Мой Артек - Нина Храброва

Будь ты проклят, Гитлер.

В Мцыри в первый день нас собирает старший вожатый:

— Мужайтесь, никаких расстроенных лиц перед детьми, если они увидят нашу озабоченность, беда: начнут тосковать и болеть. Наша задача, чтобы не слёг никто. Я сейчас пойду в соседний колхоз, предложу нашу помощь. Будьте готовы после обеда вести ребят в поле.

Мы подготовили их. Мы с эстонцами увидели колхоз в первый раз. Июль… Уборка еще не началась. Под Москвой стоит непривычная для нас тридцатиградусная жара, без ветерка, без морской свежести. Я уже с утра чувствую усталость и нездоровье. Конечно, Володя Дорохйн прав — это от грустных мыслей… Не сметь! Иду к ребятам, улыбаюсь:

— Доброе утро, скорее-скорее, не опаздывать на линейку.

Ничему не помогает мой нарочито энергичный голос. Не верят…

На утреннем солнышке за завтраком, в коллективе они вдруг веселеют. Даже шалят понемножку. Даже ворчат:

— Ой-ой, сейчас опять, наверное, нас на прополку, ну и жарко же будет!

Но собираются быстро и от работы никто не отказывается. Да здравствует Макаренко! Слежу, чтобы у всех были панамки на головах — как бы не перегрелись.

— Ребята, вы молодцы, — говорю им, — вы такие маленькие и уже помогаете фронту. Если почувствуете усталость, отдыхайте, и снова за дело. Представляете, как важно прополоть все поле?

Молчат. Нет, наверное, пока еще не совсем представляют. Полоть надо руками, а руки у них уже потрескались, в царапинах, ногти зазеленели от травы и пообломались. Утыкиваюсь вместе с ними в борозду. Мне, взрослой, привычной к работе в поле, и то трудновато, а им каково? То ли от пота, то ли от жалости щиплет глаза. Оглядываюсь — среди огромного поля, как грибки, белеют панамки — почти все 300 ребят работают в бороздах. Изредка взглядываем на солнце. Время от времени распрямляюсь, смотрю — где мои эстонцы? Сейчас все перепуталось, отныне все литовцы, молдаване, русские — все наши. Дети войны. Никто не отдыхает, чистых борозд все больше, мальчики таскают на край поля тяжелые охапки выполотой травы.

Небольшой отдых в тени кустов, и снова — полем. Хорошая работа, устаешь здорово, от этого приходит чувство удовлетворения — хоть что-то да сделано. Если мы все так — взрослые и дети — будем работать, понимая, как нужна и важна наша работа, так ведь одолеем же…

За спиной у меня Ада и Эллен, оказывается. Ого, да они меня сейчас догонят. Но и торопиться нельзя — устанут.

И вдруг слышу — Ада и Эллен слабенькими голосишками, совсем не такими, как до войны, мурлычут:

Mullu mina muidi karjas kaisin,Mullu mina karjas kaisin.

И в других бороздах поют — по-украински, по-молдавски.

Наклоняюсь все ниже и ниже, чтобы ребята не видели, как на меня действует их пение. Но теперь это уже какие-то другие слезы: раз поют, ведь и вправду же одолеем!

Наконец Володя Дорохин командует отбой! Мы оглядываем хорошо прополотый большой участок колхозного поля, уходим обедать. В абсолют все спят так, что артиллерией не разбудишь. После обеда старшие опять идут на поле. Мы, вожатые, разрываемся на части между теми, кто ушел в поле, и теми, кто остался. Создаем свою прачечную бригаду: на прополке всё страшно пачкается, стирки много, обслуживающего персонала практически нет и быть не может: отныне все работают на Победу.

Теперь наши дети сами убирают свои палаты: подметают, моют полы. Сами моют посуду. Сами стирают — для себя и для младших. Работают в колхозе. Отныне и до конца войны у них не будет свободного времени. И все меньше слез и плохого настроения. Все лучше аппетит и сон. Они уже — не дети войны. Они — дети на войне. И на войне — как на войне: будем, каждый своим оружием, воевать.

После прополки идем купаться на Чертово озеро или, кажется, Чертово око оно называется — круглый пруд с черной водой. Я ещё не умею плавать, поэтому очень боюсь за ребят. Да и есть чего бояться: Володя Николаев связывает два шеста, привязывает к ним длинную веревку с камнем на конце — дна не достать. Умоляю — не уплывать от берега. Слушаются! Война… После купанья вылезают отдохнувшие, посвежевшие. Причесываются, натягивают прополосканные в Чертовом озере же и быстро высохшие на горячем солнце белые артековские курточки, повязывают галстуки — всё сами, без напоминаний. И — о жизнь! — я вижу, как девочки прыгают через веревочку, а мальчишки устроили что-то вроде футбола. Дети начали привыкать к войне.

