Прощай, Грушовка! - Галина Василевская

Когда я передала Вите его просьбу, он, не ужиная, помчался к Славке.

А вернувшись, сказал с завистью:

— Люди настоящими делами занимаются.

Я усмехнулась:

— У Славки «настоящее дело» — болеть свинкой.

— Много ты знаешь! Нет у него никакой свинки. Он ранен.

Изредка к маме приходили заказчицы. Правда, заказы были совсем не такие, как до войны. Тогда шили наряды из дорогих тканей. Теперь несли перешить или перелицевать платье, юбку. И разговоры у них были другие, не такие, как до войны.

— Ой, Валюша! — плакалась худая, с бледным лицом женщина. — Что это делается вокруг, конец света! — Она наклонилась к маме и тихонько, чтобы даже стены не слышали, шептала: — В начале месяца всех заключенных вывезли из тюрьмы за город и расстреляли.

— Неужели это правда? — ужаснулась мама.

— Правда. Мой сосед был арестован. Жена понесла ему в тюрьму передачу. У нее, как и у всех, в этот день передачу не приняли и предупредили, чтоб больше не приносили. Там, возле тюрьмы, и узнала обо всем.

3

Отец поманил меня пальцем. Чтобы мама ничего не слышала — она сидела за швейной машинкой, — он шепотом попросил:

— Сходи, доченька, купи газету, только свежую, вот деньги возьми. — И сунул мне в руку легкую белую монетку.

Когда мама увидела в руках у отца газету, она не выдержала:

— Десять пфеннигов на ветер выбросили!

— В Минск прибыл Розенберг, германский рейхсминистр. Я же должен знать, что ему здесь надо?

— Так тебе и напишут.

— Напишут. Можно читать между строк. — И отец начал читать: — «Город в праздничном наряде». — Отец усмехнулся: — Хорош «праздничный наряд»! Кирпич да камни от города оставили, нарядили, ничего не скажешь. Пять домов сохранились — и те фрицы заняли. Нет, ошибся, один — битком набит белорусами, тюрьма. Это ж надо, чтоб тюрьма осталась.

— Ну, разошелся, — сказала мама, — не читай дальше.

— Как это не читай? А за что мы десять пфеннигов отдали?

В это время постучали в дверь: тук-тук, пауза и снова тук-тук. Я вскочила из-за стола и побежала открывать. Витя всегда так стучал, подавал знак: свой идет.

С Витей пришел Толя Полозов. Вид у обоих очень торжественный, не такой, как обычно. Я сразу это заметила. Казалось, они сообщат нам сейчас такое, от чего все мы ахнем. Но они почему-то молчали. Толя поздоровался. А Витя сказал мне:

— Закрой дверь на замок.

Мог бы и не говорить. Как будто я сама не знаю, что дверь все время надо держать на замке.

Хлопцы сели за стол, отец сказал, обращаясь к ним:

— Вот свежая газета. Тут сообщается о прибытии в Минск одного из фашистских заправил, рейхсминистра Розенберга. Рейхсминистр рассуждает здесь о том, что на протяжении пяти веков его народ жил в стесненных обстоятельствах, как в этой тесноте развивался мещанский дух и непонимание великих исторических идей. Этому-де теперь должен быть положен конец. Тесно вам, — пробормотал отец, — нужно занять дом соседа. Так получается? А соседа куда? Ага, вот слова из речи министра: «Понятие «Россия» больше не будет существовать в его старой форме… Мы сделаем этот край процветающим! Сделаем из него то, чего ждет от нас Адольф Гитлер!» Ну, вот, а вы говорили, ничего не напишут. Фрицам тесно, а Россия большая…

— Ну о чем ты говоришь? — возмутилась мама. — Ребенок же слушает. Опять спать не будет от страха.

— Ничего, ночь не поспит, глупее не станет.

Пока отец читал, Толя слушал его внимательно. Витя же раза два поднимал глаза на Толю и поторапливал его тихо:

— Давай!

Толя загадочно улыбнулся. Когда отец закончил комментировать речь германского рейхсминистра, он снял шапку, вынул оттуда бумагу, развернул ее и разгладил рукой. Вначале я подумала, что это листовка, но бумага была в два раза больше листа из школьной тетради. Тихо, с непривычной торжественностью Толя стал читать:

— «Партизан! Ты видишь, на фронт тянутся вражеские эшелоны с солдатами, боеприпасами и техникой! Взрывай железнодорожное полотно, мосты, пускай под откос составы — и ты приблизишь наступление Красной Армии. Видишь телефонный кабель — уничтожай его, прервешь связь — вызовешь замешательство противника.

