Золотые коронки - Ефим Гринин

— Доктор, вас посещают милые пациентки. Назовите мне имя этой очаровательной фрейлейн.

— Галина, обер-лейтенант, фрейлейн Галина, — вместо Рябинина ответила женщина.

Ободренный успехом, барон галантно сказал:

— Вы выглядите юной феей, фрейлейн Г алина. Вы свежи и прелестны, как тюльпаны в садах Бремена.

— Не начинайте с комплиментов, обер-лейтенант. Это банально, и я устала от них в Одессе.

Ее отличная немецкая речь и непринужденность изумили барона.

— Господин бургомистр, откуда появилась в городе эта фея?

— Мадам мне незнакома, — неуверенно сказал Рябинин.

Он сказал правду. Он с возрастающим удивлением наблюдал за этой дамой, пытаясь отгадать цель ее визита. Она несомненно приезжая, в противном случае он знал бы о ней. Галина сама рассеяла сомнения мужчин.

— Не ломайте голову, господа. Я приехала к родным пенатам из Одессы всего три дня назад. И, представьте, уже так истомилась в нашем милом захолустье, что даже визит к вам, доктор, хотя мне не миновать страшной машины, показался чудесным развлечением.

Восхищение барона было неожиданно отравлено подозрением. Путь из Одессы до Энска изобиловал препятствиями даже для немецких офицеров. Он обязан проявить осторожность.

— Вы совершили далекое путешествие, фрейлейн, — сказал он несколько суше прежнего. — Кто у вас проверял документы?

— Если вы из гестапо, обер-лейтенант, то нам с вами не о чем говорить, — дерзко сказала Галина. — Мой шеф — обергруппенфюрер Вильгельм Гортнер советует мне держаться подальше от гестаповцев… — Она смерила взглядом аккуратную фигуру офицера. — Впрочем, если вам нечего делать, займитесь, — открыв сумочку, она бросила на стол документы.

Барон был шокирован. Таким тоном с ним никто не смел говорить. Рябинина позабавило смешанное выражение негодования и растерянности на лице офицера. Но всякая неприятность для барона в стенах этого дома была бы не на пользу Рябинину, и он примирительно сказал:

— Барон фон Хлюзе, мадам, адъютант командующего, в высшей степени образованный человек!

— О, барон — это иное дело, — сказала Галина и скептически прищурилась, словно проверяя, похож ли офицер на барона. — Рада с вами познакомиться, фон Хлюзе. Меня всегда привлекало величие духа старинной немецкой аристократии.

Она дружески просто подала офицеру руку. Покоренный барон поднес ее к губам. Все восемь месяцев пребывания на Восточном фронте он страдал без женского общества. Но вульгарные девицы в офицерском ресторане были ниже его достоинства. Интуиция советовала ему поторопиться, пока эта редкая женщина еще свободна. Он пригласил ее поужинать. Галина села к пианино. Он последовал за ней, бросив украдкой взгляд на документы.

— Доктор, у вас отличный инструмент! Это же Мюльбах! — Она взяла несколько аккордов. — Барон, что вам сыграть? Бетховена или Вагнера? Может, вам по душе кто-нибудь из итальянцев? А русскую музыку вы любите?

Барон замялся. Классическая музыка утомляла его, он предпочитал что-нибудь легкое, сентиментальное. Вполголоса, придавая интимность своим словам, Галина заметила:

— Как хотите, мне показалось, что вы мужественный человек и любите героику.

Она задорно пробежала пальцами по клавишам, и Рябинин, облокотившийся на пианино, вздрогнул, услышав до боли в сердце знакомую мелодию Глинки. Одним глазом он посмотрел на барона, стоявшего с другой стороны пианино. Что, если немец знает эту оперу? Излишняя роскошь — дразнить гусей!

Какая все-таки странная загадочная женщина! Актриса она или пианистка? Ее манеры исполнены простоты и достоинства и были так чужды нынешним нравам Энска, что она показалась Рябинину человеком из другого мира. Но она сама сказала, что выросла здесь. Кто же и когда воспитал ее так? Неужто она бегала в школу поблизости от его дома? Он знавал красивых женщин-аристократок и в Петербурге, и в Гейдельберге, она ни в чем не уступала им. А как пощадила ее война? Есть ведь один путь… Страшно подумать. Зачем ее вырастили такой привлекательной?

Барон со скучающим видом склонился к Галине.

— Фрейлейн, я жду вашего согласия. Вам не будет скучно!

— Это зависит от доктора, — засмеялась Галина. — Может, я вовсе лишусь аппетита.

— У вас чудесные зубы, фрейлейн. Неужели вы нуждаетесь в услугах дантиста?

