Голос Вселенной 1993 № 21-22 - Юрий Дмитриевич Петухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чокнутый провел ладонью по лицу и перемазал его сверху донизу собственной кровью, теперь он стал похож на свирепого, но оплешивевшего и окончательно спятившего индейца, который прямо в сию минуту встал на тропу войны.
Но Хреноредьева трудно было взять голыми руками.
– Ну-у, – протянул он, – что я тебе говорил, едрена?! Иль ты, Хитрец, чутье потерял? Ты погляди, кто перед тобою стоит?! Это ж контра, едрит его благородие!
– Ты, Хреноредьев, гусеницами обожрался, вот и спятил! – заявил Буба.
Но Пак начинал чувствовать к Чокнутому непонятную, не осознанную еще ненависть. Он поддался инвалидову настроению.
– Руки! – резко выпалил он.
– Чего-о?
– Руки в гору!
– Придурок…
Пак пальнул над самой головой Бубы.
– Руки, падла!
Чокнутый неторопливо задрал над головой свои костлявые грабли. Челюсть у него отвисла.
– Обыщи, – приказал Пак Хреноредьеву.
– Это мы в момент! – ответил инвалид и засуетился вокруг Бубы, обшаривая его.
– Точно, придурки!
– Молчать, вражья морда!
Пак не спускал глаз с лазутчика. Он готов был прикончить его при малейшем движении. Да, бдительность и еще раз бдительность! И как он забыл об этом! Прав Хреноредьев, проморгали врага и шпиона, но не беда – вперед наука!
– Нету ничего! – доложил инвалид, закончив кропотливое дело. – Видать, припрятал, гад!
– Ну чего я припрятал?! – возмутился Буба.
– Чего надо, то и припрятал! – пояснил Хреноредьев тоном, не терпящим возражений. – У-у, контра недорезанная!
Глаза у Бубы бегали как у воришки, пойманного на месте преступления. Но он ничегошеньки толком не понимал.
– К дереву! – скомандовал Пак. Хреноредьев толкнул Бубу кулаком в грудь.
Пришлось тому подчиниться. Он встал спиной к дереву, прислонился к шершавой коре.
– Так, значит, там нету ничего? – повторил вопрос Пак.
Буба покосился на Хреноредьева и дипломатично ответил:
– Абсолютно ничего.
Хреноредьев меленько засмеялся – противно, разливчато.
– Что и требовалось доказать, едрена-матрена! Враг! Скрывает что-то!
– Потом будешь разговоры разговаривать, – разозлился Пак. – А сейчас снимай с него ремень и руки вяжи!
Хреноредьев исполнил требуемое моментально. Теперь Буба стоял истуканом, со связанными за деревом кистями рук. Он так и не врубился в ситуацию, так и не осмыслил происходящего – и чего эти придурки, недоумки, дерьмом набитые, обалдуи, собираются вытворять?! Может, они его разыгрывают? А может, чокнулись здесь, пока он по округе шастал?! Все для Бубы было странным.
– Придется пытать! – зловеще проговорил Хреноредьев, скрипя деревяшками-протезами. – Тогда, едрена, как миленький сознается!
Для начала он ткнул Бубу кулаком в живот.
– О-ойей!!! – выкрикнул тот. И дал Хреноредьеву такого пинка своим длинным мосластым костылем, что тот отлетел на середину поляны.
Пак чуть не нажал на спуск. Клешни у него дрогнули, совсем малого усилия не хватило для того, чтоб железяка выплюнула из себя малюсенький кусочек свинца и чтоб тот продырявил Чокнутого насквозь.
– Отвяжи-и! – потребовал Буба.
– Вот сознаешься, тогда и отвяжем, – мрачно сказал Пак.
– В че-е-ем?
– В чем надо!
Хреноредьев приковылял к дереву. Но подойти вплотную к привязанному не решился.
– Как же мы ету контру пытать будем? – спросил он в замешательстве, почесывая набитый Паковой железякой затылок. – Вот незадача, едрена!
– Я тебя, придурок, сам запытаю! – процедил Буба.
– Разговорчики! – встрял Пак.
И, немного помолчав, добавил с изрядной долей нерешительности:
– Может, он того – и в самом деле не виновен, а?!
