Первокурсница - Виктория Ледерман

– В чем дело?

Я глянула на него и поразилась – в его лице не было ни кровинки, под глазами резко обозначились серые круги, а губы обесцветились. Он так ужасно выглядел, что я даже засомневалась – а вдруг это не шутка, вдруг ему на самом деле плохо? Человек потерял сознание, а я сижу и восхищаюсь его выдающимися актерскими способностями!

Нет, так сыграть невозможно, он совсем не притворяется. Как можно притвориться, что у тебя бледное лицо?

Борис с глухим стоном прислонился головой к ножке парты и пробормотал:

– Извините… Я не хотел… Это бывает… Иногда…

– Ничего, – сказала Мамонтова, облегченно вздохнув. Но нужно отдать должное ее профессионализму, на русский язык она так и не перешла, несмотря на потрясение. – Думаю, вам лучше выйти на свежий воздух. Как почувствуете себя лучше, дойдите до медсестры, пусть она померяет вам давление. Идите.

Вряд ли Борька понял все дословно. Но слова «go out» вдохнули в него жизненные силы, и через пару секунд он смог подняться. Правда, с трудом и с помощью одногруппниц. Он даже сделал попытку отряхнуться, но тут же пошатнулся и схватился за голову. Сердобольные девочки довели его до двери. Мамонтова вернулась на кафедру.

– Елизавета Ильинична! – воскликнула внезапно Светка Тимошенкова, беспробудная лентяйка и прогульщица, под стать Горохову. По этой причине они никогда не садились вместе (не друг у друга же списывать!), а старались пристроиться к более сильным студентам. Светка была здоровая как каланча и довольно крупная. Невысокий Борька казался возле нее кузнечиком. – Елизавета Ильинична! Разрешите мне проводить его вниз. Вдруг ему по дороге станет плохо? Все же лестница, опасно.

Мамонтова задумалась на секунду, потом кивнула, на этот раз не заостряя внимания на русском языке, на котором лопотала Светка. Я с завистью уставилась на Тимошенкову. Ну надо же! И почему эта великолепная мысль не пришла в мою голову раньше? Кто сказал, что Светка туго соображает? Да она всем нам фору даст!

Светка подхватила Горохова под руку и легко вынесла его за порог. Пользуясь тем, что Мамонтова стоит к нему спиной, Борька обернулся, поймал мой взгляд и хитро подмигнул. Затем вновь повис на Светке и двинулся с ней по коридору, едва перебирая ногами.

Вот комедиант, плюнула я в сердцах. Всех обдурил, даже меня, хотя я, можно сказать, была предупреждена заранее. Голливуд отдыхает! Какая потеря для кинематографа, что Горохову пришла в голову идиотская идея поступить в наш институт, где его способности никто не может оценить. Как жаль, что я не обладаю таким талантом! Сымитировала бы носовое кровотечение или эпилептический припадок, сидела бы сейчас в нашей столовке и трескала оладьи с компотом. А вместо этого придется париться в аудитории и разбирать дурацкую седьмую главу, которая никому, кроме самого Уайльда, не нужна. Где справедливость?

– Ну что же, – вернул меня к действительности голос Мамонтовой. – Вернемся к нашему уроку. Так как Горохов выбыл из наших рядов по болезни, краткое содержание седьмой главы нам поведает… Барс. Прошу вас, леди. Пройдите к доске. И не забудьте оставить вашу книгу на столе.

Я поднялась и, стараясь выглядеть бодрой и счастливой, будто нет для меня большей радости, чем пересказывать бессмертные творения классика, пошла к доске.

Глава 13

Горохова я отыскала на перемене в нашей так называемой курилке. Курили обычно на боковой лестнице между третьим и четвертым этажом, то есть между мужским и женским туалетами. На переменах там было не протолкнуться, особенно зимой, когда выходить на улицу с сигаретой в руках никто особенно не стремился. Половина наших девчонок после каждой лекции торчала на этой лестнице не столько из желания подышать никотином, сколько из-за дефицита парней, общаться с которыми можно было только там. Потому что со звонком они снова рассеивались по своим группам и растворялись в бесчисленной женской армии без следа и без осадка. А на лестнице их собиралось столько, что создавалась приятная иллюзия перевеса мужского населения в отдельно взятом вузе. Я и сама нередко толкалась возле курящих с зажженной сигаретой, изредка поднося ее ко рту и стараясь не втянуть в себя тошнотворный дым. Курить я не могла совершенно. Мой организм активно бунтовал против подобной отравы, из-за чего я сначала страшно переживала. В пятнадцать лет все мои подружки уже вовсю смолили тонкие «дамские» сигареты, а меня после первой затяжки начинало мутить и выворачивать. Я заходилась в удушающем кашле, от которого ручьем текли слезы и все лицо покрывалось красными пятнами.

