Познавая Иисуса через Ветхий Завет - Кристофер Райт

Матфей, хотя и написал самое «еврейское» из всех Евангелий, не тратит попусту время, а переходит к сути: когда Мессия пришел, у него были посетители, дары и поклонение с востока, а сам Он пребывал, хотя и временно, в Египте. Более того, эпизод с поклонением волхвов почти наверняка должен напомнить о Пс. 71:10. А тот, в свою очередь, является отзвуком визита царицы Савской к царю Соломону. Золото и ладан должны напоминать о Ис. 60:1—6, где описано, как их приносят цари (из Аравии), чтобы приветствовать восход нового Божественного света на Сионе. Таким образом, показывая уже в самом начале связь Иисуса с более широким языческим миром, Матфей явно желает, чтобы мы видели в Нем не просто Мессию для Израиля, а исполнение спасительного Божьего замысла для народов, не входящих в состав Израиля. И это основополагающая часть того, чему посвящен Ветхий Завет.

Есть, однако, еще один уровень смысла в Писании, который можно обнаружить в этих рассказах. Разговор о Египте, с одной стороны, и Месопотамии (Ассирии, Вавилоне, «Востоке»), с другой, едва ли бы заставил иудея думать только о географии. Он обязательно бы обратился к истории (что так свойственно иудеям). Как мы уже говорили в гл. 1 нашей книги, львиная доля истории в еврейской Библии размещена между двумя вехами — Египтом и Вавилоном, а точнее, между бегством от угнетения в Египте (исходом) и вавилонским пленением с последующим возвращением. Именно это держит в уме Матфей, размышляя о детстве Мессии, поскольку сводит вместе две цитаты из Писания, одна из которых отсылает нас к исходу из Египта, а другая — к плену в Вавилоне.

Стих Ос. 11:1, цитируемый в Мф. 2:15, относился к исходу, то есть к прошлому. Иисус был взят в Египет, но Он вернется, и поэтому Матфей видит здесь аналогию с опытом самого Израиля.

Из Египта воззвал Я Сына Моего (то есть Израиль, ср.: Исх. 4:22).

Апостол не говорит, что текст из Книги Пророка Осии был предсказанием. Он просто хочет разъяснить: то, что было сделано Богом для Его народа, Израиля (собственно говоря, самое великое Его дело), имело свой аналог, даже сугубо в буквальном смысле, в жизни Иисуса.

Затем Матфей упоминает избиение мальчиков–младенцев в Вифлееме. Он связывает это с Иер. 31:15, где говорится о Рахили, оплакивавшей своих детей. И не нужно никаких глав или стихов из Библии, чтобы доказать, что родители, чьих детей убили, будут печалиться и скорбеть. Поэтому смысл приводимой Матфеем цитаты лежит гораздо глубже. На самом деле этот стих относится к событиям, происшедшим сразу же после захвата Иерусалима армией Навуходоносора в 587 г. до н. э. Тогда потерпевшие поражение израильтяне были собраны в Раме для долгого и трудного перехода в изгнание, в Вавилон. Такова была причина «скорби» Рахили, поскольку существовало предание, что Рахиль была похоронена в Раме (ср.: Иер. 40:1). Поэтому Матфей подчеркивает, что за «изгнанием» Иисуса в Египет последовал плач, и проводит параллель с плачем, который сопровождал пребывание израильтян в плену в Вавилоне. Но контекст его цитаты позволяет рассматривать ее в более позитивном ключе, так как остальная часть Иер. 31 является по сути посланием, полным надежды на то, что из трагедии и скорби в будущем произойдет благословение. Сразу же после цитируемого Матфеем отрывка идут следующие слова:

Удержи голос твой от рыдания и глаза твои от слез… Возвратятся они из земли неприятельской. И есть надежда для будущности твоей.

Таким образом, в своем размышлении об одном событии — переселении Иисуса в Египет и Его возвращении (и связанном с этим массовым убийством в Вифлееме) — Матфей видит двойную историческую аналогию. Он выявляет эту связь, используя два отрывка из Писания, один из которых относится к исходу, а другой — к пленению, то есть к ключевым моментам в истории и богословии Израиля в Ветхом Завете.

Но, конечно, исход и пленение (и последующее возвращение) были ключевыми моментами в Ветхом Завете именно потому, что они поистине были больше, чем просто историей. Оба события были наполнены обетованием. И это то, что делает их особенно важными для Матфея, который показывает здесь Иисуса как исполнение ветхозаветного обетования. Исход с самого начала показывает, что Бог действует, оставаясь верным Своему собственному обетованию (ср.: Исх. 2:24; 3:16 и дал.; 6:5—8 и т. д.). Это подразумевается даже в цитируемом Матфеем отрывке из Книги Пророка Осии, где Израиль характеризуется как сын Божий, ибо Бог не может позволить Своему сыну и наследнику и дальше томиться в рабстве. Исход доказал, что Бог остается предан Израилю и Своему замыслу о нем.

