Физик на войне - Олег Казачковский

Немало друзей погибло. А Толя Танатар, мой бывший партнер по волейболу, в самом начале войны попал в плен. Он был командиром взвода управления. Похоже, не освоился еще со строгими фронтовыми требованиями и не организовал как следует наблюдение и вообще службу на НП. Немцы на бронетранспортере неожиданно подъехали к ним и всех забрали. Потом оттуда пытались вызвать нас по радио. Отвечать было запрещено.

Незадолго до войны на срочную службу были призваны те, кто пользовался до этого отсрочкой. Это бывшие студенты вузов и специальных училищ. Многие попали в наш полк. Были среди них талантливые ребята: музыканты, художники, поэты. Сержант Борисов обладал удивительно приятным голосом. Услышав по радио, как поет Козловский, он с благоговением сказал: «Это мой учитель». А прекрасный пианист, к сожалению не помню фамилии, которому так и не довелось сыграть обещанные мне 10 вальсов Шопена! Почти все они нашли свое место на войне, показали себя храбрыми, толковыми воинами. И большинство остались там. Из нашего полка в Параде Победы принимал участие сержант Бочарашвили. Высокий, статный, вполне подходящая фигура для такого парада. Но главное — он был действительно отличным, поистине бесстрашным воином и хорошим, доброжелательным товарищем. Ему, чуть ли не единственному в полку, командование предоставило по-настоящему довольно приличный отпуск. Заслужил! А для чего именно (никто не угадает!): он поехал домой в Грузию жениться. Случилось так, что погиб его старший брат, а по местным обычаям по прошествии какого-то времени ему надлежало взять вдову себе в жены. А у Бочо (так его все звали) была своя любимая девушка, которая его ждала. И, если бы он на ней не женился тогда, то потом было бы поздно. Пришлось бы подчиниться обычаю.

Были у нас и бывшие уголовники. Воевали они, как правило, Достойно. Уголовное прошлое никак не проявлялось, и на них можно было вполне положиться. Были среди них интересные люди. Наш телефонист, в прошлом обычный вор, обладал удивительной, уникальной памятью. Знал наизусть много книг. В землянке в Сталинграде по вечерам, когда наступало затишье, пересказывал по частям очередной роман (он произносил это слово с ударением на первом слоге) — «Граф Монте-Кристо». Это была его тюремная, как можно понимать, высоко ценимая в камерах специальность.

У комбата Команденко в ординарцах служил хороший симпатичный парень. Веселый, расторопный. Все распевал, помню, популярную на фронте песенку «Второй стрелковый, славный взвод теперь моя семья». И это действительно было так. На батарее все жили, как одна большая дружная семья. Оказалось — он тоже вор, причем высокой квалификации. Специализировался на кражах чемоданов в поездах. У него не было секретов от комбата, а тот потом конфиденциально поделился со мной. По завершению Крымской кампании он получил письмо от своего бывшего старшего подельника. Тот писал: «Война кончается, дальше и без тебя разберутся. Пора возвращаться к нам и приниматься за дело». Вскоре он исчез.

Вопреки сложившимся представлениям о людях этой профессии должен сказать, что хорошую память по себе оставил погибший до моего прихода в этот полк, т. е. до Сталинграда, первоначальный уполномоченный Смерш. Я его знал только по рассказам. Когда в полку появились связистки, он специально предупреждал, чтобы не приставали к девушкам. Иначе придется иметь дело с ним! Потом был другой, в принципе неплохой человек. Держался со всеми ровно. Никаких «шпионов» в полку не выискивал. Но вот по отношению к женскому полу не пошел по стопам своего предшественника. Скорее, наоборот. Как-то появился среди нас с царапинами на лице. Обстрела поблизости не было, и на наши недоуменные вопросы только смущенно улыбался. Как вскоре выяснилось, это было результатом безуспешной попытки завоевать расположение одной из наших девушек.

Немного было таких, о ком, если думаешь, то далеко без теплоты. Опять-таки, вспоминая Толстого, скажу: каждый из них- отличался в своей непорядочности по-своему. Удивительно, как совершенно открыто, даже с оттенком гордости, один лейтенант рассказывал о подлостях, которые он совершал. О том, в частности, как перед будущей тещей оклеветал хорошего человека (они служили в одном полку) и завладел, таким образом, его невестой. И война его ничуть не исправила. Это он выгнал ту девочку, дочь офицера из Ханко, которую мы подобрали при отступлении. Стремился кого только мог унизить, оскорбить. Один из его подчиненных, сержант, который не мог терпеть оскорблений и в открытую ему возражал, вдруг исчез. На мой недоуменный вопрос, когда я вернулся с НП, лейтенант невозмутимо ответил: «Я его расстрелял, он не выполнил моего приказания». На передовой, в бою, такое возможно, и то в исключительных случаях… Но это было не в бою и не на передовой. Он очень много и обидно ругался. И был патологическим трусом. Может быть, это и не общее правило, но не слишком ли часто трусость и подлость шагают заодно? Панически боялся бомбежек. Как-то, выскочив из хаты и увидев самолеты, совсем потерял голову и на глазах у всех залез в бочку под водосточной трубой. При передвижениях, из-за боязни воздушных налетов, следовал не в общей колонне, а ехал на своей машине отдельно, какими-то кружными, проселочными тропами. В конце концов, чего боялся, на то, как говорится, и нарвался. Погиб при бомбежке на переправе. Ее не объедешь стороной!

И еще об одном — старшем политруке. Был он в принципе культурным, образованным человеком. Внешне интеллигентный, не ругался, никого открыто не оскорблял. К людям мог относиться вполне доброжелательно. Но трусоватый и тщеславный. И далеко не искренний. Помню, как перед наступлением в Донбассе на Сталино патетически призывал: «Вперед, завоюем для полка имя Сталинского!» Вряд ли он сам допускал возможность такой подмены понятий. (Это у него произошел конфликт по пустяку с сержантом Денисовым. Нет, не расстрелял, но именно он отправил его в штрафной батальон. Там только подивились, когда узнали в чем дело. Но вынуждены были, никуда не денешься, принять.) Старательно охотился за орденами. В Крыму мы пошли на штурм Сапун-горы, а он поехал в тыл, в штаб армии за кинокартиной. Нашел подходящее время! Потом отправил по инстанции жалобу, — почему его не представили за эти бои к награде.

Были и такие, кто случайно оказывался на тех или иных командных должностях. Под Сталинградом командиром дивизиона к нам назначили капитана интендантской службы. В принципе хороший, порядочный человек. Посчитал, что лично он должен идти в пехоту, которую нам надлежало поддерживать. Другие, как правило, ограничивались посылкой меня одного. Отправились вместе. Натерпелся я с ним! Чуть только обстрел, даже не очень близкий — ляжет и лежит. В конце концов, приходилось довольно грубо, бесцеремонно его поднимать. Когда вернулись, сказал мне: «Нет, я не гожусь для этого, попрошу, чтобы меня отозвали». Все же думаю, если бы он остался, привык бы и сделался бы нормальным полевым командиром. Это только неисправимый трус боится признаться в своей слабости.