Фарландер - Кол Бьюкенен

Перевести дыхание получилось не сразу. Он никак не мог поверить, что остался жив, как не мог отвести глаз от лежащей рядом соломенной шляпы.

Но самое худшее было еще впереди. Падая с крыши, Нико в какой-то момент выронил кошелек, и тот, хотя и продолжил неумолимое сползание к карнизу, делал это с неторопливым достоинством. В тот миг, когда добросердечная старушка протянула Нико руку помощи, кошелек, описав в воздухе дугу, ударился о камень перед лицом юноши и словно взорвался, разбросав по мостовой добрую пригоршню золотых и серебряных монет, которые звонко запрыгали по плитам. Ошеломленная, старушка охнула и вскинула руку к губам. Прохожие обернулись, с изумлением взирая на мальчишку и обрушившийся с неба денежный водопад. Все было ясно без слов.

— Вор! — крикнул кто-то, и крик этот повторили десятки голосов. — Вор!

Лежа на спине, Нико видел над собой только край крыши. Лена, судя по всему, успела ретироваться, и теперь солнце смотрело на него сверху — без жалости и сочувствия.

В какой-то момент, еще не придя толком в себя, Нико ухватился за мысль, что все происходящее есть не более чем сон, жуткий кошмар, который вот-вот рассеется. Но рассеялся не кошмар, а надежда — две пары грубых рук бесцеремонно поставили его на ноги, встряхнули и вернули в жестокую действительность.

«О, Эрес... мне это не снится... это происходит наяву... со мной...»

И, осознав это, Нико провалился в темноту.

Глава 3

ПОСЕЩЕНИЯ

Первая ночь в тюрьме, которую он раньше даже не видел.

Внутри ограниченного высокими стенами пространства заключенные пользовались относительной свободой. Здесь даже была таверна — для тех, у кого имелись деньги. В столовой продавали кое-что получше жидкой овсянки, которую раздавали во дворе. Охранники, в большинстве своем из заключенных, держались незаметно, предоставляя товарищей по несчастью самим себе.

Нико устроился в углу камеры, одной из многих, составлявших подземный лабиринт под тюремным двором. Камеру освещала висевшая над входом масляная лампа, постелью служил заплесневелый, кишащий вшами тюфяк. Матрас пропитался стойким запахом мочи, в соломе шуршали шустрые тараканы.

Среди его сокамерников были и воры, и должники самого разного возраста, в том числе и ровесники Нико. На новичка внимания не обратили, приняли безразлично. В камере заключенные предпочитали не задерживаться, большинство приходило ненадолго и скоро уходило. Нико такая ситуация вполне устраивала. Он сидел в углу, прислушиваясь к жалобным стонам, а в голове, словно посланные мучить и терзать его черные птицы, кружили мрачные мысли. И как ни старался Нико, они все чаще обращались к дому и матери.

Что будет с ней, когда она узнает, кем стал ее единственный сын? А стал он заурядным вором, пойманным с поличным на месте преступления.

Конечно, она разозлится.

С другой стороны, мать ведь и сама не без греха. И путь к этой камере, если проследить его в прошлое, начался еще год назад. Так что виновата в случившемся, по сути, именно она. Это ей понадобилось заполнить свою пустую, бессмысленную жизнь чередой ни на что не годных любовников. Это она предпочла не замечать вражды между Лосом и собственным сыном, которому и пришлось в конце концов уйти из дому.

В веренице совершенных ею ошибок Лос был всего лишь еще одним звеном. В первый же вечер, когда мать привела его из придорожной таверны — в приличной, но явно с чужого плеча и, скорее всего, краденой одежде, — он прошел по дому, присматриваясь ко всему с видом оценщика, прикидывающего, что можно выручить за его содержимое, включая и хозяйку. Закрепиться на новом месте гость постарался в ту же ночь; пара так расшумелась в спальне, что Нико в конце концов не выдержал и, забрав постель, отправился в конюшню, где и проспал до утра в одном стойле с их старой лошаденкой по кличке Счастливица.

Вот за это — неодолимую слабость к мужчинам — Нико и злился на мать. Он знал — у нее есть на то свои причины. Знал, что не может винить только ее за все то, что сталось с ними обоими. Знал... и все равно злился и винил.

Этот день стал, без сомнения, худшим в жизни, и остаток его Нико провел в жутком оцепенении, потеряв счет времени и не замечая ничего вокруг. В тюрьме переход к ночи знаменуют не сумерки; здесь ночь наступает, когда гасят лампы и запирают тяжелые двери, когда вонь становится невыносимой и пространство заполняют густые миазмы, несущие с собой запахи человеческих существ, слишком долго живущих взаперти, в грязи, мерзости, убожестве. В какой-то момент Нико не выдержал и повязал нос и рот платком. Полегчало, хотя платок то и дело приходилось приподнимать, чтобы сплюнуть слюну, пропитанную оседавшим на языке тошнотворным привкусом.

Срок перемирия, негласно поддерживаемого заключенными на протяжении дня, заканчивался с наступлением

долгих часов темноты. В соседней камере вспыхнула драка, потом крики и визг сменились стонами и всхлипами и, наконец, относительной тишиной. Некоторое время из другого конца лабиринта доносился глухой ритмичный стук, словно кто-то бился головой о стену, выкрикивая после каждого удара короткую фразу: «Выпустите меня... выпустите меня...»

Уснуть в таком месте было абсолютно невозможно. Уставший, измотанный перипетиями минувшего дня и тревожными мыслями о будущем, Нико лежал с открытыми глазами, слушая храп сокамерников и шорох тараканов в соломе и кляня себя за глупость, за то, что пришел в город и притащил с собой Буна, за то, что спутался с Леной и поддался ее уговорам.

А ведь знал же, что ей доверять нельзя, видел ее бесцеремонность, расчетливость. Интересно, что она сейчас делает? Думает ли о том, что из-за нее его схватили и бросили в тюрьму, что его ждет наказание? Вряд ли.

Глядя в темноту, Нико старался не думать о том, как поступают в городе с преступниками. На прошлогоднем Празднике Урожая он видел, как пойманного вора сначала высекли публично, а потом заклеймили. А ведь мальчишке было не больше, чем ему самому сейчас.

Выдержит ли он такое наказание?

Позже, где-то в глубине ночи, Нико вынырнул из забытья от прикосновения к ноге чьей-то руки и пахнувшего в лицо жаркого, неприятного дыхания. Он резко выпрямился, оттолкнул невидимого чужака и прокричал что-то нечленораздельное, испуганное. Из мрака донеслось проклятие и шарканье удаляющихся шагов.

Он потер глаза, похлопал себя по лицу, отгоняя сон, и снова приткнулся к стене.

Отсюда надо выбираться. Дышать неподвижной, застывшей вонью становилось невмоготу. Сгустившаяся темнота давила, как тяжелое бархатное одеяло. Он чувствовал себя попавшим в западню зверьком, зная, что до утра не может даже просто подняться и выйти во двор, не может увидеть небо и звезды, вдохнуть свежий воздух. Из памяти всплыло далекое детское воспоминание: гуляя как-то в лесу, он наткнулся на силок, крепкую проволочную петлю с нижней частью лапы дикой собаки, которая, попав в западню, сама перегрызла себе конечность.