Бандиты - Элмор Леонард

— Потрясающе! — пробормотала Люси.

— Может, парень и задолжал Рою несколько баксов, но вообще-то это было вымогательство, а то и грабеж, ведь револьвер-то перешел к Рою. Мы сели в машину, и я спросил Роя, не свихнулся ли он часом. Он сказал: «Когда падаешь с велосипеда, главное — тут же сесть на него и ехать дальше». Я возразил: «Свалиться-то мы свалились, но, по мне, ограбить притон — вовсе не значит вернуться к прежней жизни». Ведь ни один из нас никогда раньше не промышлял вооруженным грабежом. Рой на это: «Велика разница, какой закон нарушить? Что кража со взломом, что вооруженное ограбление — фраером тебе уже не быть, верно?» Я ответил ему, что я-то как раз хочу вернуться к нормальной жизни. «На тебе на разживу», — сказал он, отмусолил тысячу долларов — ровно половину этих денег — и отдал мне.

— Потрясающе! — повторила Люси.

— Я это к чему: от таких переделок волосы могут сами колечками завиться, так что и перманент не понадобится.

— Прическа у вас как раз довольно гладкая, — заметила Люси.

— Это все погребальная контора. Увидишь что-нибудь жуткое, волосы дыбом встанут, а потом так и рухнут без сил.

— А что теперь делает Рой?

— Работает барменом во Французском квартале.

Люси подлила еще водки в стакан Джека и предложила:

— Садитесь поудобнее. Мне нужно вам кое-что рассказать. Как-то раз за обедом отец сказал мне, что новое здание фирмы в Лафайете обойдется ему в три миллиона долларов. Однако строители собирались срубить дуб, которому было уже сто пятьдесят лет. Отец заставил их пересмотреть проект и построил здание по периметру участка, вокруг дуба. Это обошлось ему в лишние полмиллиона долларов. Как по-вашему, почему он это сделал?

В комнате было тихо. Мягкое освещение, в желудке разливалось приятное тепло от водки, в глубоком кресле-качалке на мягких подушках сидеть удобно, уютно. Джек чуть не уснул. Люси, сидя поблизости на диванчике, ждала ответа, скрестив ноги. Наклонившись вперед, взяла стакан с шерри. Джек все еще подыскивал слова. Он почти не шевелился, только поднес руку со стаканом ко рту, отхлебнул глоток, полюбовался пальмами, порадовал глаза.

— Он любит природу?

— Так зачем же он отравляет воду в Персидском заливе?

— Разве он не вертолетами занимается?

— Он занимается нефтью. Всю свою жизнь занимается нефтью. Мама прозвала его «техасцем» — в ее-то семье мужчины носили костюмы из тонкого белого хлопка и получали доход от сахарных плантаций.

— Я не очень разбираюсь в окружающей среде, — пробормотал Джек. Глаза у него слипались. — В этой, как ее, экологии. Ни в зуб ногой.

— Но вам мой папочка нравится.

— Ну, он старается понравиться. Выглядеть славным парнем.

— Мой папочка не просто старый добрый Дик Николс, он — глава «Дик Николс энтерпрайзиз». Да, он споет вам ковбойскую песню, и белку съест, и хвостом аллигатора закусит, но он два раза был на обеде в Белом доме. Он и такие, как он, любят природу лишь постольку, поскольку могут выкачивать из нее нефть, и на старый дуб ему было наплевать. Он дорожит им только потому, что теперь может им хвастаться. Как же, единственный член клуба «Петролеум», у которого имеется собственный дуб ценой в полмиллиона. Не яхта, не самолет — это у каждого из них есть, а у папочки еще — свое дерево.

— Да, богатым быть неплохо, — вздохнул Джек.

— Можно купить все, что захочешь, — продолжала Люси. — Семь лет назад папочка явился в Никарагуа навестить меня. Подкатывает черный посольский «кадиллак» — длиннющий такой лимузин — и кто бы, вы думали, выходит из него? Папочка собственной персоной. Он обожает делать сюрпризы, этак небрежно, по-свойски. «Привет, сестрица, как дела? Отличный денек!» Он прекрасно понимает, какое впечатление производит, и наслаждается этим. Я показала ему наш госпиталь, он проявил интерес, даже участие. Только вот он словно бы и не заметил наших прокаженных, особенно тех, кого болезнь изуродовала, превратила в инвалидов.

— Им он руки не пожимал?

— Он бы к ним и в перчатках не притронулся. Так и держал руки за спиной. А потом сказал: «Сестренка, плохи у вас тут дела. Чем могу помочь?» Я попросила его: «Покатай больных в твоей машине. Это будет незабываемый праздник». Вместо этого он сунул мне чек на сто тысяч долларов.

Джек отхлебнул еще глоток, гадая, поцеловал ли в тот раз отец саму Люси. Ясное дело, он не из тех, кто дотрагивается до больных. На это немногие способны. Но вслух он сказал:

— Я понимаю, о чем вы говорите.