Галина опустила крышку пианино, сказала со вздохом:

— Ничего не поделаешь, барон. Золотой блеск — это последний крик моды. Ради моды женщины готовы пожертвовать многим… — Она повернулась к Рябинину. — Доктор, три короночки вот тут, справа, потому что я чаще приоткрываю правую сторону рта. Два резца и один клык. Это возможно?

Рябинин вздрогнул. Что это: случайность, провокация или…

— Как вам угодно, мадам. Прошу в кресло.

— Вы к нам надолго, фрейлейн? — спросил барон.

— Недельки на две. Вас это устраивает?

— О, вполне. Разрешите вас подождать. Мой «оппель-капитан» к вашим услугам.

— Нет, нет, барон. Вряд ли я удержусь на высоте положения в этом кресле. Мне будет неприятно, если вы услышите мои стоны.

— Назначьте время, фрейлейн, — настаивал барон.

— Терпение — одна из доблестей германского офицера, не так ли, барон? Это утверждает мой шеф — человек очень мудрый.

— Фрейлейн! — умоляюще воскликнул барон.

— Вот это натиск! — лукаво погрозила Галина пальцем. — Ну, хорошо, не буду вас томить. Приезжайте за мной, Садовая, 15, но не слишком рано.

Когда барон откланялся, Галина сказала, словно советуясь:

— Он нетерпелив, но очень мил, этот барон, не правда ли, доктор? И настоящий аристократ! Разве он позволит себе унизить женщину, разглядывая на свет ее документы, как эти выскочки тридцать третьего года! Такой молодой — и уже адъютант командующего. Как хорошо! Я не перевариваю мелкую сошку!

— О да, барон — крупная фигура. Его побаивается даже полковник фон Крейц…

— Вот и не верьте в приметы, — удовлетворенно засмеялась Галина. — У меня с утра было предчувствие удачи. Такое знакомство, да еще у вас, доктор. Это чудесно! Мы обязательно станем с вами друзьями.

Рябинин зашел вперед и, глядя на женщину, спросил медленно, настороженно:

— Мадам, что же все-таки вам сделать?

— Три коронки, доктор, — тихо, совсем другим тоном сказала Галина, — два резца и один клык с правой стороны.

— Я постараюсь не очень портить вам зубы.

— Вы угадали мое желание… — Галина порывисто вскочила с кресла и протянула руку доктору. — Ох, наконец-то я дома! Здравствуйте, Сергей Иванович! Я привезла вам приказ объединенного штаба…

Две радистки

Желтый пучок света переползал по стропилам и, расплываясь и бледнея, выхватил из тьмы дальний угол чердака, затянутый паутиной. Майор всмотрелся в освещенное пространство и повел фонариком вправо. И в тот же миг сухо и негромко, как хлопок в ладоши, щелкнул выстрел.

Левую руку майора ожгло, она обмякла, бессильно упала, уронив фонарик, и в аспидно-черной темноте майор услышал прыжок человека и треск разрываемого камыша. «А, чёрт!» — вырвалось у майора, и в следующее мгновение его пистолет послал на звук первую пулю. Тенькнуло разбитое стекло, майор чуть приподнял пистолет, и три выстрела один за другим прогремели на чердаке, заглушив стон и проклятье человека, спрыгнувшего на землю.

В затхлую духоту ворвалась струя прохладного воздуха. А на улице кто-то истошно завопил: «Стой! Стой, сволочь!» И опять сухой щелчок выстрела, чей-то стонущий вскрик и длинная очередь из автомата…

Майор отказался лечь в санбат. Пуля прошила навылет мякоть предплечья, не задев кости. Ему сделали перевязку, отрезав намокший кровью рукав гимнастерки, подвесили раненую руку на грудь. Он вернулся к себе, переоделся с помощью Сотникова в новую гимнастерку.

А через час вызванный к Ефременко командир хозвзвода комендантской роты заполнил бланк похоронной на красноармейца Шрамова Якова Емельяновича, 1898 года рождения.

Ездовой Шрамов и сержант Осетров ожидали на улице, чем кончится обыск. Выстрелы заставили обоих броситься с разных сторон за хату, и тут Шрамов первый увидел соскочившего с чердака человека. Ездовой закричал, кинулся за ним и упал с предсмертным стоном. Автоматная очередь Осетрова свалила убийцу в нескольких шагах от хаты.

Трое офицеров по-разному думали о рядовом Шрамове. Командир взвода, вчера отругавший ездового за перерасход фуража, вспомнил, как любовно, по-хозяйски заботился Шрамов о лошадях взвода. Найдется ли из пополнения такой ездовой?

Отец Сотникова погиб в боях с деникинцами, и капитан понимал, какую беспросветную тучу горя обрушит похоронная на семью Шрамова. А он, наверное, писал жене и детям, что служба на фронте у него совсем, как в колхозной конюшне. И не искал он ни подвигов, ни наград, делал свое маленькое, незаметное дело…