Избранные - Альфонсо Микельсен

Судьба распорядилась по-иному. Я превратился в бедного родственника, в человека, с которым ни у кого не было желания общаться и которому не разрешалось выходить из границ дозволенного. Только вдова Альберто, старшего брата Фрица, и ее дочери относились ко мне по-прежнему, как в далекие дни моего процветания.

Обычно подобными переживаниями не принято делиться с посторонними людьми. Кроме того, мог ли Ольгу интересовать тот факт, что мой кузен Фриц превратился в моего опекуна и что я практически не имею возможности распоряжаться своим состоянием?! И вновь вспыхнуло в мозгу: война! А вдруг, как считают в Эль Пинаре, вступление в войну США сократит ее время? И я более не буду зависеть от прихотей моего нервозного родственника? Почему я повторил Ольге: «Я тоже сыт по горло»? Такая доверительность была мне вовсе не свойственна — я ни перед кем не раскрывал душу. Тем более перед человеком, стоящим на иной социальной ступени по сравнению со мной, — перед маникюршей. Но я нуждался в человеческой теплоте, а у меня не было никого, кому я мог поведать свои печали.

По вечерам в пансионе мисс Грейс старые англичанки обсуждали либо последнюю партию в бридж, либо последнюю бомбардировку Гамбурга, которая, как и все предыдущие, была, конечно, «беспрецедентной». Все жильцы мисс Грейс собирались у приемника послушать голос Ромуальдо Гомеса. Страшная это была личность! Гомес передавал информацию из принадлежавшей ему же «Радиогазеты». Каждую минуту мы ждали, что он сообщит об окончании войны, — из репродуктора то и дело раздавался вопль Гомеса: «Через несколько минут мы будем передавать сенсационное сообщение, полученное только нами!» Но очередное сообщение чаще всего было призывом покупать средство от перхоти. Иногда, правда, говорилось о крупных военных событиях. Так было, когда затопили знаменитые корабли «Худ» и «Бисмарк». Сенсационная новость, которую мы так ждали, все задерживалась. И вот однажды раздался громкий голос Ромуальдо Гомеса: «Войска союзников высадились на континент Европы!»

…Жизнь в пансионе мисс Грейс отнюдь не скрашивала мое одиночество. Мне был необходим кто-то, с кем я мог отвести душу. И этим «кто-то» стала Ольга. Мы оба находились в трудном положении, хотя и по разным причинам. Делясь друг с другом своими бедами, мы как бы находили между собой общие точки соприкосновения. Это помогало мне лучше узнавать Ольгу.

— Я тоже сыт по горло!

— Но вы так богаты, сеньор К.! У вас нет никаких забот. Действительно, никто не бывает доволен своей судьбой. Я давно поняла, что вас что-то тяготит. Я как-то видела вас на улице, вы разговаривали сами с собой.

— Я? Сам с собой? Нет, я еще не сошел с ума. У каждого человека, Ольга, свои трудности. И мои никто не может разрешить. Я живу далеко от родины, друзей у меня нет, как нет и занятий. Даже мои собственные родственники терзают меня, потому что я — немец. Будто я виновен в том, что Гитлер развязал войну. Я живу ожиданием дня, когда союзники разгромят нацистов, а на это уйдет немало времени. Писем я не получаю, поэтому все свое время провожу у приемника, слушая новости из Европы. Вы не можете представить, сеньорита, что означает одиночество — такое, как мое.

— Бедный сеньор К.! А я-то думаю, что вы счастливы. Но все уладится, обойдется. Вот увидите, война скоро кончится.

Мне вдруг стало стыдно, что я искал сочувствия этой милой женщины, прибегая к избитым методам обычного обольстителя, столь не вязавшимся с моим возрастом и положением. И все для того, чтобы покорить человека, который к тому же зависел от меня и материально. А я так жестоко осуждал поведение Мьюира! В конце концов я был не лучше его…

— Сеньор К., поверьте, я вас понимаю. Я чувствую, вы очень одиноки.

— Да, очень.

— Как и я. Знаете, я — невеселый человек. Мои сестры говорят, что я странная. Мне нравится одиночество.

Разговор наш был настолько задушевным, что, несмотря на жалобы Ольги на неприятные ей приглашения клиентов, я счел возможным сказать:

— Не хотите ли сходить со мной в кино? Мы могли бы отправиться туда после вашей работы.

— Мне некогда. Я заканчиваю почти в восемь.

