Наши собственные - Ирина Карнаухова

— Анна Матвеевна, — сказала она, — а у Геры в комнате давно не прибрано. Его сейчас нет, надо привести комнату в порядок.

— Ну что ж, — сказала Анна Матвеевна, — надо так надо. Метелка вон там в углу. А совок в кухне за дверью.

Анна Матвеевна повернулась, чтобы идти дальше дозором, но Лиля подала ей метелку и совок.

— Пожалуйста, Анна Матвеевна.

— Спасибо, — сказала старушка растерянно и пошла в комнату Геры.

Анна Матвеевна мела и вытирала пыль, а Лиля стояла на пороге. И только она заметила, как Тишка забрался в комнату, как он залез под кровать и мягкой лапой выкатил оттуда что-то блестящее к самым ногам Лили.

Девочка нагнулась и подняла стреляную ружейную гильзу. Она лежала на узкой розовой ладони и пахла металлом, порохом, дымком и героизмом…

Лиля искоса взглянула на Анну Матвеевну и тихонько опустила гильзу в карман.

Анна Матвеевна ничего не заметила, она в это время энергично стирала какие-то грязные следы на подоконнике. Стерла, захлопнула окно, опустила шпингалет.

— Теперь порядок, можете быть свободными, — важно сказала она притихшим и усталым девочкам. Уходя, Лиля бросила пристальный взгляд на блестящий оконный шпингалет.

На рассвете разразилась гроза. Та неистовая летняя гроза, когда иссиня-черная туча надутым парусом грозно наползает на небо и вдруг лопается с треском, обрушивает на приумолкший лес звенящие молнии, водопады хлещущих струй, и треск, и гром, и ветер…

Деревья, только что замершие в боязливом ожидании, приходят в неистовое движение. Гнутся березы, рассекая воздух зелеными прядями ветвей, беспомощно машут рукавами ели, гудят дубы и трещат могучими ветвями. Сосны раскачивают пушистые головы, и стройные стволы их звенят, как струны.

А дождь сечет весь лес, всю землю, весь мир холодными острыми бичами.

В доме спят.

Спит уставшая Анна Матвеевна, спят ребята, Василий Игнатьевич, котенок Тишка и оса на окне, залетевшая вечером в комнату.

В доме — надежная крыша, в порядке громоотвод, крепко заперты двери, и ключи у завхоза под подушкой, можно не бояться грозы. Даже окна и те все закрыты на блестящие шпингалеты… Все, все…

Лиля не спит. Всматривается в окно, на которое обрушивается дождь и ветер, вздрагивает, ослепленная молнией, и прислушивается. Трудно различить что-нибудь в этом вое и треске, грохоте и гуле. Но она все же слышит тот самый звук, который она ожидала: кто-то пробует открыть соседнее окно.

Лиля пытается найти тапочки, но они, как всегда, заползли глубоко под кровать, и, накинув халатик, затаив дыхание, она босая выходит из спальни. Надо пройти через столовую, повернуть направо… Тише, тише… Чтобы не скрипнула половица! Тише, тише, чтобы не запищала дверь! Еле ступая, чуть дыша, Лиля входит в каморку Геры, подкрадывается к окну и приникает к стеклу. Конечно, это он. Мокрый с ног до головы, захлебывающийся дождем, прячущий голову от порывов ветра.

Лиля медленно поднимает шпингалеты и распахивает окно.

— Ты? — спрашивает Гера удивленно, берясь левой рукой за подоконник. Почему ты здесь?

— Так, — спокойно отвечает Лиля. Она дрожит; ей холодно в легком халатике, а Гера почему-то медлит и не забирается в комнату. Вот он подтянулся раз-другой…

— Не могу, — говорит он вдруг, сжав зубы, — помоги мне.

И Лиля, перегнувшись наружу, сразу залитая дождем, ослепленная ветром, подхватывает его и помогает Гере перевалиться через высокий подоконник.

Рассвет разгорается, и в свете слабенького солнца Гера стоит перед Лилей бледный, взъерошенный, с красной ссадиной через всю щеку; губы его дрожат, вода стекает с него ручьями.

— Сейчас же, — сказал он хрипло, — разбуди Василия Игнатьевича, тетю Аню, Таню, ну и… Юру, пожалуй, — слышишь? Сейчас же!

— Слышу, — ответила Лиля и повернулась к двери, — только опусти шпингалет.

14. Василию Игнатьевичу пришлось понять

Василий Игнатьевич первый вошел в комнату. За ним, зябко поеживаясь, спешили Анна Матвеевна и Таня. Юра никак не мог окончательно проснуться. Увидев Геру, Анна Матвеевна и Таня бросились к нему.

— Что с тобой, Гера? Что с тобой? Почему ты такой мокрый? Где ты был?

— А-а, это потом… Сейчас вот… Я достал… Прочесть надо.

Гера протянул Тане какой-то конверт из плотной желтоватой бумаги.

