Стихи. Книга Пятая - Олег Ильинский

Моцарт пишет реквием

Пока движенье ледниковЗемли опять не поглотило,Пока в разрывы облаковГлядят огромные светила,И отражается в водеЗвезда себя не узнавая,И солнце властвует везде,Как мира точка узловая,Пока могучий метеорКрушит таёжные трущобыИ каменные спины горКлубятся зеленью парчевой —Мы слышим сонмы голосовВ прохладной готике органа,И жизнь трепещет, как висок,И песнь, как призма многогранна.И слышит там, за гранью днейДуша, ушедшая из тела,Как светлый реквием по нейПоет Сикстинская Капелла.

1964. «Новый журнал». 1965, № 79.

Дерево

В кабинете гравюры на деревеПодмалеваны красным мелком;А в окошке гравюрное деревоЗолотому закату доверилоДревний выгиб, поросший грибком.Это дерево в облаке шарило,Эта крона ждала Рименшнайдера,Наклоняясь тяжелым стволомНад моим необъятным столом.Размыкая тугое кольцо,Брызнут щепки, и резчик веселыйВетру даст человеческий голосИ слепому наросту лицо.И фигуры в резном алтареПо-готически выгнут ладони,Заиграет на легкой зареЭто дерево, как молодое.А остаток сухого стволаПодберет новоявленный Дюрер,И войдет в древесину пилаИ нарежет досок на гравюры.

1964. «Новый журнал». 1965, № 79.

«Скрипичный ключ, озерный лебедь…»

Скрипичный ключ, озерный лебедь,Зеленый отблеск от воды;На солнечном вечернем небеГрозы лиловые следы.Под окнами давили гравийКолеса лаковых карет;А окна Моцарта игралиИ падал золотистый свет.

1964. «Новый журнал». 1965, № 79.

Освещенное окно

Световая бабочка окнаСловно хочет тюлем заслониться,И густая ночь оживленаЗолотистым шелестом страницы.Над листом мелькает карандашИ рука слегка вращает глобус —Ты кусочек вечности отдашь,Чтоб светиться то окно могло бы.Чтобы этот комнатный уютВ красновато-карем абажуреУлыбался, думал и дежурил,Как круги светящихся кают.Мир в окне — он идеально тих,Даль, как память приглушает звуки:Этот глобус, карандаш и руки —Словно чистый диапозитив.Свет еще реален и горит,Но уже, забыв про частный случай,Переходит в музыку и ритмИ скупой язык бессмертью учит.

1964. «Мосты», 1965, № 11

Роза

Н.А.И.

Соседство розы с серебром:В кофейнике двоятся листьяИ облака. А дальний громНахмурил брови, как завистник.И если громовой ударНа стекла ринется ознобом,И яблок золотой загарПоблекнет в пасмурной столовой,И зазвенит в шкафу хрусталь,И мы оглянемся в тревоге,А дождь в саду пойдет свистатьВ сырых кустах, ломая ноги,Дом встанет прочно, как ковчег,И круглый стол, и эта скатертьПри каждом громовом раскатеОтветят в ласковом ключе.В семейном блеске серебраИ в бархатном покое розыТреск гальванической угрозыПомеркнет, схлынув со двора.Все окна настежь. Над столомСкользят смеющиеся тени,А роза рдеющим челомГлядит в серебряный кофейник.

1964. «Мосты», 1965, № 11

Деревья

Там, где лестницы рвутся на волю,Забывая калитку закрыть,Где дупло, как окно слуховоеЛовит ухом веселую прытьШустрых птиц, озабоченных стройкойБез бетона и без чертежа,Где от тополя пахнет настойкойИ ольха прозябает дрожа,Где входя сквозь проломы забора,Застревая в пролете окнаЧерной тушью по синему городВластно пишет свои письмена,Где душистой и остренькой стрелкойРаскрывается почка дыша —Там скользит серебристою белкой,Растекаясь по древу душа.

