Курорт Европа - Михаил Маяцкий

Вильпен решил добавить к имеющемуся «Наполеону» свой листок. Новый проект ставил целью стимулировать трудоустройство молодых, до 26 лет, без профессионального образования, вводя двухлетний испытательный срок, во время которого работодатель сможет беспрепятственно уволить работника. Правительство рассчитывало на новый проект, по меньшей мере, в трех отношениях. Во-первых, КПН должен был разблокировать проблему молодежной безработицы, превышающей в отдельных кварталах 50 %. Проект, таким образом, отвечал на осенние бунты в пригородах. Во-вторых, он должен был удержать родную индустрию от бегства в жаркие страны, пробуждающиеся навстречу солнцу консумеризма западного типа. В-третьих, он сделал шаг в ту же сторону, в какую развивалась практика трудоустройства у европейских соседей, так называемую flexicurity (то есть гибкость плюс гарантии).

Молодежи этот проект не приглянулся. Причем сначала детям среднего класса, университетской молодежи, которую этот проект, собственно, не затронет. Она отреагировала, скорее, не на проект, а на картину реальности, о которой этот проект нелицеприятно напомнил. Если когда-то гарантией трудоустройства был аттестат зрелости (его в 60-е годы получали 10–15 % молодых), то теперь (когда его имеют 70 %) не только он, но и университетский диплом ничего автоматически не гарантирует. С точки зрения трудоустройства университет превратился в отстойник, где можно подождать лет пять-шесть, чтобы выйти на поиски работы ровно с теми же шансами. А половина из тех выпускников вузов, кому удастся трудоустроиться, будет работать не по специальности. Кто виноват в том, что обществу требуется больше бухгалтеров, чем психологов?

Против чего же выступают студенты и лицеисты? С одной стороны, их возмущает дискриминация молодых, с другой – они опасаются, что условия КПН будут распространены на все профессионально-возрастные категории. Каждая из этих причин понятна, их рядоположенность – меньше, ибо они противоречат друг другу. Нельзя одновременно возмущаться тем, что некая мера затронула только одну категорию населения, и тем, что она потом затронет всех, – разве что саму эту меру признать плохой, к кому бы она ни применялась.

Здесь и выясняется, что молодые люди вообще не видят никакой нужды в этом проекте. Как, впрочем, ни в каком другом, и не только молодые. Современные французы в целом остро недовольны своей ситуацией. По результатам всех опросов, они выходят самым пессимистическим, самым тревожным народом Европы. Однако они не спешат и изменить ситуацию. Из-за привычки к тому, что власть говорит одно, а делает другое, любую реформу во Франции встречают в штыки, ждут от нее подвоха, а в благих речах, эту реформу сопровождающих, лишь находят тому доказательство. Хуже того, любая реформа только кристаллизует недовольство и тревогу: раньше мы не знали, от чего страдали, зато теперь поняли – именно эта реформа нам как раз и не нужна! На знаменах этой ползучей поголовной оппозиции всему начертано: «Всё должно быть точно как раньше, только гораздо лучше!»

Франция ждет короля, который указом вернет ей потерянный рай 70-х годов, предварительно модернизировав его в духе XXI века. Отсюда смутность политического послания волнений, ибо, выскажи его четче, его инфантильность станет очевидной. Но было бы несправедливо упрекать в этом грехе тех, кому он наиболее простителен, а именно студентов, вчерашних детей. Нет, если сегодня во Франции устроить соревнование по инфантильности, то есть по сопротивлению принципу реальности, то победят в нем никак не студенты. Действительно, кто инфантильнее: Ширак, ратующий за единую семью равных европейских народов, но при условии, что Франция будет в ней за старшую? Вильпен с его решимостью привести народ к счастью, не обременяя себя объяснением замысла? Саркози, приводящий в пригороды свою банду (то есть полицию) «вставлять» банде враждебной? Социалисты, которые хвастаются, что раньше Вильпена ввели «молодежные контракты», но забывают указать, что те оплачивались просто из госказны? Профсоюзы с их твердолобой альтернативой: «либо работа с гарантией, либо… пускай китайцы работают»? Коммунисты с их фантастической картиной общества, где предприниматели могут жить при капитализме, а работники – при социализме? Так что студенты еще недостаточно инфантильны. Вопрос, скорее, нужно поставить иначе, могут ли сегодняшние студенты позволить себе инфантилизм родителей.

По поводу КПН оппозиция обвиняет власть в том, что та предлагает молодежи жить хуже, чем жили их родители. Обвинять же нужно и власть, и оппозицию в том, что они недостаточно ясно объясняют, что в силу многочисленных процессов, которые можно для простоты обозначить термином «глобализация», сегодняшняя молодежь Европы неизбежно будет жить хуже, чем предыдущее поколение. После этого можно задаться вопросом, что делать, чтобы она жила ненамного хуже.