Рыжая полоса пересекала конверт, и сломанная сургучная печать осыпалась с него на пол.

Осторожно Таня взяла конверт, повертела в руках:

— Это по-немецки, Гера, я не умею.

— Дай-ка, — сказал Юматик. Он вынул из конверта письмо с незнакомым и странным грифом, с ползучим жутким пауком свастики и попытался прочесть.

— Гегейм бефель… Что такое «бефель»? — спросил он беспомощно.

— Это непременно, непременно нужно прочесть… — бормотал Гера, закрывая глаза.

— Неужели никто не может? — в отчаянии спросила Таня.

Анна Матвеевна и Василий Игнатьевич только молча с ужасом смотрели на бумагу, как будто бы чувствовали, что она несет с собой горе и кровь.

— Позовите Лилю… — хрипло сказал Гера, все больше бледнея. — Куда она делась?

Лиля быстро пришла на зов. Взяла бумагу, взглянула на нее раз, другой, оглядела всех — испуганных стариков, взволнованную Таню, недоумевающего Юматика, задержалась взглядом на Гере и тихо проронила Юре:

— Последи, чтобы никто не вошел в комнату. Читать сразу в переводе? — спросила она спокойным, как всегда, голосом.

Никто ей даже не ответил.

— «Приказываю всем военным чинам вверенной мне армии: первое стрелять в каждого русского, приблизившегося к… местонахождению… — Нет. К расположению германской воинской части ближе чем на пятнадцать шагов, независимо от того мужчина это, женщина или ребенок…»

— Что? — спросила, не понимая, Таня.

— «…женщина или ребенок».

— Господи, что же это такое?.. — прошептала Анна Матвеевна, силясь унять дрожь в руках.

— «Выспрашивать… — то есть нет, — выведывать у населения всеми доступными средствами… о местопребывании и семьях… большевиков, комсомольцев и евреев и ферванден… — ах, да… — применять при этом подкуп, унд если нотвендиг, не останавливаться ни перед какими методами физического воздействия… Терроризировать население, не подчиняющееся приказам германского командования, массовыми… тодесуртайль… смертными приговорами».

Молчат все.

Только у Геры дергается нога и каблук дробно стучит по половице.

Все молчат.

Да, вот это и есть фашизм. Фашизм, который уничтожила советская армия и который никогда не должен воскреснуть вновь!

Василий Игнатьевич постоял тихонько и, пробормотав: «Ну и дурак ты, Василий Игнатьевич, старый дурак…» — поплелся из комнаты.

— Как страшно, как страшно! Там же наши люди, — прошептала Таня, Дети… матери…

— Тише воды, ниже травы надо жить; авось пронесет, — вздохнула Анна Матвеевна.

— Я не понимаю, — пожала плечами Лиля. — Это гунны какие-то, звери, а папа говорил, что это самая культурная нация.

— Культурная!.. — рванулся к столу Гера. — Да их убивать, как волков, нужно.

В запале он ударил кулаком по столу — и краска сползла с его лица и побелели губы.

Лиля пристально взглянула на Геру, шагнула было к нему:

— Гера…

Но Таня перебила ее:

— Юматик, ты можешь рассказать обо всем Хорри и Леше… но так, чтобы не очень их напугать. Остальным — ни слова. Анна Матвеевна, все-таки пора готовить завтрак. А я пойду посмотрю, что делает Василий Игнатьевич, ведь старику очень тяжело…

Лиля и Гера остались одни в комнате. Лиля вплотную подошла к нему.

— Гера, — сказала она настойчиво, глядя прямо ему в глаза, — почему на пакете кровь?

Гера не ответил. Его глаза закрывались, он все грузнее опирался на стол и делался все бледнее.

— Тебе плохо, — спросила Лиля, — тебе больно? Сядь.

Быстрым движением она подставила стул, усадила Геру. Тот опустил голову на стол и пробормотал сквозь зубы:

— Оставь… Ни… чего, мне надо идти. — Но у него не было сил подняться. — Не… могу… Погляди, что у меня тут на плече?

Лиля ловко сняла рукав с одной его руки. Гера скрипнул зубами от боли. На плече содрана кожа, рана кровоточит, густые струйки сбегают по смуглой грязной спине.

— Ты же ранен, — прошептала Лиля и тоже побледнела, — ранен!.. Погоди…

— Пустяки, царапина!

Лиля вдруг начала считать: «Раз, два, три, четыре».

— Что ты? — обессиленно поднял голову Гера.

— Ничего… Ничего… Папа учил, когда очень растеряешься, — посчитай до десяти. Теперь все в порядке.

Лиля быстро подошла к аптечному шкафчику, взяла бинты и вату, пузырек с йодом.

— Гера, сейчас будет очень больно, но так нужно.

— Если нужно, — делай.

— Повернись к свету.

— …Понимаешь, он успел отскочить.