1964. «Мосты», 1965, № 11

Надвигается

И не было ни окон, ни исходов.Железной гарью пахли пустыри,И небо жгло, и горлу снился отдых,И череп стал расплавленным внутри.Потом он стал скафандром водолаза,Он расширялся в целый шар земной.В мозг врезались, чернея, ветки вязаЧерез стекло. И ветки стали мной.Уже во мне кипел прилив деревьев,Уже во мне клубились облака,У серых птиц нахохливались перья,Морской болезнью маялась тоска.Сияющий зеленоватый валМеня накрыл и я утратил память,Я стал водой, стал солью, стал досками,Я волнами по ветру кочевал.Я плыл в хрустальном солнечном раздолье,Но боль вошла, томительно сверля,И я узнал по этой тусклой боли,Что воротилось время и земля.

1964. «Мосты», 1965, № 11

Триумфальные арки

Сзади стена огромного роста,Спереди город рябит, как во сне.Триумфальная арка открыта в звезды,И мелом намазан на статуях снег.Где мы? В Нью-Йорке? Но смыты преграды:Мы вдвинуты в рамки иного пласта;Сквозь прорезь чугунных оград ПетроградаЛьдины ныряют в пролеты моста.Век девятнадцатый в вечность канул,Но луч от него на будни упал.Свеченье эпохи поймал ТыняновСистемой оптических зеркал.Почерк его пером без помарокНа петроградском снегу нанесен,И я узнаю себя в мемуарах,Я ставлю их, как спектакль режиссер.Меня окружают знакомые лица,Они сквозь печать потянулись ко мне,А я оторвался на миг от страницыИ в стеклах увидел арку и снег.И вдруг поминаю, что времен нету,Что все календарные даты — зря:Только в мозгу полет силуэтовПроекционного фонаря.Я знаю, возможны любые сдвиги,Места, и времени, и бытия.Сам я могу раствориться в книге,В странице могу исчезнуть я.Как омут глядит триумфальная арка,Льдины исчезли в ее пустоте,Тынянов в снегу потухает огарком,И блекнут ученые руны статей.

1965. «Стихи. Книга третья» (Мюнхен, 1966)

Антистихи

Легкий ветер гулял по лицу опрокинутой фрашки,Батареи бессмыслиц горохом стреляли в уме,Металлический лебедь вплывал в отвороты рубашки,И гвоздил носорог, раздвигая тростник буриме.Колесила игла по следам бакалавров и бедствий,Крокодил забывал погасить телефонный звонок,Поражали причины фатальным отсутствием следствий,И большие озера стояли неделю без ног.Никакая рука никогда не видала сомнений,Между прочим, Аякс заходил каждый вечер за мной,Ярославский вокзал на морозе остался в Тюмени,И казалось, квирит полоскал города белизной.Слушай, красный урюк, рубиконовы рыжие вздохи,Поднимайте, мустанги, свои золотые века!Логофетовы звери, по-моему, очень неплохи,Луговая крапива корвету ломает бока.Что ж, пускай начинают, пока не забыта сноровка —Для одних — канделябр, для других — Афонасий Ильин,Только, чур, ни гу-гу, и пускай забывает веревкаПро Кассандровы солнца и ложную ласку долин.Я не помню козлов! Если хочешь, проведай тунгуса,Если хочешь — лицо обрати к перекличке ветрил,Пусть смеется Мандрил, и улыбка китового усаПусть не знает пощады, когда ее рак обострил.Чересчур горячо?! А бывает, что льды горячее.Обкорнали костры, а теперь — бунтовать из-за пчел?!Я шутить не люблю. Голубую стрекозку КащеяЯ от самых бровей до последнего вздоха учел.Не сдавай цитадель. Открывай кулебяку раструбом!Ассеманьев закон не забудет веселых локтей,Лошадиный пробег Теберде не покажется грубым,Белолобый Брабант передернет клыки плоскостей.

1966

Горные леса