Аркашины враки - Анна Львовна Бердичевская

обернулась, чтобы их, тружеников идеологии, рассмотреть. Ничего себе народ, очень разнообразный, но вполне понятный.

Странно, мне кажется, я помню все эти лица… Сидят, молчат, скучают. Только в третьем ряду, почти за нами, оказался почему-то моряк в черном кителе с серебряными пуговицами, и даже фуражку с крабом не снял. Черноусый и бравый. Я засмотрелась, а он этого вроде не замечал, но внезапно глянул в упор и подмигнул.

– Что, понравился? – спросил Аркаша. – Правильно, хороший мужик, Жуков Слава. С капитаном Пашей Килиным на трехпалубном «Вильгельме Пике» старпомом ходил. У них история вышла…

И пока парторг с профоргом что-то свое толковали, мой дядя эту историю мне прямо в ухо вдул.

ИСТОРИЯ О «ВИЛЬГЕЛЬМЕ ПИКЕ».О ЛЮБВИ И ИЗМЕНЕ

– То ли в Ульяновске, то ли в Саратове новый мост через Волгу поставили. Паша Килин был знаменитый речной капитан, орденоносец и красавец в белом кителе. Теплоход «Вильгельм Пик» должен был возглавить колонну судов и первым пройти под новым мостом. Но Павел Игнатьич имел в этом городе даму сердца. И вот в ночь накануне торжественного открытия моста он узнал, что его дама ему не верна. Паша Килин был человек широкой души, в его кают-компании никогда не переводился армянский коньяк, кубинский ром и даже американский виски бывал. Об этом знало руководство всех населенных пунктов Волжско-Камского речного пароходства. Но по такому сугубо личному трагическому поводу любви и измены с кем мог облегчить душу капитан «Вильгельма Пика»? Только со старпомом и верным другом – Славой Жуковым. Дама Паши Килина в том городе была вторым секретарем горкома ВЛКСМ, Паше она изменила с первым секретарем того же горкома. Всю ночь на борту флагмана капитан со старпомом пили коньяк, ром и виски, поднимая тосты исключительно за ВЛКСМ и всех его членов… А наутро трехпалубный теплоход «Вильгельм Пик», шедший во главе колонны судов, со всего маху попер не в третий, как предполагалось, а во второй пролет нового моста. И пролет этот оказался недостаточно высок для флагмана. В результате новый мост не пострадал. Но на виду у всего города и самого высокого начальства у «Вильгельма Пика» как ножом срезало капитанский мостик вместе с рулевым, старпомом Жуковым и самим капитаном-орденоносцем Пашей Килиным…

– Вот что бывает от любви и измены. А бывает и хуже. Тебе, девушка, это полезно знать!

В это время раздались аплодисменты – профорг закончил свою вступительную речь, и слово взял парторг. Как только он открыл рот, я потребовала у дядьки ответа на безусловно важный вопрос:

– Они спаслись?! – спросила я, имея в виду капитана и рулевого, в спасении старпома сомнений не было.

– Ну, не совсем, но как-то выплыли. Происшествие сочли несчастным случаем по вине неопытного рулевого. Он получил инвалидность второй группы и был списан на берег. Паше Килину вынесли строгий выговор по партийной линии – по заявлению его жены, узнавшей о факте измены мужа. Паша покаялся, и партком вернул капитана жене. Неверная дама – второй секретарь горкома ВЛКСМ – немедленно вышла замуж за кого-то третьего, поскольку первый секретарь был женат. А беспартийного и холостого Славу Жукова посадили на два года. Он на зоне работал библиотекарем, там же увлекся наглядной агитацией и научился плакаты писать. На зоне его главным лозунгом – ввиду глубокого смысла при исключительной краткости – стал «Слава ВЛКСМ!». А как освободился, Слава пришел работать на УХЗ – поскольку живет не слишком далеко, в Затоне, рядом с зимующими и списанными навечно судами. Слава увлекся маринистикой, его любимым сюжетом стал такой – «Флагман Волжско-Камского бассейна «Вильгельм Пик» на последней стоянке». Картин двадцать на этот сюжет из окна собственной кухни написал, только погоды на них разные, а настроение всегда трагическое. У него во Дворце культуры две выставки было. Среди художников-оформителей Уреченска живописец Вячеслав Жуков известен под псевдонимом Слава Волкасъем.

Я хихикнула, и довольно громко. Аркаша рассердился:

– Ты, вечерница! – прошипел он. – Прекрати срывать заводское мероприятие!..

И снова раздались аплодисменты. Это закончил говорить парторг.

И мы с Аркашей тоже стали аплодировать.

Вас зеен вир?[4]

Сколько раз за свое клубное детство я слышала гул, шелест, грохот аплодисментов? Не меньше, чем гул, шелест, грохот дождя по крыше клуба. Очень часто, с детского сада, по множеству поводов было принято хлопать в ладоши.

Во время рукоплесканий в зале заседаний УХЗ я снова оглянулась назад, на Славу Жукова, чтоб внимательно посмотреть на него по-новому, и как на живописца-мариниста, и как на зэка-оформителя…

Я с детства нечаянно, но навсегда усвоила, что Художник и Оформитель не одно и то же. В нашей с мамой маленькой домашней библиотеке, умещавшейся в чемодане, была важная ветхая книга «Мастера искусства об искусстве» 1939 года издания. Мама читала мне из нее письма Эдуарда Манэ, Сезанна, Ван Гога, Ренуара, Родена… Из писем следовало, что у настоящего художника, если всерьез, нет и не должно быть заказчика. Художник – свободен и одинок. А вот у оформителя (это я уже не из книги, а самостоятельно поняла) заказчик просто обязан быть. Оформитель всех времен и народов в нем нуждался всегда. Нуждался в его власти и деньгах. Смутные, не оформленные мечты Заказчика как раз и должен был оформить Оформитель! Разумеется, за вознаграждение.

Но нельзя забывать: Художник древнее Оформителя. Художник возник почти сразу после грехопадения Адама, еще до Каина и Авеля, в темной пещере, где ни зги не видать. Однажды один из несчастных и отринутых Богом потомков Адама в полумраке первого костра стал что-то изображать на стене пещеры. Неизвестно, почему и как он вдруг захотел остановить само время, а заодно и другие Божьи наказания – тьму и смерть. Что за странная идея – сохранить навечно, и не для себя, а для кого-то, следующего за тобой, отпечаток чего-то своего, невыносимо ярко мелькнувшего в тягостной жизни. Какое-то прекрасное мгновение или свидетельство о нем… Сохранить – изобразив. Занятие было сакральным, практического смысла не имевшим. Художник, сын Адама, маялся и умирал, как все люди, уходил в никуда, пещера погружалась в полный мрак… Но в этой кромешной тьме навсегда оставалось ненужное чудо, одинокое прозрение одинокого художника. И вот совершенно не понятно: каким образом странное, тайное и одинокое первое явление искусства не осталось одиночным? Это нелепое чудо размножилось и обрело адептов. Каким образом? Тайна. Думаю, начальная, катакомбная деятельность первых художников была просто первым наглядным проявлением бессмертия души. Даже осудив Адама, Бог его не бросил. Он оставил ему надежду на бессмертие и на возвращение в рай. Пусть хотя бы для души. И это нелепое мечтание редких особей постепенно превратило двуногих пещерных