Девушка на скале - Джеймс Кервуд

В этот момент раздался резкий крик отца Ролана. Собаки сразу остановились. Скрип полозьев прекратился. Обернувшись назад, отец Ролан на что-то указывал.

— Посмотрите! — крикнул он.

Дэвид спрыгнул с саней и стал пристально смотреть назад. Ослепительный блеск снега резал ему глаза; несколько секунд он ничего не различал. А затем вдали, приблизительно за полмили, он заметил какой-то темный предмет, медленно приближавшийся к ним. Отец Ролан, подойдя к саням, сказал:

— Вы опять победили, Дэвид. Бэри следует за нами!

Бэри, увидев, что за ним наблюдают, остановился. Дэвид попытался подозвать его свистом, но безуспешно.

Когда они двинулись дальше, Дэвид продолжал путь снова на лыжах. Теперь он продвигался, не испытывая такого утомления, как прежде. Через полчаса отец Ролан снова сделал остановку, чтобы дать Дэвиду немного отдохнуть. За это время Бэри подошел ближе.

В три часа пополудни они достигли берега озера и вступили в тянувшийся к северо-западу лес. Лучи побледневшего солнца перестали греть. Снежные кристаллы блестели уже не так ярко. В лесу сгущался серый безмолвный сумрак. На опушке они снова остановились. Закуривая свою трубку, отец Ролан спросил Дэвида:

— Как ваши ноги? До привала еще добрая миля.

— Я пройду ее или умру, — заявил Дэвид.

Ему хотелось задать вопрос, который уже давно не давал ему покоя. Он оглянулся назад и увидел на снежной поверхности озера Бэри, медленно продвигавшегося к лесу. С деланным безразличием Дэвид бросил вопрос:

— Как далеко до хижины Тэвиша?

— Четыре дня пути, — ответил отец Ролан. — Четыре дня, если мы будем быстро двигаться. А оттуда до озера Год еще неделя. Как-то я навестил Тэвиша, добравшись до него в пять дней. А однажды Тэвиш на семи собаках добрался до озера Год в два дня и ночь. Два дня и ночь! Он ехал в бурю, в темноте. Его гнал страх. Надо будет вам рассказать об этом, чтобы вы могли понять Тэвиша. Он странный человек — очень странный!

Отец Ролан что-то сказал Мукоки на языке кри; индеец резким криком заставил собак подняться и натянуть постромки. Мукоки медленно пошел впереди. Отец Ролан занял свое место за ним. А Дэвид снова шел за санями.

Солнце не проникало в чащу леса; там, казалось, наступила 366 ночь. Иногда собаки останавливались, пока Мукоки и отец Ролан убирали с дороги бревна или сухие ветви. Во время одной из таких остановок издалека донесся протяжный, заунывный вой.

— Волк! — сказал отец Ролан.

Было так темно, что, когда он кивнул головой Дэвиду, его лицо напоминало серую тень.

— Послушайте!

Позади послышался другой звук: это лаял Бэри.

Они двинулись дальше, сделав крюк, чтобы обогнуть большое упавшее дерево. Легкий ветерок начал шелестеть в вершинах сосен и кедров. Еще несколько раз раздался вой волка, а один раз Дэвид уловил жалобный лай одинокого Бэри. Внезапно густой мрак леса сменился серыми сумерками. Впереди, в двадцати шагах от них, на открытой поляне показалась хижина. Собаки остановились. Отец Ролан вытащил свои большие серебряные часы и поднес их к самым глазам.

— Половина пятого, — сказал он. — Для начинающего, Дэвид, вы показали хорошее время!

Отец Ролан стал весело насвистывать. Пока Мукоки снимал с собак упряжь, те визжали, точно довольные щенки. Даже индеец работал с оживлением. Дэвид понял причину общей радости только тогда, когда отец Ролан, начав распаковывать сани, проговорил:

— Хорошо снова очутиться в пути, Дэвид.

Дэвид взглянул на темную, неосвещенную хижину. Ее покрытая снегом крыша походила на большую белую шапку. Ему внезапно захотелось принять участие в хлопотах своих спутников. Он сбросил свои лыжи и вместе с Мукоки вошел в хижину. Внутри можно было с трудом различить печь, табуретку, ящик, маленький стол и деревянную скамью у стены. Мукоки уже гремел печными заслонками, когда отец Ролан вошел в комнату с провизией в руках. Сбросив свою ношу на пол, он снова направился к саням; Дэвид пошел с ним. Вернувшись с новым грузом, они увидели, что в печи уже трещал огонь, а над столом висел зажженный фонарь. Затем отец Ролан, взяв топор, сказал Дэвиду:

— Пока еще не стемнело, пойдемте нарубим себе веток для постелей.

Его широкая спина исчезла в дверях. Дэвид схватил другой топор и тоже вышел. Вокруг хижины росли молодые бальзамные ели. С них отец Ролан начал рубить ветки. Они относили охапки нарубленных ветвей в хижину и складывали их в кучу на скамье. Тем временем Мукоки уже успел поставить на раскалившуюся железную печку с полдюжины горшков, котелков и сковородок. Несколько позже Дэвид принялся за ужин с таким аппетитом, точно целый день ничего не ел. Когда ужин был закончен, путешественники закурили свои трубки и вышли из хижины, чтобы накормить собак.

Безграничное спокойствие овладело Дэвидом. Его страхи исчезли. Он больше ничего не боялся в этой дикой снежной стране. Он жаждал идти вперед, поскорей добраться до хижины Тэвиша; ведь Тэвиш жил на реке Файрпен. Не может быть, чтобы он не знал о девушке, о том, кто она такая и где она жила. Дэвид решил, что покажет Тэвишу карточку, но скроет и от него и от отца Ролана, каким образом она к нему попала. Скажет, что это дочь его приятельницы или знакомой, последнее отчасти соответствовало истине.

В эту ночь отец Ролан рассказывал о многом и лишь под конец заговорил о Тэвише.

— Страх, великий страх наложил печать на его жизнь, — начал отец Ролан свой рассказ. — Трус ли он? Не знаю. Я видел, как он вздрагивал при треске ветки. Я видел, как он дрожал без всякой причины. Он боялся темноты, и, однако, в ту ночь он в сплошном мраке добрался до моей хижины. Сумасшедший ли он? Нет, этого про него нельзя сказать. Трудно поверить, что он трус. Разве трус жил бы в одиночестве, как он живет. А все же он чего-то боится. Этот страх преследует его по пятам, особенно ночью. Временами я готов поклясться, что страх этот вызван чем-то нереальным — и в этом весь ужас.

Отец Ролан, словно забывшись, замолчал на несколько секунд, а затем задумчиво продолжал:

— Я видел много странных вещей. Но никогда, никогда я не видел такой борьбы, какую приходится выдерживать Тэвишу, борьбы с тем таинственным страхом, о причинах которого он не хочет говорить. Я отдал бы год своей жизни, даже больше, за то, чтобы быть в состоянии помочь ему. В нем есть что-то трогательное, внушающее желание ближе узнать его. Но он этого не допускает. Он хочет быть в одиночестве, наедине со своим страхом. Разве это не странно? Мне удалось связать только несколько незначительных фактов; но в ту ночь, когда ужас привел его в мою хижину, он выдал себя, и я узнал одну вещь: он боится женщины!

— Женщины! — прошептал Дэвид.