— Тогда мы пойдем в кино после ужина. Зайдем в ресторан, в любой, куда вам захочется, а потом — в кино. Вы говорили, как вам неприятны попытки соблазнить вас… Я все прекрасно понимаю. К тому же я слишком стар и шансов у меня куда меньше, чем у всех остальных. Так что мое приглашение отнюдь не означает, что я хочу стать одним из ваших многочисленных поклонников. Вы верите мне?

— Конечно. Вы не похожи на других. Скажите мне, куда можно позвонить вам; я сообщу, когда освобожусь.

Я дал Ольге телефон пансиона мисс Грейс и отправился покупать коробку конфет, которой мне хотелось порадовать ее в час нашего свидания.

Впервые после приезда из Европы передо мной открывалась возможность иметь подружку[6], то есть женщину, любовь которой не надо покупать. До этого времени в этом мирке мне были доступны исключительно последние.

В половине шестого Ольга позвонила и сказала, что не может принять моего приглашения. Все было сказано очень лаконично, и я понял, что ошибся в тактике.

V

Можно лишь удивляться тому, что обычная процедура приведения в порядок волос и ногтей, которую я всегда совершал по средам, могла вдруг приобрести для меня такое большое значение. Правда, следует помнить, что я просыпался всегда с одним и тем же вопросом: что делать сегодня? Этого вполне достаточно, чтобы представить, насколько даже самое незначительное занятие помогало мне заполнять бесконечную пустоту будней.

Я просыпался около восьми утра, брал в постель все утренние газеты, внимательно просматривал их, пытаясь сосредоточиться в первую очередь на военных сообщениях. Затем читал статьи об экономике, спортивные новости. Далее следовали комиксы и светская хроника. Этот последний раздел все более интересовал меня, так как среди его героев я узнавал кое-кого из моих новых знакомых. Газеты стали для меня компасом в полном неожиданностей плавании по волнам светской жизни, в которое я пустился со дня посещения поместья Эль Пинар.

В этих странах светская хроника регулярно публикуется и имеет огромное значение в жизни «избранных». Рождение, крестины, первое причастие, окончание колледжа, вступление в брак, смерть — все должно быть отражено соответствующей подборкой фотографий и восторженным комментарием. Делается все это для того, чтобы данная личность заняла свое место в списке «добропорядочных», как сказал бы мой кузен Фриц. Сообщения о событиях и праздниках пестрят в первую очередь подробностями о нарядах дам, приятельниц тех, кто редактирует в газетах материалы для отдела светской хроники. Читая одну за другой громаднейших размеров статьи, восторженно сообщавшие о праздниках в семействах «избранных», я пытался найти знакомые мне фамилии, стремясь определить собственное место. Острова этого архипелага, его рифы, мели, бухты я знал уже наизусть, как если бы Фриц передал мне свой бортовой журнал.

Биржевая игра не интересовала меня — разве что курс собственных акций. Однако с тех пор, как Перес соблазнил меня баснословными прибылями от спекуляций, я иногда давал простор воображению, подсчитывая доходы. Я мог бы получить немало, например, на акциях текстильных предприятий, если бы купил бумаги на прошлой неделе…

Таким образом, утренние три часа протекали вполне безмятежно. Но вот наступал торжественный момент: я выходил из дому, направлялся в центр города и возвращался в пансион, чтобы в 12.30 прослушать очередную «сногсшибательную сенсацию». Сенсация, правда, все запаздывала. Я еще не оторвался от своего прежнего мира, но приступы корысти уже несли меня к новым берегам. Странно было наблюдать, как расценивали войну мои европейские соседи по пансиону и местные знакомые. В то время как мы буквально жили сообщениями с театра военных действий, здешние относились к ним с полнейшим равнодушием. Мы проводили половину жизни у радиоприемника, и ничто в мире не могло оторвать нас от передачи, содержащей текст военной сводки. Но прислуга пансиона и даже его служащие — люди достаточно интеллигентные — игнорировали сообщения из Европы, будто последние вовсе не имели решающего значения для судеб всего человечества, прежде всего их собственных.

Местных жителей неизменно интересовал очередной «гвоздь» хроники, о чем со всеми подробностями информировал все тот же Гомес в своей «Радиогазете». Выступления его были особенно красноречивыми и эмоциональными, если речь шла о каких-то преступлениях, совершенных в стране, — тут уж он не упускал и мельчайших подробностей.

После обеда я обычно спал или читал, прикидывая, что к концу дня представится возможность либо сходить в кино, либо получить приглашение на коктейль к знакомым.