Поэтому в требованиях демонстрантов есть один абсолютно здравый аспект. Если сегодняшней молодежи все равно придется тяжелее, чем сегодняшним взрослым, то почему только она должна отдуваться за «объективный процесс» и быть единственной его жертвой? Если правительство пришло к выводу, что необходимо модифицировать трудовое законодательство, чтобы удержать индустрию от бегства в беззаветно-трудолюбивые страны, то почему бы во имя равенства не предложить всему обществу разделить тяготы этой модификации? Ответ очевиден: взрослое лобби куда могущественнее молодежного, а электоральные и иные издержки от конфронтации со взрослыми куда выше, чем от десятка побитых витрин, не говоря уже о невинно-безвредных забастовках – кого? – студентов!! Да пусть бастуют на здоровье хоть сто лет!

Во Франции молодежь традиционно воспринимается властью не как богатство страны, а как обуза. Вот и теперь правительство нацелило КПН на молодых, потому что именно у них безработица достигла особо высокого процента. Однако этой мерой «позитивной дискриминации» правительство одновременно символически закрепляет молодежь в зоне дискриминации негативной.

Молодые это не принимают, и трудно их за это осудить. Несомненно, с принципом реальности нелады прежде всего у взрослых – у тех, кто чванится «французской социальной моделью», не замечая ее глобального несоответствия нынешней фазе развития мира и капитализма. Мир вступил в эпоху новых, многочисленных и многообразных рисков. Сам характер труда претерпевает радикальные преобразования. Во многих сферах деятельности испытательный срок длится, грубо говоря, всю жизнь. Во многих – как назло, самых динамичных – областях производства работники не хотят оставаться на одном месте больше двух-трех лет. Защитники же французской социальной модели, прежде всего профсоюзы, закоснели в своем охранительном жесте. Исповедуя идеалы «славного тридцатилетия», они реально защищают и без того наиболее защищенное меньшинство – тех, кто нанят по классическим бессрочным рабочим контрактам. Однако этот кусочек счастливой тверди омывается морем со штормами и холодными течениями: здесь преобладают контракты с вечно временными птичьими правами, бесконечные неоплачиваемые стажировки заради простого украшения своей автобиографии, и просто безработица – как видимая (зарегистрированная), так и все более невидимая (нигде не зарегистрированная и выпадающая изо всех статистик). Предлагаемый правительством КПН – альтернатива этому положению дел, а не всеобщей занятости по классическому контракту, сама возможность которой навсегда ушла в прошлое.

Эта альтернатива, конечно, далека от совершенства, но речь вряд ли идет о конкретном содержании нового проекта. Спор о КПН драки не стоит. Если КПН утвердят, то он не даст ожидаемых правительством результатов, поскольку предприниматели будут опасаться поправок, которые обязательно выторгует оппозиция. Если же КПН будет отменен, для работодателей, действительно желающих нанять сотрудников только на птичьих правах, уже имеются для этого вполне легальные возможности. С педагогической точки зрения КПН – форменная катастрофа, потому что создает у молодежи иллюзию, что правительство пошло слишком далеко, тогда как на самом дело оно пошло слишком близко. Но это правительство и не может пойти достаточно далеко, поскольку оно пытается вписаться в постиндустриальный вираж только за счет низов, сохраняя и наращивая параллельно преимущества наиболее имущих. Поэтому ясно, что любые поправки к КПН, на которые согласится де Вильпен, уже в силу этого не будут приняты улицей. Проблема только в том, что ребенок-король, мечтая о лучшем мире, пока что защищает ригидное трудовое законодательство, которое еще больше урежет его и без того невеликие шансы найти работу.

Разница между этими недавними волнениями и маем 1968 года существенна: тогда господствовало желание разрушить существующий порядок, сейчас – желание вписаться в него. Неизвестно, что сложнее: проблема Франции состоит не в том, что ее капитализм пахнет социализмом, а в том, что он сильно отдает феодализмом. Это специфический французский способ противостоять принципу реальности, диктуемому сегодня все больше экономикой и все меньше политикой. Тупиковость такого пути проявляется, в частности, в нарастающей поляризации молодежи. Как говорят здесь: сломался социальный лифт. В отсутствие меритократической перспективы все большее число молодых выпадает из социума, люмпенизируется, пополняет банды шпаны, дилерскую сеть. Для своих демонстраций студенты вряд ли искали союза с хулиганами, их сплотил невинный повод – очередной правительственный проект.