Ржавый меч царя Гороха - Андрей Белянин

В общем, хвала всем богам (языческим, сканди­навским, древнерусским и до кучи половине ин­дусского пантеона), взбудораженный видениями дьяк ничего толком не помнил, щедро смешивая реальность с отсебятиной. Его можно было понять: от одного вида нашего весёлого Гороха с бородой и в пеньюаре серьёзные проблемы с психикой обес­печены на годы. У меня и то шок был...

- А тока меня ить ещё любопытство мучит, - вновь начал дьяк, видя, что Баба-яга несколько призадумалась, ища выход из некрасивой ситуа­ции. - Гроб в сенях стоит, венки люди понатаска­ли, а где ж у вас сам покойничек? Глянуть бы...

- Тебе зачем?

- Дык хоронить-то на третий день положено, а чегой-то никто и не чешется.

- Милиционеров, не как нормальных людей, на четвёртый день хоронят, - сквозь зубы проце­дила бабка, максимально драматизируя сцену. - Да в закрытом гробу, в полночь, за церковной огра­дой, в неосвящённой земле, тока при своих. А всех свидетелей в погребальный костёр кидают и пля­шут голыми вкруг огня...

- Ох ты ж срамотень какая-а, прости мя, Гос­поди, грешного,  - искренне, с придыханием, вдохновился старый скандалист.   - А посмот­реть-то можно? Ну хоть одним глазком, из кустов ракитовых, я опосля никому ничего не скажу...

- Ясное дело, коли подсмотришь, так уже не скажешь. - В голосе Яги проявились опасные нот­ки, и дьяк сразу всё понял.

- Убивают! Спаситя-а! Милиция экспертизная загрызает, аки хищники нероновские первых великомучени-ко-о-ов!!!

- Пошёл вон.

- Иду, - мигом прекратил орать гражданин Груздев.

- И чтоб у меня...

- Молчу, как петух в архиерейской ухе на Ве­ликий пост, - тишайше поклялся Филимон Мит-рофанович и, судя по хлопку воздуха, просто испа­рился из отделения.

На деле он, естественно, просто слинял с похва­льной скоростью оповещать весь город о том, что милиционеров-де не по-христиански хоронят, а стало быть, милиция та не от Бога-а-а...

Мне даже показалось, что я это реально слышу, но, видимо, так, слуховая галлюцинация. Кто-то из дежурных стрельцов постучал в оконце, жеста­ми докладывая, что банька готова. Моя домохо­зяйка, погружённая в мысли свои девичьи, так же молча принесла мне пару нижнего белья и большое расшитое полотенце. Со мной опять ни слова...

Надеюсь, её молчание не затянется слишком надолго, потому что я уже начинал нервничать. Вдруг бабка за что-то на меня крепко обиделась и теперь будет играть в молчанку аж до Нового года? С неё-то станется, но вся работа отделения насмарку!

Ладно, схожу в баню, размякну, приведу голову в порядок, а потом на всякий случай торжественно извинюсь перед старушкой пару раз, с меня не убу­дет. С этим и пошёл мыться...

- Митя, как парок? - с улыбкой спросил я, прикрывая за собой дверь и входя в предбанник.

Мой двухметровый напарник, голый, как Ге­ракл, и красный, как конь Петрова-Водкина, встретил меня с шайкой кипятка в руках и подо­зрительно смущённым взглядом...

- Дык... ничё вроде парок. Заходите уже, Ни­кита Иванович, всю баню выстудите.

- Это что?!! - едва не самым девчоночьим фа­льцетом взвизгнул я, замирая на пороге.

-Где?

- У тебя!

- У меня?! - Он зачем-то посмотрел на свою задницу слева и справа. - На чей-то вы тут наме­каете, нет у меня ничего такого...

- Не у тебя, естественно, а рядом с тобой! - на­конец-то овладев нормальным голосом, прорычал я, тыча пальцем. - Вот это что?!

Митя обвёл невинным взором семь мёртвых кур, рядочком лежавших на лавке для мытья. Мокрые, грязные, с высунутыми язычками, выта­ращенными глазками и в таких мудрёных позах, что любой сингапурский йог от зависти все ногти сгрызёт.

- Эти, что ли?

- Да, Митя, эти! Я именно эту домашнюю птицу и имею в виду. Что здесь произошло? Откуда цыпочки в бане? С каких пор ты стал маньяком-не­крофилом-извращенцем-куроцапом, а?!

- Последние четыре слова повторите, Христа ради, ничё не понял... - попросил он.

- Что ты делаешь в бане с дохлыми курями?! - взвыл я, поражаясь его трогательному тупоумию.

Митяй сообразил, что сейчас словит от меня тем же тазиком по лбу, и перестал прикидываться шлангом.

- Всё по слову вашему исполнял же! Как толь­ко вы приказали баньку топить, так я и приступил к исполнению задания служебного со всем моим рвением! Дровец наколол, печь затопил, за води­цей с вёдрами пошёл, да вдруг вижу, у колодезя курица на спине лежит, лапкой вздрагивает. По­дошёл поближе, носком сапога в бок пнул аккурат­ненько, так она возьми да на пузо перевернись и сдохни! Думаю,  вот уж Бабуленька-ягуленька огорчится, когда проведает. Глядь-поглядь по сто­ронам, а у забора-то, под вашим окошечком, энтих курей видимо-невидимо! И ведь все как есть дох­лые...