Пленение тоже предсказывалось пророками в течение двух столетий, а возвращение домой и будущие надежды были неотъемлемой частью этих предсказаний с древних времен. Но в пророчествах Иеремии, Иезекииля и Исайи (гл. 40–55) нота обетования и надежды перерастает в симфонию ожидания. Важно отметить, что сам изначальный исход был использован как прообраз будущих Божьих деяний, также и Матфей использовал исход и возращение из плена в качестве прообразов событий в жизни Иисуса.

Более того, беря текст, в котором Израиль называется сыном Божьим (что для Ветхого Завета довольно обычно), и прилагая его к Иисусу, Матфей явно указывает на равенство между Иисусом и Израилем, а это многое говорит вдумчивому читателю. Ведь Израиль был народом обетования, плодом обетования Аврааму, чудесным образом исполнившегося, наследником обетованной земли и средством распространения всемирного обетования для человечества. Видите, каким наследием наделяет Матфей этого маленького мальчика, спешно вывозимого в Египет его обеспокоенными родителями!

Но мы можем идти еще глубже. В начальных главах Евангелия от Матфея столь много прямых и косвенных намеков на Ветхий Завет, что ученые продолжают неустанные поиски все новых ссылок, степень достоверности которых различна. Безусловно, здесь есть очевидное намерение напомнить об истории Моисея: враждебно настроенный царь; угроза жизни ребенка; бегство на фоне страдания других; смерть царя; возвращение (ср.: Исх. 4:19 и дал.). Все это делает картину неминуемого спасения более осязаемой, так как Моисей был по преимуществу освободителем, а «Иисус» (имя, уже встречавшееся в Ветхом Завете) был охарактеризован как избавитель своего народа.

Наша цель, однако, заключается не в том, чтобы истолковать Евангелие от Матфея в целом, а в том, чтобы, опираясь на него, посмотреть на Иисуса в свете Ветхого Завета. Ветхий Завет, судя по этому Евангелию, провозглашает обетование, которое исполняется Иисусом. То, что Матфей говорит в начальных главах о детстве Иисуса, является своего рода программным заявлением, раскрывающимся в остальной части Евангелия, где он многократно возвращается к идее исполнения, которая проявляется в деяниях или учении Иисуса и главным образом, конечно, в Его страданиях и смерти.

Но это, как мы заметили, не просто вопрос осуществления предсказаний. Скорее всего, Матфей весь Ветхий Завет воспринимает как воплощение обетования — в том смысле, что в нем изображен Бог с благодатной и спасительной целью, Бог–Освободитель, Бог, хранящий верность Своему народу, согласно заключенному с ним завету. Это порождает колоссальное чувство надежды, отраженное во всех частях иудейского канона. Поэтому все виды ветхозаветной литературы (не только пророчества) могут быть использованы для передачи этого обетования. Динамичная реальность Иисуса включается в не менее динамичный потенциал будущей надежды Ветхого Завета. Для Матфея, как и для других новозаветных авторов, их еврейская Библия была чем–то наподобие слов песни, которую я слышал ребенком. Эта песня, предположительно, была придумана родителями, бывшими, по вполне понятным причинам, оптимистами:

Я — обетование, я — вероятность,

Я — обетование с большой буквы «О»,

Я — огромная потенциальная возможность…

Провозглашенное обетование

Сейчас, получив некоторое представление о том, что означает выражение «Иисус исполняет ветхозаветное обетование», мы можем перейти к следующей части нашего исследования, чтобы увидеть, как идея обетования помогает лучше понять Ветхий Завет, в чем отчасти и состоит цель этой книги. Хорошей точкой отсчета для этого будет более подробный разбор различия между обетованием и простым предсказанием. Даже в обыденной жизни обетование — нечто гораздо более глубокое и более значимое событие, чем предсказание. Одно дело — предсказать брачный союз двух людей. Совсем другое дело — пообещать жениться на конкретном человеке! Это хорошая иллюстрация первого важного различия, которое в Библии довольно очевидно.

Обетование, то есть обещание, совершается при участии двух человек, по схеме «я — тебе». Оно предполагает некие взаимоотношения между людьми, может скрепить или развить их отношения, его исполнение может зависеть от них. Предсказание же может быть довольно безличным или относиться к третьему лицу. Для него не требуется взаимоотношений между предсказателем и человеком или людьми, к которым относится предсказание. Обетование может включать некоторую долю предсказания (или ожидания), но предсказание не имеет никакого отношения к обетованию. Обетование дается кому–либо, в то время как предсказание делается относительно кого–либо.