Ты слышишь: по твоей стране маршируют солдаты и офицеры гитлеровской грабармии! Уничтожай их, как бешеных собак! Родина только тогда вздохнет свободно, когда на ее земле не останется ни одного оккупанта…»

Мы онемели. Даже бабушка вышла из своего закутка, остановилась возле шкафа и замерла, боясь пропустить слово.

Мамино шитье лежало на коленях. Отец забыл о газете, которую только что читал, теперь она валялась на полу. А Толя перевернул листок и продолжал:

— «Будь мужественен в борьбе! Час возмездия приближается. Отомстим за муки своего народа!

Добивайся, чтоб ни один гитлеровский приказ не был выполнен там, где ты находишься!

Смерть фашистским оккупантам!

Да здравствует победа!..»

Толя умолк. Потрясенные, мы молчали.

Первым заговорил Витя:

— Читай дальше, что на фронте делается.

— Пожалуйста. «От Советского Информбюро. Утреннее сообщение 6 июня. В течение ночи на 6 июня существенных перемен не произошло.

За последние два дня авиацией противовоздушной обороны сбито 15 самолетов противника».

Он замолчал, выбирая, что нам еще прочитать. Воспользовавшись паузой, я спросила:

— Толя, ведь это не листовка?

— Нет, это первый номер газеты «Звезда». Подпольная газета, понимаешь? Горком партии начал ее издавать. Тут и про Белоруссию написано. Вот: «Партизанский отряд под руководством К., действующий вблизи важнейшего в Белоруссии железнодорожного узла, пустил под откос два поезда». И вот, послушайте. — Толя опять перевернул газету, точно в ней было много страниц: — «20 мая 1942 года Президиум Верховного Совета СССР издал Указ об учреждении нового боевого ордена — ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степени».

Я протянула руки, мне хотелось дотронуться пальцами до этой газеты, до нашей газеты, в которой написана правда, написано то, что волнует меня и всех нас, написано то, о чем мы хотим знать. Толя протянул мне газету. Я осторожно взяла ее в руки. Сердце мое сильно колотилось. Газета-подпольщица, газета-партизанка! Печатают ее подпольщики и партизаны. Стало быть, и газета может быть подпольщиком и партизаном.

Я сказала:

— Ну уж если газету стали печатать, то скоро наши вернутся.

Отец тоже откликнулся:

— Молодцы, хлопцы! Мне бы здоровые ноги, я бы здесь не сидел. Спасибо за добрые вести. Даже от сердца отлегло.

Бабушка смотрела на Витю и Толю, будто впервые видела их, и, как всегда, тихо сказала:

— Вы осторожнее, мальчики. За такую бумагу по головке не погладят, если кто злой увидит.

— А мы злым не показываем, мы злых обходим, правда, Толя?

В это время в нашу дверь постучали настойчиво и нетерпеливо.

Толя мгновенно сложил газету, засунул ее в подкладку шапки, надел шапку на голову.

Витя открыл окно и посмотрел, нет ли кого-нибудь внизу или на дороге.

Стук повторился еще более настойчиво. Мама подошла к двери, спросила:

— Кто там?

— Витя дома?

— Тебя спрашивают, Витюша, — прошептала мама.

— Это Элик, открой.

Мама откинула задвижку. Вошел подросток, без пиджака, рукава рубашки засучены до локтей.

— Приветствую вас! — поздоровался он. — Я был у тебя, Толя, мама твоя сказала, что ты ушел с Витей. Дай, думаю, загляну сюда.

— Кто же так грохает в дверь? — отчитывал Витя Элика. — Свои так не грохают. Свои деликатно стучат, чтобы не напугать. А ты бум-бум, как танк.

— Теперь не очень открывают, если деликатно постучишь.

— Стучи тихо, а то в другой раз не откроем.

— Довольно вам спорить, хлопчики, — остановил их отец. — Главное, не чужой пришел.

— Отец мой дома, не видел? — спросил Толя.

— Я не входил в комнату. У ворот спросил маму, где ты.

Толя подумал с минутку и стал прощаться.

— Может, останешься? — Вите не хотелось отпускать Толю.

— Мне домой пора. Хочешь, пойдем к нам, комендантский час еще не скоро.

— Пойдем! — согласился Витя.

4

На Славку я смотрела, как на героя. Он теперь партизан и приходил к Вите за оружием. Оружие лежало в нашем сарайчике, в яме-тайнике, вырытой Витей и Эликом.

Сейчас Элик из тайника подавал Вите и Славке перемазанные каким-то маслом, завернутые в тряпки револьверы. Ребята тут же засовывали их в карманы. Элик протянул полевой бинокль. Славка сразу же за него ухватился. А я на месте Вити ни за что бы не отдала бинокль. Самому понадобится.