- Хм, задачка, - призадумался я. - Одновре­менная скоропостижная смерть сразу семи кур. Кому оно надо? Может, их мор какой накрыл или массовое самоубийство? Ну там на почве обоюдной ревности к нашему петуху...

- Вот это запросто,  - поддержал меня голый Митька. - Я самолично не раз видел, как он на со­седний курятник заглядывался. А потом ещё на ворон посматривал, эдак из-под гребешка, много­значительно. Они уже и бояться его стали, летят с нашей крыши от греха подальше...

- Но вернёмся к теме. Ты на фига ж эту дохля­тину в баню-то притащить додумался?

- Спрятать. Вдруг бабуля из терема выйдет да углядит, что куры её любимые нехорошей смертью померли, и ведь что подозрительно, аккурат под вашими окнами, а?

- Разговор был бы серьёзный, - кусая губу, признал я. - Но сам петух, зараза, цел?

- Цел, зараза!

- Нет в жизни гармонии.

- Увы и ах...

- Ладно, Мить, быстренько вынеси все трупы во двор, пусть за банькой полежат. А то устроил тут какой-то птичий морг. Я, между прочим, по­мыться хотел.

- Да за-ради вас в единую минуточку! - радо­стно подскочил он и, сгребя дохлых хохлаток в одну кучу, кинулся исполнять.

Конечно, мыться и париться в такой бане меня бы никто уже не заставил. Так, поплескал слегка на плечи горячей водичкой, кое-как вытерся поло­тенцем, надел чистое бельё и вышел из бани как раз в тот момент, когда четверо стрельцов заноси­ли в терем распростёртое тело бабки.

- Что случилось?!

- А это ты у своего напарника спроси!  - зло бросил мне Фома Еремеев. - Довёл, дурачина, по­жилую женщину, вот она и откинулась...

- Умерла? - ахнул я.

- Да типун тебе на язык, участковый! Жива! В обмороке только. Беги в дом, помаши над ней пла­точком, глядишь, и оживёт. А парня твоего пороть бы надо!

- Мы порем, - бессильно соврал я, ища взгля­дом Митю.

- Мало порете, - уверенно подчеркнул нача­льник стрелецкой охраны. - Хозяйка твоя, потя­гиваясь, из терему вышла освежиться, к уборной прошла да вдруг как заорёт! Мы к ней, а она уже ле­жит на земле сырой, руки в стороны, пятки врозь, а из-за уборной эта коломенская верста зубы ска­лит. Главное, сам голый, а в обеих руках по дохлой курице.

- Да-да, я в курсе. Но их вроде должно было быть семь.

- Дак остальных он уже в уборной утопил! Ты б, Никита Иванович, ещё разок подумал, кого в отде­лении держишь? А ну как он с кур безвинных на людей перейдёт?! В общем, задержали мы его до выяснения...

Я от всего сердца поблагодарил за совет и учас­тие, попросил доставить Митю ко мне в горницу и бегом кинулся выяснять, как себя чувствует наша впечатлительная эксперт-криминалистка. Ка­кой-то сегодня нервный денёк, не находите?..

Яга, видимо, пришла в сознание быстро, поско­льку, пока я сбегал к себе наверх, переоделся и вер­нулся в горницу, она уже сидела у окна, скорбно вытирая слёзы платочком. Чёрный кот Васька ге­роически подливал ей валерьянку в кружку и уте­шающе гладил по плечу. Бабка подняла на меня слезливый взгляд.

- Вот за что он со мной так, Никитушка, а?

- Бабуль, вы не... - попытался ответить я, но кот показал мне кулак и сделал страшные глаза - молчи, мол, дай пожилой женщине выговориться.

- Я ить их с цыпляток взрастила, всех по име­ни звала: Хохлатушка, Марфочка, Репка, Соп-люшка, Кокетница, Поганка, Софочка. А он их... убивец... за что?! И кормила его, и поила, и спать в

сенях укладывала, и плюшками баловала, а уж коли когда и заколдовывала под горячую руку (мой грех!), дак ить и расколдовывала сразу же. Часок-другой спустя... но ить не по злобе! А тока в воспитательных целях, его же блага ради...

- Бабуль, - второй раз попытался вклинить­ся я.

- Вот что, Никита, судить мы его будем, - твёрдо сказала Яга, обращаясь даже скорее к са­мой себе, чем ко мне. - Щас стрельцов во свидете­ли кликну да и расстреляем подлеца у ворот. Я ему смерти моих курочек нипочём не спущу.

- Хорошо, - сдался я. - Суд так суд. Зовите Еремеева, будет у нас судьёй. Вы - обвинителем, я - защитником.

- Ты... так ты его ещё и защищать будешь?! - вспылила легковоспламеняющаяся бабка, но я стоял на своём.

- У каждого преступника должен быть защит­ник. Если своего адвоката нет, значит, предоста­вит государство. Государство у нас - царь, считай­те, что он назначил меня.