— Нет, пока не понимаете, — спокойно возразила она.

— Ему легче дать деньги, чем самому в этом участвовать.

— Джек! — негромко сказала она, и он понял, что Люси и впрямь еще не сказала самого важного. — Джек, на прошлой неделе мой папа выписал еще один чек — на шестьдесят пять тысяч долларов.

— Вашему госпиталю?

— Нет, тому человеку, который уничтожил наш госпиталь, сжег его дотла, зарезал десять наших пациентов. Я была там, Джек. Я видела все с самого начала. Они приехали на грузовике, выскочили и принялись стрелять. Все они были вооружены автоматами и палили во все подряд — в наших собак, в окна… Я вышла из сестринского общежития и услышала, как он орет на них. Он вроде бы приказывал прекратить стрельбу — так мне показалось. На самом деле он орал им по-испански: «Рубите! Крошите их мачете!» Кое-кому из пациентов удалось убежать, спрятаться, нескольких я укрыла в сестринском общежитии. Но тех, кого они застигли в изоляторе — беспомощных, прикованных к постели, — их они зарезали. Я слышала их крики. Знаешь, кто это были? Дагоберто Годой и его «контрас». Он хотел убить Амелиту и вместо нее убил других. — Она передохнула секунду и продолжала: — Я никогда прежде не видела полковника, но с тех пор не могу забыть его лицо. — Горло Люси вновь сжал спазм, она встала. — Извините, — сказала она. — Пойду попрощаюсь на ночь с Амелитой и принесу вам что-нибудь поесть.

Она вернулась с пачкой сигарет, на ходу доставая из нее сигарету. Джек взял со стола серебряную зажигалку и услужливо протянул ее Люси. Она снова опустилась на зеленые подушки дивана, немного расслабилась, выпустила длинную тонкую струйку дыма. Спросив у нее разрешения, Джек достал сигарету и тоже прикурил. Первая за три года! Нет, он не голоден, ни чуточки. Просто он слегка запутался, пытаясь разобраться во всем, что она ему рассказала. Он так и сказал Люси: она начинает ему что-то объяснять, а у него возникают все новые вопросы, так что теперь он уже и не поймет, с чего начать.

— Что вы хотите знать? — уточнила она.

— Этот парень пытался убить Амелиту, а она говорит: «Да, он очень рассердился, но он очень хотел, чтобы я всегда была рядом». Она зовет его «Берти»!

Люси спокойно откинула голову на подушку.

— Знаю, — сказала она. — Амелите тоже нелегко. «Берти», подумать только! Этот человек изменил всю ее жизнь, и она не может поверить, что он хладнокровный убийца. Ее не было в госпитале, когда он учинил резню. Она жила тогда с родителями, иначе я не сумела бы ее спасти.

— Чепуха какая-то.

— Да уж!

— Тех людей убили за то, что они прокаженные?

— Их убили без всякой причины. Зарезали мачете. Доктора Рудольфо Меса они застрелили, в Эстели убили священника во время мессы, а шестерых сотрудников миссии приговорили к смертной казни с соблюдением всех формальностей. Чиновника, занимавшегося реформой сельского хозяйства, закололи штыками, жене его выстрелили в спину и бросили, сочтя мертвой. Она видела, как они удавили ее трехлетнюю дочь. Пусть «Берти» объяснит, как он допустил это. Пусть расскажет о девяти крестьянах в Пайвасе, которым перерезали глотки, а их дочерей изнасиловали, о четырнадцатилетней девочке в Эль-Гаайяба — ее изнасиловали, а потом отрубили ей голову. В Эль-Хоргито убили пятерых женщин, шестерых мужчин, девять детей… Хочешь увидеть весь список? У меня он есть. Хочешь посмотреть фотографии? Есть и фотографии. Знаешь, как выглядит голова маленькой девочки, насаженная на кол?!

В комнате повисло молчание. Стена террасы на миг показалась Джеку театральными декорациями — надо же, она рассказывает про убийства где-то там, в тропиках, а по обоям как раз вьются лианы.

— Во всем этом виноват полковник?

— Я уже не говорю о людях, которые «исчезли», — продолжала Люси. — О тех, кого только пытали, но не убили. Кстати, иногда они убивают более изощренными способами. Священник в Хинотеге открыл багажник своего автомобиля, и его разнесло на куски. Это тоже дело рук «Берти»: он выяснил, что священник отвез нас в Леон, там мы купили машину и удрали от него. Одна из монахинь написала мне об этом. Я могу прочесть ее письмо.

Джек все еще мялся, не зная, что сказать.

— Что поделать, это война.

— По-твоему, это война? Убивать детей, беззащитных людей — это война?

— Я имею в виду — его же нельзя арестовать и судить.