– Не виновен я! – бодро заорал Буба. – Пак, малыш, Хитрец ты мой разумненький, ты вспомни, кто всех призывал покаяться, а?! Кто народ спасал от беды?! Ну неужто бы враг и лазутчик стал бы таким делом заниматься?! Ну подумай же?!
– К покаянию он, точно, призывал, – согласился Хреноредьев. – Но для надежности, едрена вероятность, его все же следует уконтропупить! Я так рассуждаю, Пак, в природе и сообществе гражданском от етого дохляка ничего не убудет, точно ведь?! А порядку и благонадежности прибавится, едрена! Так что надо, Пак! Мы не имеем права быть добренькими!
– А на коленях грехи отмаливать, кто звал, а?! – не сдавался Буба. – Кто вас к спасению звал, кто на себя первый удар принимал?!
– Кто, кто! Не ты, Чокнутый! А наш доблестный обходчик передовик папаша Пуго принял на себя и первый и последующие удары судьбы, так-то, едреный ты возвращенец!
– Может, и впрямь его шлепнуть? – засмеялся Пак. – Верно инвалид говорит, не убудет!
Кругом порхали какие-то небесные пташки, пели, чирикали Одна капнула Бубе на плешь. И он плаксиво сморщился. Подступающий к нему с корявой дубиной в руках Хреноредьев укрепил в мыслях.
Буба созрел.
– Все! Сознаюсь! – торжественно произнес он. – Но прошу учесть, сознаюсь сам, добровольно, без давления и физического воздействия. Да, дорогие посельчане и сотоварищи, я матерый враг, двурушник, лазутчик, предатель, провокатор, шпион и диверсант!
Хреноредьев вместе со своей дубиной шлепнулся на мясистую задницу.
– Едре-ена простота! А мы ж ему, гаду, во всем верили! Мы ж его дважды на ответственные посты избирали! А он?!
У Пака в голове помутилось. Все перемешалось в его мозгу и покаяния массовые, и клятвы, и мольбы, и признания Бубы и треск горящей трибуны, и упорхнувшие в неизвестном на правлении голуби мира, и предупреждения карлика-мудреца – все!
– Ежели вы сей минут не заткнетесь, – сказал он, наливаясь злобой, – я вас обоих к едрене фене! Укокошу, гадом буду!
Хреноредьев погрозил ему обрубком пальца.
– Не-е, Хитрец, тут железные нервы нужны! Иначе он нас заново обдурит! И сдаст врагам тепленькими!
– Прошу предать меня всенародному презренью, покарать сурово и на первый раз простить, – предложил Чокнутый.
– Больно мудрено загнул, – сказал инвалид.
Пак его остановил, сунул железяку под нос, чтоб не возникал. Задумался. Думал он минут шесть с половиной. Потом молвил:
– Не-е, Хреноредьев, в словах этого врага есть доля правды. Первым делом мы его предадим…
– Как ето?! – привстал Хреноредьев.
– …презрению предадим! – пояснил Пак. – Ты его презираешь?
– Презираю, едрена вошь! – твердо произнес Хреноредьев. Как шпиона, врага, лазутчика, диверсанта и оскорбителя честных людей презираю Бубу Чокнутого до глубины своей бездонной души. Все!
– И я его презираю! – сказал Пак. – Значит, с первым делом мы совладали, презрению его предали, верно?
– Верно, – вздохнув, согласился Хреноредьев.
– Конечно, верно, – подытожил сам Буба.
– Теперь нам остается что?
– Что? – переспросил туповатый инвалид.
– Покарать! А потом простить! – разъяснил умный Пак.
– И это дело!
– Только быстрей давайте! – Бубу охватило нетерпение.
– Ладно, щя мы тебя покараем, – Пак почесал голый лоб, поглядел по сторонам. – Ну, Хреноредьев, чего встал? Давай карай!
Хреноредьев понял все так, как, наверное, и следовало понять. Он поднял свою огромную дубину. Размахнулся. И ударил стоящего у дерева Бубу Чокнутого прямо по макушке. Тот лишился чувств, голова его свесилась на грудь, ноги подогнулись.
– Покарали, – произнес Хреноредьев
