели.

Пожалуй, Эмма лишь обрадовалась, что он так легко это воспринял.

– Я люблю тебя, Ролло. Тебя и твоего сына.

Она ничего не могла с собой поделать, и ее глаза вновь наполнились слезами. Но когда Ролло положил сверток на кровать и достал из ножен кинжал, она заволновалась. Ролло цыкнул на нее.

– Не мешай мне. Ты уже сотворила свой обряд и должна стерпеть и наш. И мой сын узнает холод стали с первых дней, чтобы не бояться его впоследствии.

Он осторожно прижал лезвие к лобику крошки Гийома. Это разбудило малыша. Он открыл щелки глаз, скорчил гримасу, а потом издал пронзительный громкий крик.

Родители заулыбались.

– Он великолепен! Клянусь браслетами Одина, мой сын Гийом просто великолепен!

И, схватив ребенка, Ролло выскочил из комнаты. Эмма опешила, потом встала и, ругаясь сквозь зубы, стала искать одежду. Так, растрепанная, на ходу поправляя хламиду, она и появилась на крыльце и замерла, оглушенная шумом.

Она не подозревала, что двор так полон людьми. Монахи, викинги, рабы, торговцы – столько народу еще никогда не бывало в тихой обители Святого Мартина. Гремели колокола, кричали люди, воины оглушительно стучали оружием о щиты. А Ролло стоял на высоком крыльце, подняв вверх ребенка – так он по норвежскому обычаю показывал, что признает мальчика своим сыном и наследником.

– Гийом! – кричал он. – Его зовут Гийом!

Казалось, среди такого шума никто бы и не различил этого франкского имени, но уже через несколько минут вся толпа громко скандировала имя наследника Нормандии.

– Осторожнее! – волновалась Эмма. – Ролло, ты сошел с ума! Дай мне его!

Толпа рукоплескала, когда Ролло, отдав ей дитя, подхватил их обоих на руки. И Эмма видела, как смеялся Бернард, как хохотал только вчера прибывший Геллон, как улыбался, не обращая внимания на то, что его толкают, приор Гунхард. Берсерк Оттар плакал, размазывая кулаком слезы, и даже хмурый Лодин Волчий Оскал улыбался и похлопывал епископа Франкона по плечу.

У Ролло было гордое и счастливое лицо. Глаза горели жестким, решительным светом.

– Теперь у меня есть мой наследник, пусть и христианский, и, видят боги, теперь мне есть для кого завоевывать королевство!

Глава 2

Сразу после Пасхи, весной 911 года, в местечке Тросли близ Суассона был созван всефранкский собор духовенства. Посвящался он церковной реформе, которую называли Клюнийской, ибо началась она в бургундском городке Клюни. На соборе предстояло решить вопрос об очищении Церкви и монастырей от пагубного мирского влияния.

Епископ Руанский Франкон прибыл в Тросли одним из последних. Он знал, что среди франков он был словно чужак, и они наблюдали за ним с сомнением и недоверием. Епископ был главой христиан в подвластных норманнам землях, но роскошь его сверкающей двурогой митры, переливы золотого шитья ризы, благоухание заморских благовоний, исходившее от этого тучного надменного прелата, – все говорило, что христианину Франкону совсем неплохо живется под властью язычника Роллона.

– Иуда, – шептали одни.

– Нет, он поразительно хитер, и сам Роберт Парижский покровительствует ему.

– Ничего подобного! Этот руанец умыл руки, как Понтий Пилат, и ему нет дела ни до язычников, ни до христиан. Он думает лишь о своем брюхе и стяжательстве.

Франкон никак не реагировал на эти обвинения. Вместе с другими духовными особами и так называемыми светскими аббатами, а по сути, знатными мирянами, которые распоряжались монастырями, как своей собственностью, Франкон восседал в зале капитула[21], слушал речи реформаторов, иногда даже позволял себе вздремнуть, пока сидевший рядом молодой аббат из Суассона не будил его, когда епископ начинал похрапывать.

Франкон вскоре понял, что этот аббат приставлен к нему. Он всегда садился рядом, ходил за епископом, даже отведенные им покои находились рядом.