Я подозревала, что подружки неправильно меня инструктируют, и обратилась к Кириллу с просьбой научить меня курить «правильно», мотивируя тем, что мне надоело позориться в компании своим кашлем и неумением глотать дым. Кирилл не стал ужасаться, возмущаться и спрашивать, что думает мама по этому поводу. Он лишь внимательно посмотрел на меня, немного подумал и достал пачку сигарет. Неделю спустя я окончательно убедилась, что курение не моя стихия, и лишь тогда Кирилл признался, что теперь может вздохнуть с облегчением. Он сказал, что всегда был убежден: нет более неприятной картины, чем девушка с сигаретой в зубах. Не дама, а просто ходячая вонючая табакерка. И посоветовал мне не огорчаться, так как, по его расчетам, через годок-другой я сама должна была прийти к выводу, что не нужно тонуть в общей массе и быть «как все», а, наоборот, следует искать способы, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность. И одна выгодная особенность у меня уже имеется: я не курю, в отличие от всех. Я принялась с жаром возражать ему, что выделяться как раз и не следует, так как на тебя будут косо смотреть и считать тебя белой вороной и занудой. Но сколько бы я ни спорила, факт оставался фактом: табачный дым находился с моим организмом в непримиримом конфликте. Кирилл сказал, что даже наши минусы можно выгодно использовать. По его совету, оказываясь в курящих компаниях, где мне протягивали сигарету, я смотрела на нее с оттенком легкой скуки и небрежно роняла:

– Ой, нет, спасибо. С меня уже хватит. Я перестрадала этой чепухой. Но вы не стесняйтесь, балуйтесь на здоровье, если хочется.

После этого от меня обычно отставали. А однажды две девчонки даже последовали моему примеру. С видимым облегчением засунув свои сигаретки обратно в пачку, они заявили, что тоже выросли и перебесились и курение им уже наскучило.

В институте же курилка являлась массовой тусовкой, и иногда приходилось прикидываться «своей». Не стоять же возле курящих с пустыми руками, развесив уши и раскрыв рот! А так куришь и вроде как вынуждена болтать с рядом стоящими.

Вот и сейчас я достала из сумки пачку, которую держала для экстренных случаев, вытащила сигарету и подошла к группе парней, среди которых усекла Горохова.

– Тебе уже лучше? – поинтересовалась я, остановившись перед Борькой и недвусмысленно покручивая в пальцах сигарету.

– Чуть-чуть получше, – довольно отозвался он, вытаскивая из кармана зажигалку. – Но боюсь, грамматика и Мамонтова в одном флаконе мне не по силам, я еще очень слаб. Наверно, приду в себя окончательно только к четвертой паре.

– А что с тобой было? – поинтересовался Валентин, отиравшийся тут же.

– Да вот, сознание потерял на домашнем чтении, прямо во время пересказа, – небрежно бросил Борис. – Даже и не знаю, с чего вдруг. Авитаминоз, наверное. Или перенапряг.

– Ага, – сказала я, намеренно игнорируя его зажигалку, которой он чиркал уже в третий раз. – У моей бабушки было то же самое. Через три дня померла. И тебе, судя по всему, недолго осталось. Слушай, Горохов, отдай мне на память твой «Паркер», он давно мне приглянулся.

– Мать, ты чего? – вытаращил глаза Борька. – Ты будешь прикуривать?

– У тебя не буду, – с достоинством произнесла я и прикурила у Валентина, стараясь поскорей выпустить изо рта весь втянутый в себя дым. Но и этого количества оказалось достаточно, меня уже начинало мутить.

– А что случилось-то? – недоуменно спросил Борис.

– Да нет, ничего, – холодно сказала я, – если не считать, что ты подставил меня по полной программе и даже не заметил этого.

– Как это я тебя подставил?

– Очень просто! Сам выкрутился, а меня утопил.

– Она тебя спросила, что ли?

– А как ты думаешь? Если она из всей группы знала только наши две фамилии! Кого же она должна была еще спросить, когда ты слинял?

– Да там было еще семь человек!

– Ты в самом деле такой дурак, Горохов, или притворяешься? – рассердилась я. – Инициатива наказуема, давным-давно известно! Мы с тобой оказались слишком инициативными. А ты бросил меня ей на съедение!

– Но ты же была готова! – воскликнул Борис. – А я полный ноль! Что я мог сделать?

– Предатель! – Я демонстративно сломала свою сигарету и бросила обломки в общую консервную банку, служившую пепельницей. – Смотри, сессия придет, расплата настанет.