Сочинения 1819 - Андре Шенье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
.........................................
.........................................
Ко брегу Кратиса[199] пришла в густую тень;
Там между ясеней вилась струя живая,
Родителя ее владенья омывая.
.......................И вдруг насупротив,
Как призрак мертвенный, сквозь ветви темных ив,
Весь бледен, полунаг, с небритой бородою,
10 Скиталец чуть живой явился над водою.
Два дня, измученный, блуждая за рекой.
Он помощи не ждал ни божьей, ни людской.
В нем еле тлела жизнь. Дитя глядит в смятеньи
На темный лес вокруг, на страшное виденье,
Внезапно вставшее из сени голубой...
Бежать? Но слышит вдруг рыданье за собой:
Несчастный падает и руки простирает,
Он молит и кричит, что жалко умирает,
Что в муках голода испустит дух, стеня.
20 “Во имя всех богов, — спаси, дитя, меня!
Ах, если только ты, прелестная от века
Дочь нимфы этих струй, не отпрыск человека,
Знай — стоны бедняка должны исторгнуть вдруг
Потоки милости из олимпийских рук.
А если некий царь тебе назначил с детства,
Как дочери своей, венец и трон в наследство, —
То помни, юная, что за слезу раба
Владык порой казнит всесильная судьба.
О дева чистая, дитя благой богини!
30 Страшись несчастного предать такой судьбине:
Он вестником богов порою топчет прах...”
Она осталась, ждет, одолевая страх,
...............................и голосом дрожащим
“Внимают небеса, — промолвила, — молящим, —
Как только облечет людей ночной покров,
Иди в наш тихий дом через глубокий ров.
Я прикажу — тебя пропустят в огражденье.
В десятый раз[200] мое торжествуя рожденье,
Отец мой, Лик, не спит сегодняшнюю ночь.
40 Меня он любит. Я — единственная дочь.
Пади к его ногам. Он добр, хотя и знатен,
И вид невинных слез всегда ему отвратен”.
Сказала, дрогнула и скрылась вдалеке,
Затем что путник тот, в надежде и тоске,
Не может жадных глаз отвесть от благосклонной.
Она спешит домой, в чертог многоколонный,
И няньке сгорбленной велит явиться к ней,
Которая ее растила с юных дней.
Вольноотпущенница мать ее вскормила,
50 А ныне в строгости рачительной хранила
С супругом-стариком богатый Ликов дом
И надзирала слуг несчетных в доме том.
Вот старая идет. Дитя спешит за нею
И, с нежностью обняв морщинистую шею;
“Ах, няня! Помощь мне нужна теперь твоя,
Чтоб выполнить могла благое дело я.
Послушай, мамушка! Во мраке у потока
Несчастный странник ждет. Нужда его жестока.
Не выдавай меня. Продрог он и промок.
60 Хочу я, чтоб отец спасти его помог.
Веди его сюда. Но пусть во всем селеньи
Никто не нанесет страдальцу оскорбленья!”
“Кто может, дочь моя, не внять мольбе твоей? —
Сказала старая, целуя лобик ей. —
Да будут все ему на пир открыты двери.
Родимая твоя (нет горестней потери!)
Любила облегчать страданья нищеты.
Глазами мне ее напоминаешь ты.
Ее в тебе черты, ее и добродетель...”
70 И вот уж сводит ночь, людских пиров свидетель,
Друзей на празднество. Спешит за гостем гость.
Сверкает золото, мерцают ткань и кость,
Холстов Ионии прекрасно колыханье;
Веселые текут везде благоуханья,
Блюдами полными уставлен стол вдали,
И клубы ладана высоко потекли,
И среброрукие светильники лепные
Подъемлют к потолку свои огни живые.
Повсюду статуи, и бронза, и кристалл.
80 То тварей, то людей принявший вид металл
На вазах светится и на ларях блистает,
Рокочет музыка, и целый лес сплетает
Растений сорванных душистые листы
На ложах вычурных, как пестрые цветы.[201]
Близ Лика девушка, кумир ночного бденья,
В венке из нежных роз — прелестное виденье.
Чтоб скромностью сдержать веселых чувств игру,
Хозяин избран сам быть старшим на пиру.
Поют. Вино друзей в кружок веселый сводит...
90 Внезапно дверь скрипит, и мрачный призрак входит.
Он видит тот алтарь, что мир сулит врагу.
Она краснеет. Он стремится к очагу
И обнял жертвенник, он пал в святую золу,
И, смолкнув, внемлют все нежданному глаголу.
“О Эвенонов сын, великолепный Лик!
По милости богов ты славен и велик.
Твои богатства, вид достойный и отважный
Приводят нам царей на память облик важный.
И на пиру тебя приветствует народ,
100 Как если бы ты вел с Олимпа славный род.
Воззри ж на путника, лежащего во прахе;
Твоя ль рука его не успокоит в страхе?
В твой дом прокрался я. Стыдливость нам чужда,
Раз нами властвует жестокая нужда!
Во имя Зевса, Лик, во имя девы милой,
Которая меня впервые ободрила, —
Поверь, я был богат, и средь моих пиров
С несчастным никогда я не бывал суров.
А ныне мой удел — та нищета, что сушит
110 И скорбный лик людской и их живые души,
Что, незаслуженно, ввергает их в позор,
Палит стыдом лицо и клонит долу взор”.
“Ты, чужеземец, прав. Игра судьбы случайной,
Порой благих и злых равняет жребий тайный.
Будь гостем. Здесь для нас презренней, чем палач,
Народа вечный враг — бесчувственный богач,
Исчадье Гарпии,[202] в ком зверское презренье
Из сердца вытравило к ближним сожаленье.
Свершила благо ты, введя его сюда,
120 О дочь любимая. Так поступай всегда.
Несчастье уважать — наш долг святой и давний.
Бессмертные порой (и сам Зевес всеславный)
В лохмотьях нищенских, скитаясь там и тут,
Сердца жестокие испытывать идут”.
Сквозь общий шепот всяк словам его внимает.
Лик неизвестного с любовью обнимает:
“Привет тебе, отец! Должны твои пути
Под небо радости и мира привести.
Восстань, желанный гость! Ты мудр и благороден.
130 Не прячь от нас лица, будь счастлив и свободен.
Ах, святость с нищетой — нередко близнецы:
В издранных рубищах порою мудрецы
Наедине, в