Голос Вселенной 1993 № 21-22 - Юрий Дмитриевич Петухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тока чтоб все путем, едрена!
На заявление не обратили внимания. Пак смотрел вперед, на лужайку, ничего-то он не видел и не слышал.
– Идите, не бойтесь, – проговорил Отшельник приглушенно. – Но помните, любое зло, сотворенное в этом мире, отразится на вас же, будьте осторожны! А тебе, Хитрец, я советую выбросить эту ненужную железяку! Зачем она тебе там?!
Пак прижал железяку к груди. Потряс головой.
– Откуда ты знаешь мое прозвище? – спросил он.
– Эхе-хе, ты лучше запомни, что тебе говорят, – грустно произнес Отшельник. – Или решил вернуться?
– Нет! Теперь я не вернусь!
– Совсем?!
– Если этот мир примет меня, то и совсем! – твердо ответил Пак.
– Ну ето еще твоя запойная бабуся надвое сказала! – вставил Хреноредьев. – Не вернется он, едрена вошь, невозвращенец объявился!
Буба дал Хреноредьеву по загривку. Прижал палец к губам.
– Тихо, придурки, – сказал он почти молитвенно, – я на родину возвращаюсь.
Он неожиданно опустился на колени и припал губами к земле. Затрясся. Острые худые плечи, спина, зад ходуном заходили.
– И-ех, земелюшка, родимая! Скоко лет?! Скоко зим?!
Хреноредьев, наоборот, встал. Он долго смотрел на юродствующего Бубу. Потом размахнулся единственной собственной ногой и дал ему хорошего пинка под зад. При этом сам не удержался, шлепнулся на пузо. Но сказал:
– Че ты нам мозги вкручиваешь, Буба?! Тебя, едрена марафетчика, с этой земелюшки в три шеи вышибли! Как заразного! Как чумного! С бешеными собаками так не поступают, едреный возвращенец, как с тобою поступили! И-ех!
Буба потер ушибленный зад. Но ничего не сказал. На глазах у него были слезы.
Напоследок Отшельник дал наставление:
– Дурить будете, пропадете!
Пак оглянулся – никакой пещеры и никакого Отшельника не было. Они стояли на зеленой лужайке, со всех сторон их окружали высоченные деревья с густыми кронами. В просвет были видны бегающие туристы и их домики. И все!
– А как же, едрит этого карапуза, назад возвращаться?! – озадачился Хреноредьев.
– Может, и не придется, – вымолвил Пак вяло.
– Не бузи, щенок! Набедокурил в поселке, а назад вертаться не желаешь, так, что ль, понимать?! – взъелся Хреноредьев.
– Да нет! Я говорю, может, мы все тут и поляжем? – отозвался Пак.
– Двумя дураками меньше станет, – вставил равнодушно, как-то вскользь, Буба.
– Это почему же двумя?! – возмутился Хреноредьев. – Ты чего это, Буба, мене за человека не считаешь? Иль я для тебе, едрена гармонь, пустое место!
Буба вздохнул, потер ушибленную задницу еще раз, словно вспоминая о пинке.
– Дурак – ты и есть дурак!
Пак разнервничался, взмахнул железякой.
– Неужто вы и здесь, в этом мире, будете скандалить, а?!
Буба и Хреноредьев засмущались – они и в самом деле ощутили какую-то неловкость, какое-то несоответствие своего поведения и всего окружающего, словно наследили грязными сапожищами на зеркальном паркете во дворцовой зале. Правда, ни один из них не видал ни дворцов, ни зал, ни паркета.
– Надо разработать план, – предложил Буба.
На него посмотрели с заинтересованностью и уважением.
– Да! – Буба воспарил. – Без плана никак нельзя. Но для начала предлагаю избрать совет и его председателя.
– Совет чего, едреный возвращенец? – поинтересовался Хреноредьев.
– Совет поисковой партии! – ответил Буба, будто ожидал подобного вопроса.
– Звучит неплохо, – выразил мнение Пак.
– В таком случае, предлагаю свою кандидатуру на пост председателя совета, – скромно потупив разноцветные очи, сказал Буба. И тут же добавил: – Двумя первыми заместителями рекомендую назначить Пака Хитреца и доблестного инвалида сотоварища Хреноредьева.
– Я не против, едрена!
– Тогда будем голосовать. Кто за?
Пак не дал церемонии завершиться.
– Завязывай, Буба! Принято! Не надо тут волокиту разводить. Надо обстановку разведать, затаиться надо, пока не прикокошили! А ты собрание проводишь, бюрократ хренов!
Инвалид засопел рассерженно.
– Может, он и бюрократ, не знаю, едрена промокашка, а оскорблять не следует!
Пак ему не ответил. У него болела голова. И от необычайно чистого, напоенного кислородом воздуха, и от обилия красок, и от щебета птиц в ветвях, и от всего прочего, окружавшего его. Кроме того, он все так же боялся упасть в это бездонное небо, утонуть в нем, раствориться.
Другое дело, Хреноредьев! Тот освоился сразу, с первых же минут, будто он прожил за барьером всю свою полубессознательную жизнь, будто он не из вонючего и загазованного поселка выбрался!
Но в новых условиях самым мудрым оказался Буба Чокнутый. Как председатель совета он сразу взял нужный тон. И заявил со всей ответственностью:
– Вам, дегенератам, на люди показываться нельзя! Или пристрелят с перепугу или в зверинец отвезут. А может, и заспиртуют!
Пак взглянул на свои клешни. Потом вытащил осколок зеркальца из кармашка. Всмотрелся. Хобот почти зажил, рубец был еле заметным. Нет, Пак себе нравился! И он не понимал, с какой стати его могут посадить в зверинец или заспиртовать. Для Хреноредьева вообще вся эта проблема была недоступно сложна.
Буба оказался и самым рассудительным.
– Вы тут, придурки, затаитесь покедова, а я пойду на разведку, – сказал он.
– А я б и так, едрена, с тобой в разведку не пошел! – отрезал Хреноредьев и улегся на травку.
Пак присел у большущего дерева с корявой, но теплой и живой корой, прислонился к нему.
– Иди, куда хочешь! А я вот залягу сейчас в засаду и буду поджидать – нравится это кому-то или нет, а я угроблю из железяки столько туристов, сколько в ней патронов, ясно?!
– И всех засыпешь, недоумок!
Буба повернулся спиной, постоял. И пошел куда-то, наверное, и в самом деле он собрался чего-то разведывать. Хреноредьев ползал по траве, собирал губами красненькие ягодки. Он не знал, как они назывались, но глотал их с удовольствием.
Пак перевернулся на живот. Выставил вперед железяку.
Он без всяких шуток собирался ухлопать первого же, кто покажется вблизи. И у него, видно, были весомые основания для этого.
– Наверху неделя, небось, прошла! А мы все катимся по дурацкой трубе! – ныл Лопоухий Дюк. – А куда, никто не знает!
– Разговорчики, падла!
Гурыня был словно из кремня вытесан. Он не знал ни сна, ни усталости. Будто дьявол-егоза сидел в его груди и не давал покоя. Причем не только ему самому, но и всем прочим.
– Командор знает, чего делает! – Скорпион Бага грозно поглядел на Дюка. И тот смолк.
Громбылу Плешака продолжало тошнить и рвать. Казалось, он уже выблевал все, в том числе и собственные внутренности, но его рвало и рвало. Помойный дух стоял в броневике, все в заднем отсеке было загажено. Но парни из Гурыниной