Ужин, прогулка в парке, разговоры о том, что здесь вечера почти как в Эстонии — светлые, но гораздо теплее. Боря Макалец собирает всех на вечернюю линейку, мы принимаем рапорты — кто где сколько работал, и Тося командует:

— Ребята! И-и:

Над Мцыри ночь спускается, Артеку спать пора,Всем, всем спокойнои ночи, и нам приятного сна!

Тихий Дон. Всё ещё лето 1941

Из Мцыри через Москву мы уехали на юго-восток, сначала в Сталинград, потом в донскую станицу Нижне-Чирскую. Руководство Артека совместно с ЦК ВЛКСМ и Курортно-санаторным управлением выбрало это красивое, уютное место вот почему: отсюда было близко к южному берегу Крыма, к Артеку — мы ведь собирались вернуться туда после Победы. Тон в отряде задавали Иван Заводчиков, Арвед Паэорг, Игорь Сталевский и Юра Кулешов. Ретроспективно можно сказать, что я, в какой-то мере попустительствуя им, «ходила по тонкому льду»: они были до такой степени изобретательны на шалости, что представляли бы для меня грозную опасность, если бы их выходки нё были веселыми и не развлекали ребят, никого не обижая.

На фоне общей серьезности они представляли собой несколько легкомысленную четверку. Благовоспитанные девочки и из моего, и из других отрядов их осуждали. Мои коллеги-вожатые, с одной стороны, сочувствуя мне (ай-яй, какие трудные мальчишки), с другой стороны, порицали меня: нельзя, мол, их распускать.

Как найти тонкую грань между допустимыми и недопустимыми шалостями? Мне кажется, что эта сложная педагогическая проблема решается в известных обстоятельствах просто — если шалости никому не причиняют зла, почему же не разрешить детям быть детьми?

Если я чувствовала, что они начинают перехватывать «через край», напоминала:

— Ну что же вы, война ведь идёт…

Они опоминались сразу. Вечером в такие дни я находила на своем окошке букетик степных сиреневых бессмертников — это означало, что какой-то из наиболее провинившихся сорвиголов извинялся в галантной форме, не обнаруживая себя, но вину свою признавая.

На педсоветах по поводу моих взаимоотношений с пресловутой четверкой коллеги неодобрительно покачивали головами, но все же нашаливших из других отрядов направляли «на исправление» в наш отряд: это было нечто вроде букетика иммортелей со стороны педсовета, так мне теперь кажется.

Время подтвердило мою правоту. Судьбы этих ребят складывались по-разному. У Арведа Паэорга жизнь оказалась пестрой, со срывами и взлетами, но он выстоял и преодолел все срывы, живёт в Таллине, работает художником-оформителем на производстве. Игорь Сталевский работает в Ростовской области, в совхозе. Юра Кулешов и Ваня Заводчиков стали учеными в сфере самой современной техники.

В те летние дни 1941 года определилось мое место в Артеке, я начала утверждаться в своих педагогических позициях. Сложились, как и у каждого пионервожатого, педагога, воспитателя, индивидуальные отношения с ребятами, они переходили из отряда в отряд, их доминантой было доверие и доброжелательность.

… Раннее утро. Просыпаюсь с помощью «внутреннего будильника» в своей крохотной комнатке — только койка и табурет у изголовья умещаются, а мне больше ничего и не надо. Выглядываю в окошко. Сквозь кроны яблонь и груш пробиваются первые лучи степного рассвета. Над Доном поднимается утренний парок. Острая мысль — как было бы здесь спокойно и дивно хорошо, если бы не война опять, как и каждое утро при пробуждении, пронзает меня. И исчезает, вытесненная мыслями о предстоящих утренних делах. Я сегодня дежурю по лагерю. Это значит, что сейчас же надо встать, поглядеть, проснулся ли мой отряд — он дежурит вместе со мной. Мальчишкам пора на кухню — нарубить дров, растопить плиту. Слышу — они встают, выходим вместе. Из другой дачки появляются умытые, в белых артековских блузках и шортах девочки. Блузки и шорты стираются в мягкой донской водичке каждый вечер, их у ребят по две смены. Галстуки каждый же вечер накручиваются на никёлированную спинку кровати — кто-то изобрел прекрасный простой способ держать их постоянно разглаженными. Как только мы осели на Дону, ребята стали прямо-таки щеголями, и щегольство чистоты и аккуратности стало артековской модой на все оставшиеся годы. Мода эта идет от Тоси: ее белая блуза и галстук служат всем нам образцом. Девочки всё же украшаются деталями вроде как-то по-особому заплетенных кос, по-спортивному подвернутых шортов, платочками в кармашках. В таком виде девочки моего отряда шествуют на кухню — в помощь постоянной кухонной бригаде. Эта бригада уже на месте — под руководством трёх-четырёх оставшихся нам в наследие от дома отдыха женщин — отличных поварих и официанток — дежурные ребята режут хлеб, крошат овощи, накрывают столы. Здесь все в порядке. Возвращаюсь из столовой в лагерь, бужу Борю Макальца — семь часов, пора!